Пребыванием на термах вылазка из Рима не ограничилась. Тарковский съездил ещё в местечко Кьюздино — скорее всего, это произошло 7 июля — ещё один город на холме (см. фото 111). По устройству он напоминает Вольтерру, только несколько менее оптимистичную. Не то чтобы Кьюздино был печальным, но он куда строже и чопорнее. Впрочем, их многовековая связь очевидна уже потому, что обсуждаемое поселение входит в епархию Вольтерры.
В отличие от многих других пунктов, о которых шла речь выше, основатели Кьюздино вовсе не ставили своей целью заложить город в стратегически выгодном и удобном месте. Напротив, он был и остаётся вдалеке от крупных дорог, поскольку раскинулся даже не на отдельной возвышенности, а в достаточно труднодоступном предгорье, в районе Коллине-Металлифере, что в переводе означает «рудные холмы».
Город возник в VII веке. Впрочем, об эпохе нетрудно догадаться, уж слишком хрестоматийным образчиком лангобардской, протороманской архитектуры является Кьюздино, а доминировали лангобарды в Тоскане именно тогда. Продлилось их владычество недолго, уже в конце VIII столетия они были потеснены Карлом Великим.
Поразительно, что несмотря на миновавшие эпохи, город сохранил свой стиль и единообразие, хотя подлинных памятников древности в нём осталось совсем немного. Интересно и то, что он оказался настолько стратегически малосущественным, что, когда в XII веке начала разрушаться его крепостная стена, чинить её никто не стал. Так она и рухнула. Кьюздино будто сам, по своей воле отказался от войн. Потому тихий город с его множеством небольших аскетичных церквей, поджидающих путника за каждым углом, крохотными ремесленными лавками и безлюдными улочками наполнен духом миролюбивого, просвещённого Средневековья. Чрезвычайно редкое явление.
Хоть это и очень приятное местечко, нужно признать, что вовсе не оно было целью, ради которой Тарковский и компания уехали из Баньо-Виньони на восемьдесят километров. Вероятно, режиссёр даже не рассматривал Кьюздино, как натуру в череде других «городов на холмах». Более того, быть может, он даже не прошёлся по улочкам, а название упомянул, имея в виду не столько сам населённый пункт, сколько район, в котором расположилась одна из важнейших локаций «Ностальгии», аббатство Сан-Гальгано (@ 43.149464, 11.155567), находящееся в семи километрах на восток от Кьюздино.
Этот монастырь — образец готики XIII века — был заложен примерно в 1220 году и возводился, без малого, шестьдесят лет возле скита святого Гальгано — наиболее известного уроженца соседнего города. По преданию сам архангел Михаил явился Гальгано Гуидотти — беспощадному воину — и сказал, что будет защищать его, поскольку тот — избранный. Видения Гуидотти лежат в центре множества преданий и католических легенд. Он принадлежал к числу тех редких святых, кому Господь являлся непосредственно.
Наиболее примечательна история, связанная с местом возникновения упомянутого скита. Как-то, уже после череды видений, Гальгано ехал на лошади и внезапно верный конь перестал слушаться узды, будто ведомый некой внешней силой. Наездник сначала пребывал в раздражённом недоумении, но потом понял, что это — знак, вспомнив, как Михаил велел пометить крестом место, где должно быть храму. Когда конь остановился, Гуидотти решил, что оно найдено, и здесь до́лжно поставить крест. Но изготовить его было не из чего, потому избранный воткнул в каменистую почву свой меч. Это напоминает кельтскую легенду о короле Артуре, но всё-таки данное предание носит иной оттенок. Гальгано умер в 1181 году, а к лику святых его причислили уже через четыре года. Опять-таки, случай незаурядный.
Впрочем, в истории аббатства заурядного нет ничего. Для начала, возникший в конце XIII века монастырь принадлежал довольно редкой конфессии — цистерцианцам. Это ветвь ортодоксальных бенедиктинцев, отделившаяся от ордена Монтекассино по традиционной причине: они были возмущены деградацией собратьев, а также «заигрыванию» руководства со светской властью.
К приезду Тарковского от огромного здания остался один каркас — стены и фронтоны. В остове аббатства режиссёр и снимет несколько эпизодов, включая системообразующий финальный кадр «Ностальгии». Так что изнутри это монументальное строение можно увидеть в фильме, потому приведём несколько ракурсов снаружи (см. фото 112–114).
Потрясает тот факт, что «целым» монастырь простоял меньше века. Уже в 1363 году его разграбили кондотьеры — отряд наёмников «Белая рота» под предводительством Джона Хоквуда, он же — Джованни Акуто. На протяжении свой карьеры безжалостный Хоквуд служил многим: от герцогов Пизы и Флоренции до клана Висконти и папы Григория XI. Ирония судьбы состоит в том, что славен он был примерно тем же, на чём до явления архангела Михаила зиждилась и известность Гальгано Гуидотти — своей не знающей жалости исполнительностью. Это был подлинный, признаваемый современниками талант. Ничего личного в деятельности Хоквуда не была. На службе пизанскому герцогу он воевал против Флоренции, а потом — наоборот. Никакой политики.
