(14 декабря 1942)
Всю прошлую ночь и весь сегодняшний день слышали грохот канонады в нескольких километрах от нас; мы не понимаем, что происходит, но несомненно ничего страшного, потому что не получали сигнала тревоги, и день был спокойным, как все другие. Было несколько небольших атак, значение которых весьма преувеличивали, сейчас все вернулось в спокойное русло. Сегодня утром, однако, было одно представление – видели самолеты, которые прилетали и улетали; слышался свист пикирования и пулеметные обстрелы у подножья высоты, работала противовоздушная оборона русских; день был прекрасным, но лед на Дону ломается и, кроме того, появился туман, препятствующий обзору на несколько километров впереди…
(16 декабря 1942)
Температура была всегда примерно одинаковой, после пары дней хорошей температуры, но достаточно морозной (максимум -8, минимум -24 градуса), вчера стало теплеть (сегодня был максимум +4 градуса) снег стал таять, Дон почти полностью освободился от льда и небо было вчера закрыто тучами. Несколько дней русские были немного активнее; как я говорил в последнем письме, атаковали небольшими силами недалеко от нас, но имели только большие потери, не добившись ничего; теперь уже нас они не могли больше застать врасплох. Также сегодня утром слышали свирепую воздушную бомбардировку справа от нас, с некоторыми интервалами. В 5 часов (16.XII.) мы были разбужены довольно резким грохотом от «катюш» – это особые минометы, посылавшие из одной машины 14 выстрелов за один залп, этот грохот заставил нас перевернуться в постелях /…/.
Если это было большое зимнее русское наступление, будет не до смеха…
(20 декабря 1942)
/…/ прибыл приказ, что меня переводят в штаб дивизии /…/
Что меня восхищало в батальоне «Дронеро», так это неизменное спокойствие всех от первого офицера до последнего солдата, основанное на большой вере в собственные силы. /…/
(29 декабря 1942)
Россия совсем другая страна, такая, как Африка, которую не захочется посещать, даже после долгих лет, когда на земле наступит мир. Но некоторые говорят о каком-то обаянии, которого я, однако, еще не находил: бескрайние степи, тройки, иконы, подсолнухи, все эти прекрасные вещи широко описаны в книгах и в газетах, чтобы воодушевить людей (которые, вероятно, никогда не были в этих местах). Тем более теперь эти проклятые русские делают все, чтобы мы капитулировали на их дикой Родине; кроме того, население вблизи не отличалось приветливостью, потому что здесь слишком близко проходит фронт и мы чувствовали от них определенную угрозу…
Конечно, это относится больше к молодым мужчинам и женщинам, пропитанным идеями большевизма до кончиков волос, а люди пожилые, которые в начале нашей оккупации занимали различные должности; старые, наоборот, казалось, были довольны изменениям, так как все они были собственниками, все собственники, прозванные кулаками – это были эти же люди. Однажды я был на дороге, и один ребенок, стоявший поблизости от меня, показал мне на самолет, которого я не слышал и который летел низко по направлению к нам, говорил мне весь радостный, размахивая руками «русский, русский!».
К счастью, самолет оказался румынским, и все закончилось хорошо, но я все равно, влепил ему оплеуху за тот страх, который мне пришлось испытать.
Эмилио Де Марки
Родился в Милане в 1913 году, умер на русском фронте в январе 1943 младший лейтенант 5-го полка альпийских стрелков, батальон «Эдоло», дивизия «Тридентина».
(22 сентября 1942)
/…/ закончилось путешествие на поезде и чувствую себя прекрасно. Был чудесный закат на необъятных полях. Прошли пригород, видели много деревьев. Много печных труб и терриконы выше домов. Это город садов; все домики одноэтажные, это называется русским раем.
/…/ Население гостеприимно к итальянцам. В постелях, однако, было много кавалерии (блох).
(30 сентября 1942)
Уже писал тебе вчера, что прибыло мое назначение в 5-й полк альпийских стрелков, батальон «Эдоло», 51-я рота. Полевая почта 201. Чувствую себя превосходно и нахожусь на безопасных позициях, моя часть не используется. Русская кампания очень хорошая и очень странная. Пшеничные поля теперь все скошенные и трава высушенная, все в пыли. Вся местность покрыта так называемыми балками, образованными промоинами в песчаном грунте. В этих балках устраивали систему пещерных жилищ. Каждый день, как только темнеет, солдаты занимаются рытьем земли. Их даже приходилось останавливать, потому что копали слишком много. Так выяснилась моя некомпетентность как архитектора, которая не проявлялась до сих пор.
Ночью мы спали под навесом, а когда наступил холод, мне дали шерстяную шинель. Уже говорили сделать печи, и мы были в сомнениях между буржуйками и каминами, проекты были фантастические.
/…/ В подземных каморках слушали альпийские песни и странный шум. Это были ручные машины, которые готовили муку из зерен пшеницы, недавно собранной.
