[880] описала непосредственная участница этих событий Ольга Суркова, судившаяся впоследствии с издательством «Ullstein», а также с супругой режиссёра из-за попранных авторских прав. Более того, именно дружба Бертончини с Ларисой, по всей видимости, сыграет роль и в том, что впервые «Мартиролог» будет опубликован в 1989 году именно на немецком языке. По-немецки впервые выйдет и «Запечатлённое время».
Пока же Тарковские всё-таки решились отправиться в Нидерланды. Андрей ехать очень не хотел, но поддался настойчивости Ларисы, желавшей посмотреть Голландию. Они побывали в Амстердаме, совершили короткое автомобильное путешествие по окрестностям, но главной целью стал Роттердам, где в конце января — начале февраля проходил упомянутый кинофестиваль. Нужно сказать, что ранее советских гостей на этом смотре не было. Вскоре в стране начнётся прокат «Ностальгии», и в этом смысле Нидерланды поставят рекорд, поскольку фильм много месяцев будет регулярно идти в кинотеатрах.
Настроение режиссёра соответствовало напряжённости ситуации. На просьбы журналистов об интервью он несколько раз повторил, что бесплатно с прессой не разговаривает, чем изрядно удивил газетчиков. В результате, лишь редкие издания упомянули о его визите, и эти материалы начисто лишены прямой речи. К чести нидерландцев следует отметить, что местная пресса совершенно не гналась за политическим скандалом. Впрочем, это объясняется тем, что страна пренебрежимо мало взаимодействовала с СССР по сравнению, например, с Италией или Францией.
Состояние Тарковского было столь скверным, что он поссорился даже со своим переводчиком Арьеном Аутерлинде, другом Ольги Сурковой, который часто готовил её статьи об Андрее для местных газет, а также переводил их книгу для голландского издательства. К режиссёру приставили другого толмача, Мартина Левендыха, но дело не пошло на лад…
По возвращении 6 февраля Тарковский отзывался о поездке крайне плохо, ему ничего не понравилось: ни страна, ни города, ни мероприятия, ни встреча со зрителями, ни круглый стол о Брессоне — в свете конфронтации на Каннском фестивале это была горячая тема. Подвели и организаторы: не заплатили гонорар, дали билеты второго класса, хотя обещали первого. На деле их можно понять… Удивительно, но сам фестиваль режиссёр будто не заметил, хотя Роттердамский киносмотр традиционно представлял собой необычное мероприятие, отличаясь авангардной ориентацией. С 1983 года в его рамках начал функционировать рынок копродукции «CineMart», возникновение которого будет иметь огромные последствия для кино Восточной Европы и Азии. В частности, одноимённый фонд сыграет важную роль в творческой судьбе режиссёра Александра Кайдановского, но это совсем другая история.
Понять, почему Тарковский сердился и не обращал внимания на происходящее вокруг, нетрудно. Дневниковую запись, сделанную по возвращении, он резюмировал словами: «Теперь только бы успеть кончить сценарий». Ясно, что все мысли были лишь об этом. Тем не менее к последним числам февраля Андрей в Сан-Грегорио допишет текст и даже назовёт его «окончательным», хоть метаморфоз ему будет предстоять ещё много. В любом случае, именно там, возле своего итальянского дома, режиссёр то ли придумает, то ли увидит дерево, которое Александр с сыном будут сажать на берегу в «Жертвоприношении».
Единственное событие, произошедшее в Нидерландах, о котором Тарковский упомянул — встреча с Отаром Иоселиани, переживавшим удивительно сходные перипетии судьбы. Уже обосновавшийся в Париже грузинский режиссёр заканчивал картину «Фавориты луны» и собирался работать в Европе дальше, хотя, как и в случае Андрея, Госкино настойчиво требовало его возвращения в Москву для переоформления документов. Тарковский был поражён тем, что коллега совершенно не боялся этой поездки, будучи уверенным: в случае чего, его защитит Эдуард Шеварднадзе. Впрочем, в итоге Иоселиани в Москву так и не отправится.
Кстати сказать, помимо прочего, грузинский режиссёр привёз слухи о том, что некоторое время назад, когда ситуация ещё не зашла так далеко — то есть до Каннского фестиваля, а также до встреч с Сизовым и Ермашом — Тарковского собирались лишить гражданства. Иными словами, не он бы «возвращал» паспорт, а государство аннулировало его документ. Впрочем, это выглядит весьма сомнительным, поскольку, если московские чиновники рассматривали подобный вариант, как рабочий, вряд ли они прикладывали бы столько усилий, чтобы Андрей официально оставался советским режиссёром.
Тарковский и Иоселиани вместе посмотрели документальную работу последнего — фильм «Эускади, 1982» (1983). Сам Отар так рассказывает о нём: «Эускади — название страны басков. Баски — народ трудолюбивый, гордый, мужественный. Говорят они на одном из самых древних языков в Европе. Песни их мелодичны, сложны, а народные представления грандиозны и поучительны». Это большая удача, когда режиссёр-документалист очарован тем, что попадает в объектив его камеры, но Тарковскому картина не понравилась. Он написал, что фильм унылый и скучный.
