Ещё одна обращающая на себя внимание мысль из разговора посвящена тому, что все его фильмы — суть одно, словно творческого пути нет: «Всё от картины к картине, вроде, и меняется, а с другой стороны, работаешь, чего-то делаешь, тебе кажется, что ты куда-то двигаешься, а на самом деле… Как бы ты делаешь, это же всё забывается». Даже о Горчакове режиссёр сказал, что его «условия жизни не меняются». Чуть позже в ходе выступлений он станет неожиданно заявлять, будто не видит большой разницы между работой на Западе и в СССР (кроме того, что слово «деньги» в Италии он слышит гораздо чаще, чем «здравствуйте»[896]). Казалось бы, парадоксальная точка зрения, но на деле — лишь черта мировоззрения Тарковского. Он не нарушал принцип Гераклита, гласящий, что нельзя войти в одну реку дважды. Андрей просто никогда не выходил из воды.
21 апреля они с Сурковой беседовали на более общие темы и, в частности, о природе кино. В ходе этого разговора Ольга предложила проекты названий будущего издания, в духе: «Андрей Тарковский. „Зачем нужен кинематограф?“» или «Что такое кинематограф?» Такие идеи были навеяны рассказами режиссёра о дискуссиях в ходе недавних выступлений в Германии, где обсуждался генезис кино, как вида искусства. Следует отметить, что главный герой настоящей книги имел довольно оригинальное мнение по этому вопросу, стоящее не на позициях исторического представления о техническом прогрессе, а на модернистском предположении, что перед человечеством имелась некая «загадка» — чаще режиссёр называл её «проблемой времени и пространства» — которую было невозможно разрешить с помощью «прежних» средств. Возникновение кино он рассматривал в отрыве от технического аспекта, поскольку появление нового искусства, по Тарковскому, было путём спасения, тогда как прогресс — дорога в бездну: «Наша личность, наша, так сказать, personnalite вступила в конфликт с обществом. Мы не развиваемся гармонически, наше духовное развитие настолько отстало, что мы уже являемся жертвами лавинного процесса технологического роста»[897]. Прогресс способствует потере свободы выбора, режиссёр называл эту ситуацию «ошибкой цивилизации». Наверняка именно здесь и коренится его тяга к жизни вне крупных городов. Александр в «Жертвоприношении» произнесёт довольно обширный монолог на тему упомянутой ошибки. Грядущее скорое выступление Тарковского в Лондоне станет, таким образом, его наброском, а более ранними «черновиками» можно считать монологи Доменико, Сталкера и Хари.
Новый вид искусства требовал нового художника, и в этой роли Андрей видел в первую очередь себя. Подобные мысли режиссёр высказывал и прежде, однако в разговоре с Сурковой они прозвучали несколько более оформившимися, поскольку в «окончательном» виде пришли именно в Германии. Это была важная сторона преподавательской и вообще, публичной деятельности Тарковского: выступая и формулируя, он оттачивал собственную «школу» и даже, пожалуй, мировоззрение.
Следует отметить, что хотя на словах режиссёр яростно отрицал модернизм, в его доктринах прослеживаются тенденции этого эстетического течения. А уж если рассмотреть, например, живопись Андрея, то она уж совсем модернистская, без оговорок и экивоков.
Предложенные Ольгой варианты названия Тарковский резко отверг, сказав, что освещение этих вопросов включать в текст не собирается. Тем не менее название «Запечатлённое время», видимо, было окончательно утверждено как раз в обсуждаемые дни. Следующий раз режиссёр и Суркова работали над книгой лишь 24 апреля, хотя Ольга была рядом ежедневно. Она высказывала Андрею недовольство по этому поводу, ведь в Амстердаме её ждали муж и дети, но вместо того, чтобы заниматься тем, ради чего Тарковский пригласил помощницу, он решил прочитать ей «готовый» сценарий «Жертвоприношения».
Казалось, режиссёр избегает работы, хотя изначально инициатива исходила от него. В чём тут дело? Ещё 18 апреля режиссёр писал, будто готов на решительный шаг: угрожать советскому послу тем, что будет просить политического убежища в США. Нарастающая неопределённость становилась нестерпимой, но всё-таки это был бы жест в духе Любимова, методологические расхождения с которым проступали всё явственнее.
Удивительно, но в то же самое время Тарковский попросил Суркову, которая собиралась нанести визит в столицу СССР, привлечь отца к лоббированию его новых картин на «Мосфильме», словно Андрей намеревался возвращаться. Разумеется, Ольге также было поручено передать посылку домочадцам, но самая сложная часть возложенной на неё миссии была связана с отцом режиссёра. Сурковой надлежало навестить Арсения Тарковского и рассказать ему, что сын собирается остаться за границей. По воспоминаниям Ольги, Андрей не преминул обвинить её в том, что она едет в Москву не вовремя, поскольку книгу нужно срочно заканчивать. Противоречивость и нервозность его поведения всё нарастали. Заметим, что, будучи в СССР в конце мая, Суркова не решится ехать к поэту с подобными новостями в одиночку. Компанию ей составят Нея Зоркая и Алла Демидова.