Я ориентировался по звездам, которые здесь сияли по-особенному, не как в горах и не как на равнине./…/
(4 октября 1942)
/…/ Сейчас был в яме, где ожидают брикеты навоза в печи нашей постройки, имеем восхитительное тепло. Ночью сплю всегда под навесом, где закутывался в меха, как эскимос. /…/ Здесь распределяют пакеты Миланской Федерации на каждый день: один пакет на каждые семь солдат.
Один солдат в доверительной беседе со мной назвал себя счастливым, потому что прикасался к медальону с Мадонной. Были сцены распределения по ложке вкуснейшего коньяка в качестве лекарства.
(11 октября 1942)
/…/ боюсь, что даже сегодня не смогу отправить почту. Были на марше вчера и сегодня и прошли 50–60 км из 300, которые должны сделать. Естественно, на своих двоих, как вся рота и как весь батальон. Некоторые из альпийских стрелков крепкие и обросшие щетиной как медведи, с огромными мешками, шли предельно осторожно. Мой рюкзак весит немного меньше, чем солдатский.
(26 октября 1942)
/…/ Население, как я тебе писал, гостеприимное необъяснимым образом. В саперной роте повар, у которого два сына погибли на этой войне, был очень заботлив в стремлении накормить нас до отвала хорошо приготовленными блюдами и помогает нам в любой работе. /…/
(15 декабря 1942)
Русские перед фронтом альпийских стрелков стоят неподвижно, как из гипса и ограничиваются снайперской стрельбой, которая кажется их специальностью, но занимаются этим достаточно редко. /…/ Сейчас не так холодно, как было в первые дни, я видел, как в мороз трудно приходилось часовому, который вынужден быть неподвижным. В роте я один из самых метких. Мне сделали две прекрасные бойницы, работая по ночам, я ощущал собственную безопасность, но не прошло пяти минут после торжественного открытия, как снайпер продырявил балку перекрытия в 10 см выше моей головы и потом продолжал такой же обстрел. Тогда я поменял позицию, но был тот же результат, потому что на такой дистанции мы в равном положении. Вчера ощутил на себе личную месть, потому что вечером он первым стрелял в меня из автоматического оружия.
Хочется отметить, что стреляют достаточно плохо. Вендетта относительно моей амбразуры мне была хорошо понятна. Если то отверстие в балке сделал один русский, я должен был ему благодарен.
/…/ Сейчас отдыхаю, и мы наслаждаемся лаврами победного сопротивления, как понимаешь, это наше победоносное сопротивление. В любом случае здесь дела идут очень хорошо, удобные убежища, отапливаемые дровами. Для нас очень важно это спокойствие. Первый эксперимент подтвердил, что мы приспособимся ко всему в любом случае, за какое-то время. Эти 40 дней были очень поучительны; тревожные первые ночи, черные как в печке, с дождями и грязью, войска, которые мы заменили, исчезли как призрак, как только мы прибыли и стали устраиваться на месте.
Сразу после первых морозов были последствия, потом мы немного привыкли, стали чувствовать себя безопаснее, как в домашних условиях, как мирные буржуа. Никогда не отдавал приказы, противоречащие гигиеническим условиям солдат. Если наши солдаты были бы только машинами войны, то это было бы бесполезно, но к счастью это не так. В любом случае, и ходьба полезна. Также потому, что мы всегда люди счастливые и потому, что русские – народ со своим собственным укладом.
Твои часы показывают часы и минуты, в которые стреляют русские пулеметы и отмечают час победы, который фиксируется в донесении новостей, как это предусмотрено.
Также здесь альпийских стрелков называют куриными солдатами. Против нас русские никогда ничего не предпринимали, можем поэтому быть уверены, что все уладится в нашу пользу.
(27 октября 1942)
Вероятность вернуться домой, как говорят альпийские стрелки, много больше, чем кажется, и дома беспокоятся больше, чем необходимо; и потом, меня волнует собственная шкура и военная служба, о которой за эти месяцы я конечно думал.
Простите меня за эти разговоры. У меня один взвод, который мне полностью подчинен… Не думай, однако, что я хочу бегать, рискуя бесполезно на этой войне, мы должны победить и вернуться, в конце концов.
Может быть, моя почта придет с опозданием в ближайшее время. Ты, пожалуйста, найди необходимые доводы чтобы успокоить наших, для меня будет трудно находить новости, которые были бы хорошими…
(30 октября 1942)
Дорогие мама, папа, сестры.
Меня отправляют на передовую и это письмо возможно последнее. Доверяю Карле, потому что не знаю, когда будет последнее послание.
Получите это послание только после моей смерти, теперь уже я думаю, это будет в ближайшие месяцы. Вижу мою судьбу как одну простую случайность. Но думаю, потребуется огромное ваше жертвоприношение, когда получите это мое письмо. Италия в войне, и все мы должны воспринимать это спокойно.
У меня нет причины ненавидеть тех несчастных, которые были на другом берегу и делали то же, что и мы, но я был, конечно, на своем посту среди моих итальянских солдат, которых я люблю.