Фильм-сюрприз — это лента, название которой не разглашается на этапе публикации программы фестиваля, а скрывается почти до самого показа. Именно Жакоб, с которым Тарковский познакомится лично лишь в марте 1982 года, привёз в Канны и «Сталкера», несмотря на отсутствие согласия со стороны студии-правообладателя. По прошествии лет в своём телевизионном интервью Жиль так рассказывает историю, занимающую почётное место в золотом фонде легенд о кино: «Мы достали пленку с картиной „Сталкер“. На фестивале тогда присутствовало много русских, большая делегация, в которую входили, в том числе, и представители „Совэкспортфильма“. Мы показывали „Сталкер“, как фильм-сюрприз, о чём были предупреждены журналисты. Название мы не раскрывали. Более того, из предосторожности закрыли на замок киноаппаратную. В зале присутствовал директор „Совэкспортфильма“ Олег Руднев, который, как всегда, был очень подозрительным. И вот появились первые кадры… Руднев рванулся к аппаратной и начал барабанить пальцами по стеклу. Его отвели в сторону и спросили, в чём дело. Он стал кричать: „Это возмутительно! Требую прекратить показ! Вы украли права, у вас нет разрешения!.. Я буду жаловаться в Министерство культуры!..“ Ему отвечают: „Это недоразумение… Хотите, мы вас проводит к президенту фестиваля?“ Он: „Конечно!“ Президента, разумеется, на месте не оказывается. „Он, наверное, в гостинице“. Руднева очень вежливо приглашают занять место в машине, и все отправляются в гостиницу. Там, наконец, находят президента фестиваля Роберта Фавра ле Бре. Ле Бре с его светской учтивостью и любезностью начинает беседу, приглашает Руднева присесть, говорит: „Хотите чаю? У меня есть настоящий самовар…“ Руднев: „Это возмутительно! Нужно немедленно прекратить показ!“ Фавр ле Бре: „Подождите, я хотел вам рассказать, у меня остались такие необыкновенные воспоминания о вашей просторной стране…“ И так разговор всё продолжался и продолжался… Когда русские вернулись в зрительный зал, фильм уже закончился. Им отдали пленку и поблагодарили. Разгневанные русские начальники ушли». Стоит сказать, что прежде Фавр ле Бре сделал очень многое для того, чтобы на Запад попал «Андрей Рублёв».
Несмотря на то, что «Сталкер» не участвовал в конкурсе и был показан даже вне таких компромиссных программ, как «Особый взгляд»[387], он получил приз экуменического жюри. Разумеется, о таких достижениях Тарковского в СССР не сообщалось ничего.
Споры о том, насколько решение наградить фильм-сюрприз, показанный вне конкурса, соответствует регламенту, начались сразу. По крайней мере, это было редкое исключение из фестивальной практики. Дабы сгладить ситуацию, избежав хотя бы части критики и упрёков, такой же приз присудили ещё и «Константе» (1980) Кшиштофа Занусси — удивительной трагической картине о юноше-идеалисте, которая в конкурсной программе фигурировала.
В 1980 году жюри Каннского фестиваля, возглавляемое Кирком Дугласом, работало легко, не мучаясь сомнениями. Фавориты смотра угадывались: «Весь этот джаз» Боба Фосса, «Тень воина» (1980) Акиры Курасавы и «Мой американский дядюшка» (1980) Алена Рене. Впрочем, это сейчас нам очевидно, что стало классикой, а что нет. Тем не менее первые два упомянутых фильма в итоге и получили «Золотую пальмовую ветвь», а третий — Гран-при и приз FIPRESCI. Однако пресса писала о Тарковском ничуть не меньше, а то и больше, чем о победителях. Будь он в конкурсе, вожделенная «ветвь» досталась бы ему. Наиболее серьезный конкурент — это работа Куросавы.
Ронди звонил Андрею из Канн, дабы рассказать про его фурор, а также сообщить, что фильм «Тень воина»[388] хорош, хотя «Сталкер» значительно лучше. «Ронди же тут же назвал меня гением. Ну да ладно, лучше гений, чем бездарность, если говорить об эпитетах», — заключил[389] Тарковский. Сам же режиссёр посмотрит упомянутую работу японского коллеги значительно позже и отзовётся[390] о ней не иначе, как об автопародии.
Андрей отметил в дневнике, что по многочисленным просьбам публики «Сталкер» даже показывали повторно, а это — ещё одно событие, выходящее из ряда вон в истории фестиваля. Но здесь сыграло роль и то, что основной сеанс фильма был прерван из-за забастовки французских электриков. Стачки опять вмешивались в жизнь режиссёра.
Тем не менее итогами Канн Тарковский не был доволен. Странно, но по прошествии лет он напишет[391], что, дескать, наконец получил единственную награду за «Сталкера» — премию критики на Фестивале фестивалей — мероприятии, которое не в каждом киносправочнике удастся отыскать. То ли он забыл про Канны, то ли не учитывал их, то ли сгущал краски.
