В действительности, надежду терял уже сам режиссёр. Вот что он пишет в книге «Запечатлённое время»: «Надо признаться, что после завершения работы над „Зеркалом“ у меня возникла мысль вовсе бросить своё занятие, которому я отдал долгие годы нелегкого труда». От этого шага, по его собственному признанию, Тарковского уберегли зрители, восторженные письма которых он получал.
Если пытаться представить себе личность Ермаша на основании исключительно дневников Андрея, то такая категория, как «чувство вины», кажется совершенно неуместной. Но не стоит забывать, что видимая картина, во многом, зависит от смотрящего. Скажем, по воспоминаниям Алексея Германа, создаётся примерно такой же, если не ещё более мрачный образ этого человека, что в очередной раз подтверждает духовную близость двух режиссёров. Хотя, в первую очередь, невзирая на эстетический антагонизм, её подтверждают их фильмы, а также высказывания друг о друге.
В каком-то смысле, Тарковского и Германа породнили и братья Стругацкие. Во время работы над сценарием «Сталкера» Борис и Аркадий неоднократно отмечали, что в этом деле им помогал опыт сотрудничества с Алексеем. Несмотря на то, что премьера фильма «Трудно быть богом» состоялась в 2013 году, первый вариант сценария они писали ещё в 1968-м, то есть до начала работы с Андреем. Отличие, правда, состояло в том, что Герман трудился, главным образом, с Борисом Стругацким, тогда как Тарковский — с Аркадием.
В то же самое время Георгий Данелия в своих мемуарах описывает будто бы совсем другого человека по фамилии Ермаш. Сам Данелия тогда уже получил некое признание на Западе, и выезжал из страны он существенно легче, чем главный герой настоящей книги. О наградах Георгия с гордостью писали советские газеты. И дело здесь, очевидно, не только в том, что он никогда не экранизировал Стругацких.
Всё же Ермаша не стоит излишне демонизировать. Проблемы и конфронтации Андрея были связаны не лично с этим человеком, а с системой, как целым. Биограф Тарковского Виктор Филимонов приводит[151] следующие слова главы Госкино из газеты «Советская культура» по поводу официальных просмотров «Зеркала» с высшими чиновниками: «От них повеяло не только холодом, но и полным неприятием и даже раздражением. Сегодня нет смысла скрывать, что был просто поток возмущения, обрушившийся на меня за эту картину. Возмущались и высшие эшелоны, возмущались и около них ходящие, и часто трудно было разобрать, кто чьи мнения высказывает. Больше всего говорили о якобы зашифрованности чего-то, о туманности, о нарочитом эстетизме, о мистицизме и даже о вредности подобных произведений. Не менее опасными были люди, которые двурушничали, а таких в то время было немало. Ничего этого я никогда легко ранимому А. Тарковскому не передавал, достаточно ему было своих кинематографических разговоров. Хотя я понимал, что в его представлениях я-то и был главным хулителем». В целом, эти слова находят подтверждения.
По поводу «Зеркала» пришла внушительная жалоба и из ЦК Украинской ССР. Противостояние системы не было надуманным, но оно было удивительно глупым и недальновидным, ведь фильм не отправили в Канны даже после того, как директор смотра Морис Бесси практически пообещал картине победу заранее. Вот тут мечта режиссёра о «Золотой пальмовой ветви» была близка к воплощению как никогда! Но по непонятным причинам престиж страны оказался не так важен, как прирост влияния и свободы Тарковского, которые он получил бы вместе с наградой. Забегая вперёд, скажем, что ленту официально отправят на международные смотры лишь после того, как чиновникам станет ясно, что режиссёр не вернётся в страну[152]. Это принципиально изменит расстановку сил: история о том, как один из шедевров советского кино долгие годы держали под спудом, имела шансы стать идеологической уязвимостью, потому фильму резко дали ход. Конечно, он попадал уже только во внеконкурсные и ретроспективные программы, так как не считался новым.
Теперь можно попытаться предположить, какой смысл вкладывал Тарковский в слова «многое изменилось», написанные 7 апреля 1978 года. Удачная поездка во Францию показала властям, что ему можно доверять и выпускать за рубеж. Не исключено, что это пошло на пользу и «Сталкеру»: итоги командировки учитывались при принятии решения о третьем запуске съёмок. Вот фрагмент письма[153] Аркадия Стругацкого брату Борису от 3 февраля: «Тарковский вернулся из Парижа. „Зеркало“ вызвало фурор. Наше посольство во Франции в восторге, прислало в Госкино соответствующую реляцию. Но здесь со „Сталкером“ тянут по-прежнему, хотя Андрей утверждает, что со дня на день ждёт приказа на запуск. Сизов держит ярую мазу за него (после Парижа особенно). Есть уже новый директор картины, новые сотрудники. Ждём».
