[412] прислать ему подборку газет по поводу «Сталкера» в Каннах, чтобы показать их Ермашу. Как нередко бывает в России, происходящее допускало два варианта трактовки. Первый состоял в том, что руководители были катастрофически некомпетентными людьми. Как глава Госкино мог не знать о событиях крупнейшего фестиваля, на который он отправлял фильмы своим приказом?! Как Сизов мог не быть в курсе событий во Франции?! Разумеется, делегаты студии присутствовали в Каннах… О какой вездесущей сети агентов можно было бы говорить в противном случае?
Второй вариант: никто из руководителей не говорил ни слова правды. Как часто бывает, «оба хуже». Но, вероятнее всего, даже Сизову становилось ясно: раз каждый фильм Тарковского — событие мирового масштаба, то всё, что делалось, точнее не делалось для режиссёра в СССР — какой-то преступный абсурд. А абсурд и бессмыслица разрушают любую идею.
9 июня в «RAI» показали окончательный вариант фильма «Время путешествия», а на следующий день там прошло катастрофическое совещание, заставившее Андрея усомниться в компетентности теперь уже итальянской стороны. Гуэрра, буквально позавчера вернувшийся из Сантарканджело, доказал халатность одного из сотрудников телеканала. Тарковский же впервые предложил телекомпании отказаться от партнёрства с СССР и сделать сугубо итальянскую картину, но Фикера прервал обсуждение этого, сказав, что больше девятисот миллионов лир они не дадут, и если лента выходит дороже, то проект закрывается. Это была катастрофа. Режиссёр вновь подумал, что работать не сможет нигде. В тот день он записал в дневнике сон прошлой ночи: «…Будто я проснулся в незнакомом месте, на земле, где я спал вместе с мамой. Какой-то полузнакомый деревенский пейзаж. Я подошёл к ручью и умывался. Я совершенно не понимаю, как я здесь очутился. Мама же говорит, что я накануне выпил лишнего, поэтому и не помню, как сюда попал. Странный сон… Уж не к смерти ли моей?» «Ностальгия» Тарковского прирастала во всех смыслах — в кавычках и без.
По итогам встречи пришлось отказаться от половины эпизода с лошадью, всех павильонных сцен и части выездов за пределы Рима. В результате съёмочный период сократился почти на две недели, а бюджет — менее чем на триста миллионов. Далее мы узнаем, что на самом деле значительная часть фильма будет сниматься именно в павильонах, а всё остальное — в итальянской провинции. Можно представить себе, сколь существенно сценарий и план действий на тот момент отличались от окончательных.
Когда Гуэрра был рядом, ситуация пугала режиссёра не так сильно. Тонино всегда знал, что делать. 12 июня он уже нашёл какого-то околомафиозного субъекта, готового вложить миллиард лир в новую картину Тарковского. Не исключено, что сценарист всё выдумал, но Андрей здорово успокоился. В тот же день позвонила Мартин Оффруа, сообщив, что есть шансы на копродукцию с «Gaumont». Подобные малозначительные, ничего не гарантирующие слова помогали надежде не погибнуть.
Уже через несколько дней французская компания приобрела права на прокат всех старых фильмов режиссёра. Советские чиновники сразу забеспокоились, почуяв неладное. Андрея пригласил к себе Валерий Нарымов, желая подчеркнуть важность совместного проекта с «RAI» и сказать, что «Сталкер» отправляется на фестиваль в Пезаро.
Однако самым существенным событием стало то, что Фикера взял таймаут, отложив подписание контракта на месяц. Этот жест показывал, что он не готов терять фильм Тарковского даже несмотря на колоссальный перерасход.
В Рим приехала София Сёдерхольм. Режиссёр отметил, что договорился с ней о приглашении в Швецию «в случае чего». София обещала помочь и даже подготовить документы не через Бергмана, поскольку у того тоже напряжённые отношения с властями. Это «в случае чего» значит довольно многое. Несмотря на все сомнения, решение о переезде в другую страну Тарковский уже практически принял, а Швеция, в которой Андрей, заметим, пока не бывал, давно стала следующим рабочим вариантом, после Италии.
Кстати, приближалась церемония награждения премией Висконти, которая традиционно прохожила на Сицилии, в Таормине. Джан Луиджи Ронди, хлопотавший по этому поводу, хотел пригласить для вручения Тарковскому приза самого Бергмана, а также президента Италии Пертини. Это стало известно на ужине дома у критика 14 июня. В 2009 году Ронди займёт пост президента Итальянской киноакадемии, то есть главного человека по распределению «Давидов».
16 июня: «Работали с Тонино. Сделали Разговор у ручья и Письмо Березовского. Надо ещё сделать два внутренних монолога Горчакова». Примечательно: названия эпизодов режиссёр пишет с большой буквы и даже выделяет начертанием. 17 июня он в очередной раз постулировал, что сценарий закончен.
Каждый день приносил множество новостей, и ожидание того, как решится судьба фильма, конечно, становилось мучительным. В «RAI» были готовы увеличить бюджет до миллиарда двухсот миллионов. Очень похоже, что это — абсолютный максимум из возможного, но в данном случае под нож пошла бы и сцена с «Мадонной дель Парто». Гуэрра советовал соглашаться на запуск, отдавая себе отчёт, что в смету они не уложатся. Тарковский записал: «Идти на заведомый обман. Ну что ж. Они сами меня толкали на это». Удивительно нервная пунктуация.