Заметим, кстати, что 6 февраля в Италию Андрей вернулся один, супруга осталась погостить в Нидерландах и приедет только через десять дней. Кто от кого больше хотел отдохнуть?.. Очередной парадокс — впрочем, на этот раз довольно распространённый и ясный — состоит в том, что невзирая на сложность отношений, разлука была тяжела для Тарковского.
Сразу по приезду, устав от бездействия и бессилия, режиссёр отправил ещё одно письмо Андропову. Для чего? Рассчитывать на ответ не приходилось, но смириться с этим было невозможно. Глубокая молчаливая стагнация неожиданно усугубилась смертью генерального секретаря буквально через три дня. То, что его преемником станет Константин Черненко, в данном случае было очевидно. Ему, напомним, Тарковский письма уже посылал…
На фоне всего этого 14 февраля режиссёр записал, что сценарий «Жертвоприношения» вчерне готов. Предстояла перепечатка и, вероятно, неизбежная правка, но, так или иначе, это едва ли не самая стремительная его работа. Текст с небольшими изменениями был воспроизведён на машинке 20 февраля.
Ситуация в отношении семьи не менялась, и вскоре Тарковский начал готовить новое письмо Черненко. Эту затею всячески поддерживала Анжела. Депеша была отправлена через Стокгольм вместе со сценарием 22 февраля. Ответа и новостей из Швеции не поступало долго. В какой-то момент[881] режиссёр даже начал волноваться о том, что подумают продюсеры.
Внезапно позвонил Андрей Яблонский — переводчик, с которым Тарковский прошлый раз виделся двадцать два года назад в Сан-Франциско. Яблонский узнал о перипетиях судьбы своего давнего знакомого из прессы. Этот звонок, кстати, показывает, что разыскать режиссёра в Италии было немудрено, и упоминавшееся затруднение Нарымова, как минимум, удивительно. Переводчик жил теперь в Париже, работал в UNESCO и сразу выразил готовность помочь Тарковскому в привлечении международного внимания.
Постоянно подключались всё новые соратники. Например, мастер художественного перевода Серджо Рапетти, знаток советской диссидентской литературы и лагерной прозы, работавший с текстами столь ценимого режиссёром Варлама Шаламова, а также Александра Солженицына и многих других. Встреча с Рапетти произошла благодаря Владимиру Максимову. Вообще, Максимов сыграл роль коммуникационного узла в судьбе Тарковского, познакомив его с огромным количеством нужных людей. Впрочем, и сам он активно помогал, например, в ситуации с паспортом, но не только.
В свою очередь Рапетти привлёк к делу знакомых политиков — председателя совета министров[882] Беттино Кракси и члена парламента Дженнаро Аквавиву. С последним общался также Де Берти, давно подключившийся к процессу с другой стороны. Через Сержо Андрей тоже надеялся найти путь к папе. Видимо, вариант с миланским профессором оказался несостоятельным. Более того, Рапетти имел связи и с «Movimento Popolare», которое вскоре вновь возникнет в жизни Тарковского.
Друзья режиссёра посвятили в происходящее и уже упоминавшегося Джулио Андреотти, который на тот момент занимал пост министра иностранных дел Италии. Максимов настаивал[883], что именно этот человек может помочь, как никто другой. Уж точно, он сделает больше, чем Энрико Берлингуэр. Но Тарковский был склонен задействовать все возможные средства, и 6 марта он встречался с Джулианой Берлингуэр — женой брата Энрико Джованни Берлингуэра. Джулиана, помимо прочего, была писательницей, автором популярных в Италии романов, а также сценаристом и режиссёром. Нужно сказать, что в 1966 году она поставила фильм «Борис Годунов», что, вероятно, они тоже обсуждали. Возможно, речь шла даже о совместной работе.
Что касается положения Андрея, Джулиана посоветовала ему поговорить с её мужем — тоже политиком и коммунистом. Честно говоря, Тарковский сомневался, что встреча с этой женщиной к чему-то приведёт, однако именно она оказалась наиболее «коротким» путём к генеральному секретарю коммунистической партии Италии. Уже 13 марта режиссёр обедал у Джулианы и Джованни. Последний обещал поддержку, сказав, что многие члены партии готовы помогать Тарковскому, а Энрико обязательно поднимет его вопрос во время следующего визита в СССР. «Они надеются, что Берлингуэр в течение месяца уедет в Москву для встречи с нашим, советским (партийным, вернее) начальством», — писал Андрей. Сколь примечателен этот выбор эпитета из трёх вариантов.
Кто-то сообщил режиссёру свежие новости из жизни диссидентов. 8 марта в дневнике появилась запись о том, что у Андрея Сахарова несчастье, его супруга Елена Боннэр пережила второй инфаркт. Тарковский описывает их положение странно и мрачно: дескать, дом академика и его жены окружен КГБ, у них нет еды и медикаментов… На самом деле Сахаров и Боннэр находились тогда в Горьком, куда опального учёного сослали без суда ещё в начале 1980-го. В то время нынешний Нижний Новгород был закрытым городом, а потому общение диссидента с иностранцами исключалось полностью, а значит узнать реальные свежие новости режиссёр попросту не мог. Действительно, всё, что он записал, относилось скорее к первому инфаркту Боннэр, случившемуся 25 апреля 1983-го. Это неплохо иллюстрирует механику и принципы международного распространения слухов.