олонны поступили продукты питания, шли вперед шаг за шагом, без ускорений и без замедления. Никто не останавливался, никто не возвращался назад. Мы шли как один поток реки, понимая, что в любое время, через час, или через полчаса, или через двадцать минут можем попасть под обстрел, каждый понимал это. Становились опустошенными внутри. Во мне умер страх, и я чувствовал также мужество. Смотрел с завистью на раненых, или обмороженных, или симулянтов, расположившихся на санях. У меня было в карманах шинели две банки мясных консервов и три ручные гранаты. Это был предназначенный на крайний случай последний резерв. Я его прощупывал через меховые рукавицы и крепко сжимал.
Когда мы из штаба дивизии «Юлия» прибыли на место интенсивного обстрела, где были следы многочисленных воронок, огонь противника стал утихать. Взорвался минометный снаряд в пятидесяти метрах впереди и выше, в нескольких шагах от группы альпийских стрелков. Трое или четверо упали в снег, от дыхания раненых поднимался легкий белый пар. Потом выстрелы прекратились повсюду. Русские не наступали, это было ясно, но припоминаю хорошо, что не было от этого ни ликования, ни чувства удовлетворения, не было ничего. Было много убитых советских солдат среди изб, правда, убитых альпийских стрелков, чьи тела были разбросаны за нашими спинами, было гораздо больше. Вдоль последнего пути, на подъеме, раненые альпийские стрелки распластались на снегу, некоторые пытались двигаться с помощью рук, тела ползли по снегу, издавая протяжные стоны.
Избы были оставлены совсем недавно и были еще теплыми. В той, где размещалась наша группа, была закрыта задвижка печной трубы, и комнаты наполнились дымом. Лейтенант Хауда обнаружил задвижки и открыл их. Среди клубов дыма, за закрытой дверью увидели офицера, это был майор Стеффенсена, который штыком энергично разрезал теленка. Теленок был теплым, испускал такой же слабый белый пар, который видели у раненых солдат. «Это ужин», – смеялся Стеффенсен.
Генерал Риканьо говорил: «Мы должны остановиться здесь не больше, чем на два или три часа». Было восемнадцать часов. Максимум в двадцать один час мы должны вновь отправиться в путь. Необходимо было предупредить о часе отправления людей в ближайших избах. Тем временем пошел снег.
Когда вернулся в избу, нашел ее очень теплой. Пол был покрыт толстым слоем соломы. Стеффенсен вышел, и вскоре вернулся радостным. «Синьор генерал, – повторял он, – Я нашел несколько лошадей. Пять лошадей». Несчастные альпийские стрелки варили куски телятины в баке для варки, а другие жарили их перед открытой дверцей печи. Лейтенант Дамини слазил в погреб и добыл бочонок меда, соты меда в рамках. Многие из тех, кто находился в избе, получили по рамке сот. Мы жадно сосали мед вместе с пчелами, выплевывая некоторых пчел. Мы сидели на полу плечом к плечу, спина к спине, лениво развалившись, некоторые лежали на печи. Кто-то уже захрапел. Надо было сделать одно усилие, чтобы подняться и приглушить свет от «петромакса». «Через два часа, – повторил несколько раз Риканьо, – мы должны обязательно отправляться. Мы не должны плохо кончить». Риканьо в те дни часто использовал выражение «плохо кончить».
Было двадцать часов, полагаю, двадцать второго января. В полдень предыдущего дня мы потеряли всякую связь со штабом 9-го полка альпийских стрелков и с батальонами этого полка. Несколько часов не было новостей также и от 8-го полка альпийских стрелков. С начала отступления у нас не было возможности сделать необходимую длительную остановку, чтобы погреться, отдохнуть длительное время и нормально питаться. Боялись надолго даже снять валенки, из-за опасности неожиданной атаки на дом, когда потребуется их быстро искать в толстом слое соломы на полу. /…/.
Нас разбудили русские, возможно около четырех часов утра или немного раньше, еще в темноте. Услышали пулеметную стрельбу, и выше, над избой, засвистели пули. Вскочили на ноги. «Петромакс» был потушен, мы погрузились в темноту. Русские скорректировали стрельбу и начали попадать в избу. Пулеметы стреляли теперь уже в трехстах метрах, через окна мы видели светящиеся точки и цепочки от трассирующих пуль. Было ощущение, что они летели настолько медленно, что от них можно легко увернуться. Позади нашей избы стреляли несколько наших пулеметов.
Карпони, запыхавшись, искал мою войлочную обувь на полу в толстом слое соломы. Искал на ощупь, в темноте, судорожно шаря руками по земляному полу. Услышали сильный шум, и стены избы заскрипели, как под ударами ковша. Неужели так подпрыгивают наши пулеметы на собранных ножках. Долго искал, стоя на коленях, вслепую в соломе, толкая других, которые, как и я искали, на ощупь среди ручных гранат еще завернутых в красную веленевую бумагу, полуоткрытых вещевых мешков, ботинок, шинелей, винтовок, пустых котелков.