Каждый фильм может участвовать лишь в одном из числа ведущих мировых смотров[392], потому раз «Сталкер», пусть и вне конкурса, получил премьеру в Каннах, то, скажем, в Венеции он уже демонстрироваться не мог. Это расстраивало режиссёра. Не стоило ли дождаться Мостры и отправить картину туда в основную программу? Вопрос открытый… Но никто не мог поручиться, что так бы произошло. В сложившейся ситуации нужно было пользоваться каждым шансом, не рассчитывая на «журавля в небе». Другое дело, что «Мосфильм» вполне мог подать картину в Канны официально, тогда она бы попала в конкурс и, скорее всего, выиграла бы.
Однако Гуэрра пообещал попробовать договориться, чтобы «Сталкера» всё же взяли в Венецию, да ещё собирался пристроить туда и «Время путешествия» вне конкурса. Надежду на успех внушало то, что руководство итальянского фестиваля всерьёз «ревновало» Тарковского к французам. Но, к сожалению, Мостра — старейший киносмотр, а значит его традиции непоколебимы. Нарушать, а уж тем более менять регламент никто не стал.
«Этот шум со „Сталкером“ сейчас нам на руку для будущих съёмок», — заметил режиссёр. Действительно, например, французская студия «Gaumont» сразу заинтересовалась «Ностальгией», хотя съёмки ещё даже не начались. Да и Кристальди, и «RAI» прониклись ещё бо́льшим энтузиазмом, забыв о части проблем, которые создала им московская сторона.
18 мая Тарковский гулял по Риму, был на пьяцца Сан-Пьетро: «Видел и слышал выступление Папы перед народом — толпа заполнила всю площадь, с флажками, транспарантами, призывами. Странно: несмотря на то, что вокруг было много просто любопытных — иностранцев, туристов, например, на меня очень сильно подействовало это единение людей. Было в этом что-то естественное, органичное. Было ясно, что люди эти собрались по доброй воле. Атмосфера, царящая на площади, говорила об этом».
Перед собором Святого Петра Тарковский оказался не впервые, но, очевидно, речь понтифика прежде не слышал. Нотку уникальности всей ситуации придаёт то, что 18 мая у выступавшего Иоанна Павла II был день рождения. Увиденное не походило на привычные режиссёру советские демонстрации и сборища — недаром он акцентирует внимание на «доброй воле», словно действительно удивлён. Не исключено, что впечатления этого дня нашли отражение в пламенной речи Доменико в финале «Ностальгии».
Интенсифицируется работа над сценарием. 19 мая Тарковский в очередной раз признал его законченным. Текст был передан Лоре для перевода и на другом языке сразу проявились сюжетные недостатки. Соавторы вернулись к работе. 24-го: «Придумали с Тонино разговор Горчакова с Евгенией[393] о его персонаже — крепостном музыканте. Правда, страшновато…»
Обращаем особое внимание, что пронзительная линия крепостного композитора Сосновского, которого через годы преследует Горчаков, возникла уже после того, как режиссёр неоднократно называл сценарий завершённым. В итоговой версии фильма незримая фигура музыканта стала стержневой, но ведь, надо полагать, имелся же стержень и в более ранних версиях сюжета.
Нетрудно догадаться, почему Тарковскому было «страшновато». Причин несколько, и не самая очевидная из них состояла в том, что они с Гуэррой придумали композитора несколько раньше, чем узнали о реальном историческом персонаже с чрезвычайно похожей судьбой. По крайней мере 24 мая режиссёру ещё не было известно даже имя Березовского, который станет прототипом Сосновского. Краткую биографию этого человека Андрею по телефону сообщила жена, которая, в свою очередь, расспросила в Москве композитора Николая Сидельникова. Историю Тарковский записал 27 мая: «Его звали Максим Созонтович Березовский. Родился 16 октября 1745 года в Глухове. В 1765[394] году был отправлен в музыкальную академию в Болонью, где учился у padre Martini-старшего[395], который был также учителем Моцарта. Почетный член Академии в Болонье (кроме того, что он был академиком и других музыкальных академий). Написал оперу „Демофонт“[396] на тексты [Пьетро] Метастазио для [театра] оперы в Ливорно. Написал много прекрасной музыки и стал очень знаменитым в Италии. (Литургия — „Отрыгни в сердце моем — Слава Всевышнему Богу, милость и суд воспою Тебе, Господи“)[397]. В 1774 году по требованию Потёмкина вернулся в Россию. Потёмкин предложил ему основать Музыкальную академию в Кременчуге (?!). Влюбился в крепостную актрису графа Разумовского. Узнав об этом, граф изнасиловал её и сослал в Сибирь на поселение. Березовский уехал в Петербург, где спился и в 1777 году наложил на себя руки». Заметим: в книге «Запечатлённое время», рассказывая о Березовском, Тарковский уточняет, что композитор именно повесился, хотя в фильме Сосновский «покончил с собой».
Многое из сказанного соответствует исторической действительности, однако следует отметить несколько моментов. Во-первых, Мартини учил вовсе не только Моцарта. Он был одним из главных педагогов Болонской консерватории, и в число его учеников входило множество будущих ведущих композиторов, музыкантов и дирижёров эпохи. Среди них австрийцы Моцарт и Глассман, немец Бах, бельгийский француз Гретри, чех Мысливечек, а итальянцев даже перечислить невозможно. Мартини создал школу европейского масштаба, и сейчас его имя носят болонски