Режиссёр давно пытался сэкономить суточные на проживании. Он уже почти решился переехать из дорогого отеля «Леонардо да Винчи» в гостиницу возле дома Тонино — она была дешевле вдвое — но 17 июня Норман Моццато предложил ему свою квартиру. Тарковский согласился с радостью и после осмотра помещения записал: «Мило, лучше, чем в гостинице, хотя бы потому, что бесплатно». Дело уже казалось решённым, опомнился Андрей на следующий день: переезжать к Норману категорически нельзя! Что подумают сначала посольские, а потом — московские? Он пугался всего.
18 июня по итальянскому телевидению официально объявили о присуждении режиссёру премии Висконти, а от Сизова пришёл телекс, вызывающий Тарковского в Москву для подготовки контракта. Как трудно было решить, возвращаться или уже нет… А семья? Да и вообще… В самом начале «Андрея Рублёва» звучат слова: «Берёза… ходил, десять лет не замечал, а знаешь, что не увидишь больше и вон какая стоит». Кирилл за глаза пеняет главному герою, мол, страха в нём нет. В Феофане Греке есть, а в Рублёве нет совсем. Ясно, что речь идёт о боязни Бога. Но ведь Феофан был мирским человеком, а Андрей — истинным, в отличие от Кирилла, монахом. Так чего ж ему тогда бояться? Тарковский тоже очень хотел не бояться, но не мог. Потому и наградил своего персонажа этим заветным качеством.
Режиссёр попросил «RAI» отправить телеграмму, указав на невозможность его приезда в настоящий момент из-за грядущей церемонии вручения премии, а также текущих дел по подготовке, но 19 июня уже состоялся разговор с Сизовым по телефону. Директор «Мосфильма» объяснил, что пребывание Андрея одобрено до 8 июля. Тарковский настаивал, что 22 июля — торжественное награждение. Всё это удивительным образом противоречило планам Ронди пригласить в Таормину высоких гостей.
20 июня: «Поработали с Тонино и отказались от Лошади. Сократили сроки съёмок в Италии на четыре недели[413]… И, тем не менее нам, кажется, недостаточно этих жертв. Теперь у нас умирает Доменико, а Горчаков — неизвестно… Очень поработали. Выжаты, как лимоны, после всех этих душеспасительных бесед. Ситуация ужасная, вроде петли на шее. Да, здесь деньги на ветер не бросают! Трудно здесь». Сравните с заметкой от 11 сентября 1979 года: «Так можно жить!»
В дневниках всё чаще возникали противоречия, ведущие к выводу, что ме́ста для себя режиссёр не видит нигде, а выбор между семьёй и работой немыслим. Да и этим выбором неоднозначность ситуации не исчерпывалась. Трудности, связанные с капиталистическими взаимоотношениями, будто специально выводились на передний план, как объяснение самому себе, что решения нет. 21 июня Тарковский резюмировал: «Всё-таки невозможно русскому жить здесь с нашей ностальгией — русской», — мысль по большей части самозащитная. Мол, не могу остаться, ну да тут к тому же и невозможно. Формулировку, отражающую ситуацию точнее, режиссёр внесёт в дневник 25 мая 1983 года: «Тяжелые мысли. Страх… Пропал я… Мне и в России не жить, и здесь не жить». Вот она, ностальгия Тарковского! Это не односторонний магнетизм, а куда более сложное и невыносимое явление.
Едва ли не ключевую проблему западного общества он лаконично сформулирует позже в книге «Запечатлённое время», в той главе, которая будет написана уже в ходе разработки «Жертвоприношения»: «Здесь, на Западе, люди особенно обеспокоены собственной персоной. Попробуйте им сказать, что смысл человеческого существования в жертвенности во имя другого, то они, наверное, засмеются и не поверят — также они не поверят, если сказать им, что человек рожден совсем не для счастья и что есть вещи гораздо более важные, чем личный успех и личное меркантильное преуспеяние. Никто, видно, не верит, что душа бессмертна!» Это высказывание наводит мосты между двумя последними фильмами режиссёра.
21 июня соавторы достигли предела возможных сокращений, но этого было недостаточно, поскольку бюджет составлял миллиард четыреста пятьдесят миллионов. В тот же день они поехали в гости к Антониони, на этот раз — на виллу в пригороде Рима. Тарковский в отчаянии, картина рушится, и 22 июня, собираясь уезжать от Микеланджело, он записал: «Странно живут люди. Будто бы они хозяева положения — и не понимают, что им дан шанс прожить её так, чтобы воспользоваться возможностью быть свободным. В этой жизни всё ужасно, кроме принадлежащей нам свободы воли. Когда мы соединимся с Богом, тогда мы уже не сможем ею воспользоваться, она будет у нас отнята. Я понимаю, почему А. А. Ахматова так странно вела себя тогда. Её грызла ностальгия по этой жизни — ужасной, плотской, духовной и свободной, если вдуматься в её смысл». Заметим, сколь часто, безотносительно фильма, сло