мсомола, служивший там Янковский сразу стал рассчитывать на роль датского принца. Существует даже более радикальная гипотеза, будто режиссёр сам обещал её Олегу, после чего артист в течение двух лет отстаивал и лоббировал спектакль перед Марком Захаровым[543]. Так или иначе, когда работа началась, у Тарковского не было никаких сомнений, что главную роль будет играть Солоницын — тот самый актёр, для которого создавался и образ Горчакова. Янковскому тогда Андрей предложил сыграть Лаэрта. Более того, можно даже сказать, что режиссёр просил артиста взяться за этого персонажа. Внимательный читатель пьесы Шекспира поймёт, сколь прозорлив и точен такой выбор. Однако Олег был неумолим: только Гамлет! Даже обещание поставить впоследствии «Макбета» с Янковским в главной роли не помогли Тарковскому убедить его.
По словам[544] артиста, режиссёр предложил ему сыграть датского принца, когда они ходили в баню в Тучкове во время съёмок «Зеркала». Потом что-то изменилось в замысле, и Андрей заговорил о Лаэрте.
Так или иначе, в конечном итоге Янковский не участвовал в спектакле. Множество подобных примеров из прошлого позволяет с уверенностью утверждать, что режиссёр не забыл об этой ситуации и некой «ложкой дёгтя» она, безусловно, оставалась.
Заметим, что «Гамлет» Тарковского был сыгран в Москве всего семнадцать раз[545]: первый — 8 февраля, а последний — 26 июня 1977-го. Кроме того, в том же году случилось ещё пять исполнений на гастролях — 6-го, 16-го, 23-го и 24 июля в Кишинёве, а также 9 сентября в Ереване. На этом всё.
Примечательно, что случай Горчакова — вовсе не первый из тех, когда Янковский «отнял» роль у Кайдановского. Широко известен фильм Игоря Масленникова «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона: Собака Баскервилей» (1981), в котором Олег создал образ колоритного негодяя Джека Стэплтона. Картина снискала безоговорочную народную любовь и полностью затмила более раннюю экранизацию, телевизионный спектакль Антонины Зиновьевой «Собака Баскервилей» (1971), где незаурядного и чрезвычайно интересного Стэплтона сыграл Кайдановский.
Седьмой визит. Путь в один конец
7 марта — лето 1982.
Чивитавеккья, Монтерано, Милан, Монте-Сан-Бьяджо, Фреджене.
Подготовительный период «Ностальгии». Каннский скандал, акт первый. Любимые актёры. Итальянская ведьма. «Новая Жанна д’Арк», «Кагол» и другие идеи.
Вымышленное интервью. «Скупость» режиссёра.
Проводы в квартире Тарковских затянулись до поздней ночи, хотя режиссёру предстояло рано вставать. Конечно, приехала сестра с мужем, был старший сын Арсений, друзья. Собралась большая и шумная компания. И кто бы сейчас ни вспоминал эти посиделки, все сходятся в одном: Андрей не прощался ни с кем навсегда. Это был вечер перед отбытием в долгожданную командировку, не более того. Марина Тарковская в силу семейных дел даже сказала, что не поедет завтра провожать брата в аэропорт. Никто не предполагал, что это их последняя встреча.
7 марта, когда самолёт взлетел, последний шаг режиссёра по советской земле остался в прошлом. Даже Андрей не был в этом уверен, хотя знаки с самого начала говорили, что седьмая поездка — не такая, как прежние. Желанная и выстраданная, в первые часы она воспринималась как сон[546], как фантазия, в которую невозможно поверить. Граница между реальностью и видениями размылась, и Тарковский даже не отметил особо, что в отеле «Леонардо да Винчи» на этот раз его поселили в другом номере. Однако многозначительный случай в московском аэропорту, он всё же записал[547]: «На таможне в Шереметьеве был ужасный эпизод. Чиновник потребовал, чтобы я открыл чемодан, и он вытащил один из моих дневников и передал его помощнику, чтобы тот просмотрел его. (Оказывается, на перевоз рукописи должно быть специальное разрешение. У меня его не было). Потом он отошёл куда-то в сторону, и в этот момент помощник обнаружил совершенно неожиданно для меня в моём дневнике фотографию Солженицына с детьми. Я сказал (потому что они потребовали объяснения), что фотография здесь совершенно случайно. Он положил её обратно и закрыл дневник. В это время вернулся старший чиновник. Помощник ничего не сказал, промолчал. Другой (старший) спросил что-то об „иконках“. Я сказал, что ничего такого у меня нет, хотя, видимо, он видел мой крест в свой аппарат. Он тоже разговора на эту тему не продолжил. Везёт!»
Солженицына Тарковский уважал чрезвычайно, считал личностью героической и настоящим патриотом. Более того, режиссёр задумывался об экранизации рассказа «Матрёнин двор», лучшего, по его мнению, произведения писателя. Вдобавок, Андрей очень хотел показать Александру «Рублёва», чтобы услышать его мнение о картине. Долго это не складывалось.