В ходе апрельских разговоров с Ольгой Тарковский высказал ещё одну парадоксальную точку зрения: «У меня такое впечатление, что вот им [Госкино] нужно мне сейчас за эту картину [„Ностальгию“] дать Ленинскую премию. Но получилось это не потому, что я хотел сделать такую картину». А ведь, действительно, у режиссёра вышел фильм о том, что русский человек чахнет на чужбине. При этом лента лишена топорной идеологии. В каком-то смысле эта работа являлась осуществлённой мечтой советских киночиновников. Для самого же Тарковского подобный итог стал полнейшей неожиданностью, материал будто сам управлял автором. Возникала интересная ситуация: естественная или, если угодно, божественная траектория вывела Андрея к тому, что он снял картину чрезвычайно устраивающую и даже угождающую Госкино. Впрочем, это было лишь его мнением, хотя, действительно, оказавшись «на свободе» Тарковский не принялся снимать антисоветские фильмы, чего ожидали и опасались в Москве. На самом деле, отечественных чиновников «Ностальгия» не столько возмутила, сколько озадачила. При этом, по иронии судьбы картина неожиданно была воспринята в штыки особенно рьяными слоями западной публики. Режиссёру неоднократно ставили на вид, что на экране мужчина поднял руку на женщину. Кстати сказать, подобных шлепков было множество в постановке оперы «Борис Годунов», но они не привлекли такого внимания критиков и общества, видимо, из-за времени и места действия.
Рассуждая о Горчакове, Тарковский называл его «советским… русским», но ведь, если вдуматься, советского в нём не было ничего. Совсем. И это всерьёз отличало двух Андреев. Собирался ли режиссёр, действительно, возвращаться в СССР или нет, он всегда силился сохранить максимум возможностей. А готовить запасной вариант, в целом, было разумно. Ведь если «Ностальгия» и правда получилась «мечтой» Госкино, то итальянцам она нравилась значительно меньше. Тарковскому ставили на вид «идеологическое звучание» фильма, которого, надо сказать, не было и в помине, а также малое присутствие узнаваемой и конкретной Италии. Да, есть «Мадонна дель Парто» и бассейн святой Екатерины, но этого недостаточно. Кроме того, главный герой ими вовсе не восхищается, а делает какие-то странные веши. Плюс — болезненная тема безумцев, выпущенных из клиник. Добавим, что в ходе своих публичных заявлений режиссёр неизменно произносил что-то вроде: «Сейчас кино находится, я бы сказал, в ужасном положении. Во всяком случае, здесь, в Италии, в которой я сейчас работаю, кино находится просто в тяжелейшем кризисе, на мой взгляд. Мои итальянские коллеги говорят, что итальянское кино перестало существовать»[898], — тем самым как бы «подписывая» свои слова ещё и такими фамилиями, как Феллини, Антониони, Гуэрра… Казалось, назревает конфликт и «RAI» вряд ли присоединится к следующему проекту, а потому режиссёр всё серьёзнее думал о работе в других странах и внимательно слушал Ростроповича по поводу США. На самом деле, один лишь факт участия виолончелиста в «деле Тарковского» убеждал общественность, что тот собирается именно в Америку, о чём трубила пресса по всей Европе, в том числе и итальянская. Это, в свою очередь, снова увеличивало напряжённость в отношениях не только с «RAI», но и с местными политиками, поддерживавшими режиссёра в гостеприимно принявшей его стране. Впрочем то, что на телекомпанию рассчитывать не следует, стало ясно совсем скоро. Выяснилось, что ни при каких обстоятельствах «RAI» не пойдёт на конфликт с Москвой. Дальнейшие международные проекты оказались важнее Тарковского. Понять их нетрудно, но Андрей был огорчён и воспринимал это как предательство.
В связи со всем сказанным необходимо привести слова Лоры Гуэрра: «Андрей не собирался оставаться навсегда. Он хотел добиться того, чтобы ему разрешили официально и свободно выбирать место на Земле, где он будет работать в данный момент». В своих консультациях с юристами, дипломатами и другими людьми, желающими помочь, Тарковский интересовался, есть ли какой-то вариант не рвать с СССР окончательно, а иметь двойное гражданство или что-то в этом роде. Ростроповича он спрашивал[899], нельзя ли кому-то в Москве платить процент со своих заработков, чтобы сделать это реальным. Нетрудно представить, как музыкант отреагировал на такой вопрос. Однако, в действительности, дело в том, что как «гражданин мира» режиссёр был не очень нужен ни советской, ни западной стороне, поскольку такой исход не означал бы победу одной из них.
Суркова уехала из Сан-Грегорио в конце апреля, причём в изрядном раздражении. Время прошло впустую, было сделано слишком мало. Досада усиливалась тем, что её имени не будет на обложке, что она не получает, а лишь тратит собственные средства на эту книгу. 28 апреля Тарковский записал: «Ольга повела себя очень странно. Какие-то разговоры насчет денег, насчет того, что не она, а я должен был ехать к ней работать…» Более всего в этой записи нас интересует многоточие. Выше мы уже говорили, что разные издания «Мартиролога» сокращены в разной степени и в разных местах. То, что было исключено из публикации в данном случае, Суркова приводит в своей книге. Точки скрывают фразу: «Во всяком случае, так сказала Лариса, и здесь следует быть осторожным». Понятны мотивы, почему подобные слова могли быть убраны супругой режиссёра при публикации. Другое дело, откуда о них известно Ольге? По её словам, Тарковская сама прислала ей копии отдельных листов «Мартиролога», имевшие к ней отношение. Случайно, по недосмотру, попал и этот. В то же время почему-то, приводя иные цитаты из заметок Андрея, Суркова использовала вовсе не копии оригинала, а переводы по изданиям на других языках. С другой стороны, русскоязычный «Мартиролог» увидел свет позже, чем книга Ольги.