Один из тяжелых пулеметов «Бреда», Альберто Крочи, возможно даже последний из оставшихся, начал стрелять совсем близко и несколько приободрил нас. Он был единственным нашим оружием. Нашел первый валенок, вот он. «Быстрее, – кричит мне Вентуроли с порога, – двигайтесь, сейчас придут русские», нахожу второй валенок и вскакиваю на ноги. Дверь была широко раскрыта, и в комнату ворвался поток морозного воздуха. В дверном проеме были видны косые очереди трассирующих пуль. Каждая трассирующая чередовалась с десятком, по крайней мере, обычных пуль без подсветки.
/…/
Русские наступали с трех сторон, оставался свободным только один проход по направлению на восток. Шли в быстром темпе, видя не больше, чем на триста метров перед собой, в первых лучах дня, что требовало особого внимания от идущих впереди. «Необходимо прорваться», – говорили мы. Я только заметил, что оказался без перчаток, которые оставил в избе. Остановился, понимая, что без перчаток я очень быстро обморожу руки. Но не решался вернуться, так как та завеса из трассирующих пуль сейчас была более интенсивная и опасность постоянно исходила от соседней группы изб, теперь уже за нашей спиной. «Пойдем вместе», – сказали Вентуроли и Аполлони. Вернемся, все трое внутрь, хотя соломенная крыша избы уже горела. Аполлони нашел и протянул мне перчатки.
Тропинка, по которой мы отходили, теперь стала непроходимой. Полчаса движения по открытому склону около населенного пункта, который обстреливался небольшими минами из миномета. Один взрыв произошел около немецкой передвижной кухни, установленной на санях, два или три тела лежали рядом с перевернутой дымовой трубой, лошадь оторвалась и убежала по снегу. Мы перемещались бегом вдоль ряда изб, стоящих на гребне обрыва, на спуске, скользя и скатываясь в снег, который доходил высотой выше колен и засыпался в валенки сверху. В последней избе в этом ряду внутри лежали итальянцы и немцы. Двое из них, ближе к широко распахнутой двери закричали: «Закройте! Раус!» Мы вышли и двигались, пригнувшись, по направлению, где находились минометы, разыскав в конце концов нашу группу, которая растянулась на большое расстояние с мулами и санями. Шли очень быстро, пытаясь сократить дистанцию, которая нас разделяла.
В одном месте, через четверть часа после выхода из Шелякино, мы слышали за спиной шум танков. Мы побежали в поле стеблей от подсолнухов, продираясь через густые заросли замерзших кустарников. Танки, два или три, теперь двигались по направлению к группе, которая уже была едва заметна на горизонте. Когда они достигли группы, мы слышали очереди из пулеметов.
Один из танков вновь появился позже справа от нас, на нем восседала группа безоружных альпийских стрелков. «Он захватил штаб», – думали мы. Так казалось в этот момент, и так считали мы несколько лет. В рапортах, которые Вентуроли и я докладывали, вернувшись в Италию, мы сообщали, что штаб дивизии «Юлия» пропал без вести тогда, на рассвете двадцать второго января 1943 года.
В действительности группа, захваченная перед нами, не была штабом «Юлия». Штаб дивизии «Юлия» (то, что от него осталось) вырвался в то утро, но ушел в «ошибочном» направлении и попал в плен двумя днями позже, в Валуйках, которые были основательно заняты советскими войсками. Это мы узнали несколько лет спустя, после возвращения на родину из русского плена нескольких альпийских стрелков.
Пишу в кавычках слово «ошибочном» по отношению к направлению на Валуйки. Ошибочность этого направления в действительности была доказана позднее, после выхода и встречи с колонной советских войск, когда попали в плен оставшиеся в живых. В город Валуйки прибыла половина штаба дивизии «Юлия» после выхода из Подгорного. Перед этим был укрепленный пункт севернее Алексеевки.
Позже решили идти на Валуйки, а в тот день мы были еще свободны в выборе. Решение было принято не только для дивизии «Юлия», но также для других двух альпийских дивизий и для пехотной дивизии «Виченца». Потом случилось, что во время отступления дивизия «Тридентина» изменила курс в направлении на Николаевку по приказу, полученному по радио, исходящему, как считалось, из штаба 8-й армии и подтвержденного с немецкого самолета. Другие три дивизии, или, по крайней мере, их штабы, не получали никаких приказов и продолжали свой марш на Валуйки.
Из достоверного источника известно, что штаб Альпийского армейского корпуса пытался наладить радиосвязь со штабом дивизии «Юлия», но это не получилось. Но я находился в другой части, которая также пыталась найти связь со штабом армейского корпуса напрямую с помощью вестовых. Могу, однако, сказать, не боясь преувеличить, что такая связь была абсолютно невозможна после трех или четырех дней с момента начала отступления. Выделять людей из штаба корпуса, чтобы найти один штаб, находящийся в движении какое-то время в открытом поле, когда направления движения продолжают меняться, будет абсолютно абсурдным. Такие задания обречены на провал по времени, которое необходимо для операции. Эффективная и своевременная связь могла быть осуществлена в этих условиях только по радио. Но его не было. Высший состав штаба «Юлия» в Валуйках был разгромлен, также как и головные части колонн дивизий «Виченца» и «Кунеэнзе».