Когда в начале 1974 года вышедшая за рубежом книга «Архипелаг ГУЛАГ» была рассмотрена на Политбюро, Солженицына сразу лишили советского гражданства и выслали из страны. Вскоре в квартире Тарковских раздался телефонный звонок[548]. Сотрудник редакции газеты «Советская культура» просил высказаться по поводу произошедшего. Это была одна из типичных проверок на толерантность власти: от режиссёра ждали осуждения диссидента. Важно иметь в виду, что звонок пришёлся на достаточно тяжёлый для Андрея период — время картины «Зеркало». Судьба оказалась благосклонна — как и во многих других подобных ситуациях Тарковскому удалось уклониться — трубку, по счастью, сняла Лариса, сумевшая объяснить, что муж сейчас слишком занят работой.
Впрочем, бывали ли у режиссёра лёгкие периоды? Пожалуй, что нет. Через десять лет после упомянутого звонка его положение будет не менее, а может и более тяжёлым. В 1984 году режиссёр соберёт пресс-конференцию в Милане, на которой заявит о своём нежелании возвращаться в СССР. Как назло, примерно в это время Солженицын, наконец, выскажется по поводу «Андрея Рублёва», опубликовав достаточно резкую, а то и разгромную статью[549] в парижском эмигрантском журнале «Вестник русского христианского движения». Нарочно не придумаешь! Тарковского всерьёз занимал вопрос, почему писатель выбрал такой момент. Обсуждению этого «совпадения» посвящено множество работ. Сам же Александр признаётся в статье, что фильм посмотрел ещё в 1972-м.
Но всё это будет потом. Пока же режиссёр в Риме, и работа началась сразу. 8 марта прошли деловые встречи с руководством «RAI» и партнёрами из «Gaumont». 11 марта — ужин с Сизовым и Бондарчуком, которые летели в Рим вместе с Андреем. «Душно», — так одним словом Тарковский охарактеризовал тот вечер. «Соскучиться» по соотечественникам он ещё не успел, да и они сами были изрядно огорчены. Дело в том, что запланированная итальянская премьера картины «Красные колокола» во Флоренции оказалась сорванной. Этот эпизод стоит иметь в виду, оценивая роль Бондарчука в дальнейших событиях.
Было немало светских встреч. 12 марта Тарковский ужинал у Уго Амати с четой Антониони. Амати — психиатр и друг Тонино Гуэрры. Собственно, меньше чем через неделю они той же компанией, да ещё с режиссёром Карло ди Карло собрались в гостях у Тонино.
Италия вновь хлебосольна и щедра. Режиссёр настолько отвык от такого обращения, что почти шокирован. 15 марта Ронди взял у него очередное интервью и по секрету сообщил, что Андрея вновь собираются наградить. Теперь — государственной медалью. Казалось, это связано с приближающимся пятидесятилетием. Историю с упомянутым памятным знаком Тарковский многократно прокручивал в дневнике. 15 апреля — ровно через месяц — он вновь пишет о награде, будто услышал о ней впервые. Запись заканчивается вопросом: что всё это значит?
В сущности, ничего удивительного здесь не было. Режиссёр уже воспринимался местным кинематографическим сообществом не просто как «свой», но как один из самых признанных членов, как элита. Чуть ближе к юбилею ему позвонил[550] Франческо Рози, сказавший, что коль скоро в день рождения Андрея они не увидятся, то отпразднуют его без виновника торжества вместе с Федерико Феллини. После пятидесятилетия в Риме начнётся ретроспектива фильмов Тарковского. Даже сам режиссёр не будет знать об этом заранее, это станет полнейшей неожиданностью.
Упомянутая медаль — от Министерства туризма и зрелищ Италии. Андрей пояснил название организации, как «наше министерство культуры, то есть „их“». Местоимения всерьёз запутывали его. Официально о награждении объявили 26 апреля в Капитолии. Известие сопровождалось сообщениями в прессе о том, что русский режиссёр приступает к съёмкам фильма на итальянской земле. Это многоголосие очень успокаивало Тарковского, внушая уверенность, что все вопросы и проблемы с «RAI» удастся преодолеть. Саму медаль вручили позже, вновь на церемонии премии «Давид ди Донателло».
Занятно, но в то же самое время[551] в дневнике появляются записи о таинственных известиях из Москвы: Андрея собираются наградить орденом «Знак почёта». Природу этих слухов можно угадать, но фактических подтверждений не будет. «Знак почёта» останется лишь сплетней, хотя иногда даже сплетня получала неожиданные аргументы[552], что добавляет комизма ситуации.
Первую свою итальянскую зарплату Тарковский потратил на подарки сыну и жене, тем более что появилась редкая возможность сразу переслать их в Москву — давний знакомый из посольства, Нарымов, обещал отправить с оказией по своим каналам. Вообще же, наметилась небольшая проблема в отношениях с советской дипломатической миссией: режиссёру нужно было встретиться с новым послом Луньковым, чтобы изобразить видимость почтения, а также понять, можно ли рассчитывать на его поддержку в случае чего. Шансы на помощь казались эфемерными, но даже нанести визит вежливости оказалось проблематично, поскольку посол слёг с пневмонией. Встреча состоялась лишь 21 апреля. Нужно ли говорить, что Тарковскому Луньков не понравился. В дневнике он охарактеризовал его тремя эпитетами: негативным, двусмысленным и позитивным. А именно: «глуповатый», «бывалый» и «вежливый».