Советские танки появились недалеко, перед нашими избами в Крыничной, и продолжали двигаться в нашем тылу. В Россоши находился штаб Альпийского армейского корпуса и различные другие штабы. Есть описание этой ночи, с пятнадцатого на шестнадцатое января, и событий, происходивших в Россоши. Мне его передал сегодня, двадцать лет спустя, бывший альпийский стрелок Валентино Петрелли, которого звали Тино, тогда он служил в 20-м прожекторном отряде альпийского армейского корпуса.
/…/
«В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое января, – рассказал Тино, – я был в Россоши, в охране. Мне сообщили, что русские танки наступают на нас, на штаб Альпийского армейского корпуса. Мы были вместе с Гритти из Лекко и Нава из Комо, два необыкновенных пулеметчика. Они установили на позицию пулемет, на открытом месте и открыли огонь вниз. Не так далеко от нас были альпийские стрелки из «Монте Червино», они занимали позиции между кладбищем и школой, в которой с двадцатью пятью карабинерами находился генерал Наши. Около двух часов мы услышали приближающийся шум танков. Но ничего не происходило. С первыми лучами рассвета один русский танк въехал на кладбище, опрокидывая могильные плиты и кресты. Примерно семь русских танков проходили по улице один за другим, как на параде. Они добрались до железнодорожной станции, которая находилась в конце длинного проспекта. Перед станцией стоял немецкий танк. Он был неподвижен из-за оборванной гусеницы. Этот танк подбил пять русских танков менее чем за один час. Русские танки действовали медленно и наводчики были, наверное, менее опытные. Позднее в бой вмешались две «Штуки». Мы в первый раз видели, как «Штуки» пикируют на цель менее чем в ста метрах от меня. Это произвело на меня огромное впечатление. Самолеты с завыванием пикировали на русские танки, бомбили точно, подбивая их. Из окон изб выглядывали плачущие женщины, которые видели обломки танков и русских, которые горели, как факелы. Кричали: «Нехорошо! Нехорошо!». Переместившись, мы увидели один танк Т-34, который остановился перед избой. Альпийские стрелки стреляли по танку из пулемета, установленного на подоконнике окна. Танк выстрелил из орудия по этому пулемету, после чего альпийские стрелки прекратили стрельбу и вышли из избы с поднятыми руками. Когда все альпийские стрелки построились, русские вышли из танка и размахивали парабеллумами (ППШ). «Курки» белые, решили русские. Они искали белые перья высших офицеров[14]. Последний альпийский стрелок вышел тайком из избы, подполз к танку, чтобы поджечь его бутылкой с бензином. Он убежал, перелез через каменный забор и ввалился внутрь нашей избы, упав на землю. Он не был ранен, только утомлен бегом. Около одиннадцати часов русский танк приблизился к мосту на реке и остановился, солдат из охраны моста спрятался за насыпью. Вместо того, чтобы оставаться на мосту, танк спустился к реке. Но лед не выдержал и треснул, танкисты вылезли и сдались в плен».
Но в полдень того же дня, шестнадцатого января, под натиском сильной танковой атаки Россошь попала в руки русских. Штаб Альпийского армейского корпуса своевременно прорвался и двинулся на север, по направлению к Подгорному. Но тогда мы были изолированы и ничего не знали о случившемся.
Утром шестнадцатого января в небе у Славянска русский самолет сбросил тучи пропагандистских листовок, предлагающих капитулировать. Эти листовки, сброшенные рядом с нами, были двух типов. Я сохранял их бережно более чем двадцать лет. Одна была небольшая на желтой бумаге. Короткая надпись на одной стороне по-итальянски: «Итальянские солдаты! Вы окружены!» И на другой стороне, по-итальянски наверху и по-русски внизу: «Пропуск. Всем итальянским офицерам и солдатам, которые сдадутся, гарантируем жизнь, хорошее обращение и возвращение на родину после окончания войны. Командование Красной Армии на Дону». Другая, гораздо более распространенная была бледно-голубая и сообщала, после преамбулы, десять «советов» и предупреждений, таких как: «Не показывай офицерам», «Должен знать» и подобные этим в преамбуле, включая рисунки, «Постановление Совета Народных Комиссаров СССР № 1798, принятое в начале июля 1941 года, гарантирует всем военнопленным, без различий в национальностях, хорошее обращение, прямую переписку с семьей и возвращение на родину после войны. Помню, что Приказ № 55 Народного Комиссара обороны СССР, Сталина датированный 23 февраля 1942 года, требовал от командиров и солдат красной армии брать пленных солдат и офицеров, которые сдались и уничтожать тех, кто с оружием в руках пытается поработить Советскую Россию». Например, в листовке были следующие советы: «По согласованию с надежными товарищами действовать вместе с ними, чтобы лучше обманывать бдительность офицеров и их шпионов. Во время отступления держаться подальше от своих командиров, хромать, симулируя ранение ноги. Во время остановок в деревенских домах, прятаться там до прибытия красноармейцев… Во время атаки русских поднимать руки. Если среди вас есть предатель, связать или лучше убить его. Не оставлять ни в коем случае вашу военную униформу. Это требует международное право. Для русских военные законы священны. Каждый пропуск действителен для нескольких солдат, которые сдаются. Если не имеете пропуска, запомните одну фразу, которую надо громко кричать по-русски: «Русс сдаюсь!».