Так или иначе, но уже нападение «Белой роты» нанесло урон зданию. Вскоре обрушилась колокольня, а потом и крыша. Долгое время в аббатстве проживал один монах, позже исчез и он. Руины были растасканы в качестве строительного материала.
Находясь здесь, невозможно не думать о том, как возник филигранный образ с русским домом в каркасе собора, венчающий конструкцию «Ностальгии». Как в солнечной Тоскане, меж лучезарных руин, выражающих не столько трагедию, сколько торжество искусства над временем, можно было увидеть леденящий финальный кадр?
Как уже отмечалось, придуман он был заранее. Гипотезу о его давних истоках мы уже высказывали. Италия чрезвычайно религиозна, потому везде, особенно в Тоскане, можно найти множество базилик и монастырей разной степени сохранности. Подходящую локацию Тарковский и Гуэрра искали уже давно, но именно в Сан-Гальгано режиссёр написал: «Если Финал[623] снять правильно, это будет просто замечательно», — и сфотографировал здесь своего друга и его жену (см. фото 115).
Значение созданного образа режиссёр проясняет в книге «Запечатлённое время»: «Пожалуй, я могу согласиться с тем, что финальный кадр „Ностальгии“ отчасти метафоричен, когда я помещаю русский дом в стены итальянского собора. Этот сконструированный образ грешит налётом литературности. Это как бы смоделированное внутреннее состояние героя, его раздвоенность, не позволяющая ему жить, как прежде. Или, если угодно, напротив — его новая целостность, органически включающая в себя в едином и неделимом ощущении родного и кровного: и холмы Тосканы, и русскую деревню, которые реальность повелевает разделить, вернувшись в Россию. Горчаков так и умирает в этом новом для себя мире, где естественно и органично сопрягаются вещи, раз и навсегда почему-то и кем-то поделённые в этом странном и условном земном существовании. И всё-таки, сознавая, что в этом кадре нет кинематографической чистоты, я надеюсь, что в нём нет вульгарного символизма — это итог, как мне кажется, довольно сложный и неоднозначный, образно выражающий происшедшее с героем, но не символизирующий всё-таки ничего другого, постороннего, нуждающегося в разгадке». Даже в этом кадре Тарковский делает шаг к простоте.
Возможно, решающее значение при выборе локации имел для режиссёра тот факт, что в боковом флигеле аббатства он обнаружил, как и в Портоново, копию Владимирской божьей матери. Вероятнее всего, посмотреть монастырь посоветовал Гуэрра, поскольку место кинематографическое. Некоторые источники приводят информацию, будто здесь снимались отдельные сцены «Английского пациента». Картина Энтони Мингеллы, действительно, запечатлела множество точек в Италии, но Сан-Гальгано не входит в их число.
Однако тут работал Роже Вадим, снимавший стены монастыря в фильме «Отдых воина»[624] (1962). Пассионарная картина Вадима — типичное французское кино в не самом лучшем и высоком смысле. Лейттема попадает в общеевропейский мейнстрим: режиссёр рассуждает о том, чего не хватает людям, у которых есть, если не всё, то многое. В случае «Отдыха воина» ответ лежит на поверхности и даже от нетерпения выпрыгивает на зрителя с экрана: не хватает любви в наиболее бескомпромиссном и страстном понимании.
Главный герой, исполненный Робером Оссейном — склонный к психопатии автор, переживающий глубокий творческий кризис. Этот поверхностный, практически формальный признак, казалось бы, позиционирует картину в сонме крупных европейских лент этого периода, в центре которых — писатели, композиторы, режиссёры, оказавшиеся, говоря общо, в некой сложной ситуации. С этой темой тщательно работали Феллини, Антониони и многие другие крупные мастера, исследовавшие феномен творчества, как таковой. В каждом из подобных фильмов возникают параллели между главным героем и автором картины.
В ленте «Отдых воина» персонаж Бриджит Бардо ставит «проблему»: «Иногда ты видишь сон, хочешь проснуться и не можешь. И во сне ложишься спать, чтобы пробудиться». Опять же, в этой фразе присутствует лишь видимость смысла. Впрочем, не героиня, а уже сама актриса в своей книге[625] высказывается достаточно категорично: «Я не очень довольна этим фильмом. Мне не удалась роль мещаночки, которая превращается в вульгарную девку ради прекрасных глаз Рено. А в Робере Оссейне было так мало от воина, что всякий поединок — будь то кулачный, словесный или любовный — приводил его в панику. Плохо подобранный дуэт, тусклая экранизация — всему этому не хватало живого дыхания, размаха, безумия. Высушенный фильм».
Бордо говорит об экранизации, поскольку в основу картины лёг одноимённый роман Кристианы Рошфор — бестселлер, которым зачитывалась вся Франция. Но ни это, ни участие звёзд первой величины обоих полов ленту не спасло.
Есть что-то непостижимое в том, что одно и то же место привлекло таких разных кинематографистов, как Тарковский и Вадим. Более того, они оба выбрали Сан-Гальгано для финальной точки своих произведений. Ключевые персонажи Андрея вслед за режиссёром убеждаются в том, что на свете есть вещи, куда важнее счастья