Одно время ходили слухи, будто Сизов подсиживал Ермаша, а Тарковский в каком-то смысле стал полем их столкновения: первый его поддерживал, отчасти потому, что второй — нет. Противостояние, дрязги и конкуренция должностных лиц были теми скудными козырями, которые иногда удавалось разыграть. 6 февраля 1979 года Андрей отметил в дневнике: «Были у Тонино[154]. Ужин с важным чиновником с итальянского телевидения. Писатель, драматург. Ему нравится Тонино. Рассказал, что Лапин (!?) не против послать меня в Италию, сделать „Путешествие по Италии“ (я — итальянцам, а какой-то итальянец — нам в СССР). Лапин — неожиданный ход! Совершенно независимо от Ермаша! Тем более, что Ермаш и Лапин находятся в конфликте. Очень может быть, что и выйдет».
Вычурная последовательность знаков пунктуации — ″!?″ — в данном случае имеет под собой основания: слишком уж немыслимый источник поддержки. Бывший министр иностранных дел РСФСР[155], Сергей Лапин находился примерно на той же ступени бюрократической иерархии, что и Ермаш. Возглавляя Гостелерадио СССР[156], он сделал немало для развития советского телевидения. Это имело особое значение в преддверие московской олимпиады 1980 года, что увеличивало его влияние. К 1985-му, в конце которого Лапин будет отправлен на пенсию, объём вещания вырастет более чем в два раза по сравнению с 1970-м, когда он вступил в должность. Тем не менее слава о нём ходила не самая добрая. Заставшие времена хрущёвской оттепели сразу почувствовали, как новый руководитель «закрутил гайки» на телевидении. Он оказался одним из провозвестников и даже воплощений застоя. От лапинской цензуры пострадали, например, «КВН» и «Кинопанорама» — передачи не выходили в эфир несколько лет. Были введены новые правила, касающиеся всех программ. Скажем, ведущие мужского пола более не могли появляться на экране без галстука и пиджака. Доходило до абсурда: подобно Петру I, Сергей запрещал носить бороды. В довершении всего он оказался яростным антисемитом, потому на долгие годы из эфира исчезли Майя Кристалинская, Валерий Ободзинский и другие.
Лапин обладал патологической склонностью к запрещению. Иногда это касалось не только вопросов телевидения, но даже кино. Особенно, если речь заходила о телефильмах. Один из хрестоматийных прецедентов состоит в том, что он был решительно против кандидатуры Владимира Высоцкого в качестве исполнителя главной роли в сериале Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя» (1979). Как известно, тогда это удалось преодолеть. Тем не менее трудно было предположить, что Лапин внезапно выступит с поддержкой затеи Тарковского и Гуэрры. Причин, пожалуй, могло быть три. Во-первых, действительно имел место антагонизм между ним и Ермашом. Несколько раньше они «схлестнулись» на почве картины Эльдара Рязанова «Ирония судьбы» (1975). Госкино запретило снимать этот фильм, и тогда его взяло под крыло Гостелерадио. Примечательно, что подобных ситуаций между ними и прежде возникало множество и, как правило, историческая правда оказывалась на стороне Лапина. Это подводит нас ко второй причине.
Во-вторых, невзирая на всё сказанное, по воспоминаниям современников Сергей был человеком довольно образованным и даже тонким. Знал наизусть множество стихов, мог рассуждать о литературе и живописи, отличался бытовым остроумием. Ермаш всем этим не обладал. В-третьих, при условии опущенного железного занавеса, крупный, идеологически выдержанный или хотя бы нейтральный международный проект сулил немалый резонанс, а значит — доход или карьерный рост, что на уровне практически «министров» — достаточно редкий шанс. Разумеется, Лапин был бы раз «забрать» это себе, а не отдавать Ермашу.
В своих воспоминаниях[157] Гуэрра настаивает, будто с самого начала они с Андреем думали не столько о фильме, сколько о том, как найти повод для эмиграции режиссёра в Италию. Причём отъезд нужно было организовать так, чтобы Тарковский покинул СССР не в качестве политического беженца, а в качестве кинематографиста, собирающегося работать. Неужели главный герой настоящей книги с самого начала думал именно о переезде в другую страну? Многие из дальнейших событий укажут, что нет. Не говоря уже про его нерешительность в куда более простых ситуациях. Существенно раньше Андрей сказал своему знакомому, филологу Вячеславу Иванову: «Мы живём в грязи и крови современной России. Из этого материала мы должны слепить реальное искусство». Эти слова похожи на упоминавшуюся цитату из романа Роберта Пенна Уоррена, ставшую эпиграфом «Пикника на обочине»: «Ты должна сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать». Формулировку, поразившую Иванова, режиссёр с успехом претворял в жизнь. Было ясно: оказавшись за границей, он останется без этого источника. Вряд ли Тарковский хотел быть беглецом, но ситуация вокруг него становилась всё мрачнее… 1 января 1979 года он писал: «Ночью, после часа, пришли Тонино с Лорой. Тихо, мирно провели вечер. О многом говорили с Тонино. Он, кажется, понял моё здесь положение. И, мне кажется, поможет мне в случае чего». Вряд ли может быть несколько мнений о том, что имеется в виду.