Остались в Славянске на весь день и ночь, и на следующее утро. Перед нами, тем временем, батальоны и батареи из дивизии «Юлия» продолжали удерживать свои позиции, которые захватили еще почти месяц назад.
Около полудня услышали сильную канонаду вдалеке, по направлению к Россоши, в дюжине километров за нашими спинами. Мы знали, что не было никакой немецкой обороны южнее дивизии «Юлия», и этот шум вызван, как они говорят, «некоторым проникновением», которое было вследствие отсутствия взаимодействия, и которое наш батальон должен «исправлять, растянув собственные позиции фронтом по направлению на юг».
Из штаба дивизии «Юлия» получили сообщение: нам надо в первые часы после полудня грузиться на автомашины и быть готовыми к движению. «Запахло окружением», – говорили между собой встревожено. В этот день, семнадцатого января, советская танковая колонна была уже более чем в ста километрах позади нас, в нашем глубоком тылу, ими были захвачены города, населенные пункты, железнодорожные и автомобильные узлы, склады, захвачены штабы.
После полудня, грохот артиллерийской канонады возобновился совсем близко. Теперь смазывали ноги и лица жиром против обморожения. Все были мрачными. Дул сильный ветер с Дона, небо было ясное.
В начале вечера автомобиль остановился перед нашей избой. Это прибыл офицер из штаба дивизии «Юлия», майор Стеффенсен, он позже попал в плен и был освобожден. Стеффенсен торопливо кричал: «Грузите все боеприпасы и все горючее на четыре или пять грузовиков, которые необходимы для прохождения всего пути. Уничтожить все, что останется, обязательно. Первый этап Подгорное, потом по направлению на запад».
Стеффенсен никогда не демонстрировал поспешность в своих действиях. Но теперь он тоже изменился. Подгорное было по дороге, в сорока километрах по направлению на северо-запад. Стеффенсен добавил: «Быстрее заканчивайте, все надо делать быстро. Без всякого сожаления, ненужное уничтожать. После Подгорного на запад, только на запад».
С неба посыпались новые русские листовки, призывающие к капитуляции. Мы смотрели на начало этого большого отступления.
Пятая часть
Окружение от Дона до Донца началось для меня с семнадцатого и закончилось тридцать первого января 1943 года. Пятнадцать нескончаемых дней и ночей, двести пятьдесят километров по воздушной линии и более четырехсот по земле. Все пешком, в среднем двадцать семь километров ежедневно по снегу и льду. Было даже больше четырехсот пятидесяти километров, если учесть повторный отъезд из Крыничной.
Длительный выход из окружения с некоторыми трудностями помогали мне преодолевать бойцы рот, спасшихся со мной. В мешке время не существовало, оно начало исчезать как понятие и не воспринималось после пары дней отступления. Внутри мешка существовали только день и ночь, сани перевозили раненых и обмороженных по скрипучему снегу, русские атаковали без передышки и их ужасные танки, и их куртки хаки, их коренастые пулеметчики. Существовал только мороз, который продирал до костей, снежные вьюги, в которых трудно даже дышать. Голод начался после первых дней, убитые в сражениях или умершие встречались вдоль дороги, замерзшие в ослепительной белизне этой равнины. Мы не знали всего.
Потом сон смешался с действительностью, после пеших переходов, ноги стали как свинцовые. Постоянно было желание упасть на снег, он такой мягкий, рыхлый и белый, и спать; или остановиться в какой-нибудь избе, но мы шли и шли. Прощайте все, конец, все закончится на таком морозе, и эти убитые, и вопли раненых. Позже были драки между нами и немцами, иногда со стрельбой. Потом встречались друзья, альпийские стрелки, позже они исчезли, и я их больше не видел; но они остались, остались в наших душах, помогая побеждать усталость, мороз, обморожения, ранения и иногда они неожиданно возвращались со стороны, некоторые попадали в плен и были позже освобождены. /…/.
Никто из нас не представлял, что отступление будет продолжаться больше двух недель и что отступление будет таким бедственным. Из Славянска в Подгорное наши четыре или пять грузовиков, перевозившие людей, боеприпасы и горючее добирались почти десять часов. В ту ночь я держал в уме два основных момента, я во главе обоза и то, что будет впереди в ближайшее время. Мы были на дне котлована, там скопился десяток грузовиков, на дороге много пеших, перед нами подъем, покрытый полированным льдом. Ночь, яркий свет фар, приказы, выкрикиваемые на итальянском, и немецком языках, проклятия, тревожное ожидание, необходимо было срочно удаляться от фронта. Лед остановил автомобили после тридцати или сорока метров подъема, мы делали все возможное. Толкали один грузовик двадцать или тридцать человек, но людей не хватало, ноги скользили. Пошли в лес рубить кустарники, чтобы класть их под колеса, потеряли много времени, но нам удалось преодолеть препятствие.