– Я надеюсь, Набат поможет мне найти Алигьери, – сказала Анастасия.
– Я сомневаюсь, жив ли он, – проговорил Поссуэло. – Это была старая история уже тогда, когда я был учеником, а я уже, так сказать, не юноша.
Он рассмеялся и обнял Анастасию. Оказавшись в уютных объятиях Поссуэло, она вдруг вспомнила свою семью. У нее не было от них ничего с самого момента ее возрождения, так как Поссуэло порекомендовал ей пока не иметь с родными никаких контактов. Те жили в дружественном регионе, как он уверял Анастасию. Возможно, когда-нибудь они и встретятся, но вероятнее всего – нет. Но, так или иначе, прежде чем начать думать о встрече с родными, ей нужно многое сделать.
– Попрощайтесь от моего имени с капитаном Соберанисом, – сказал Поссуэло. – Как я понял, он остается.
– Как вы и приказали, – отозвалась Анастасия.
Поссуэло удивленно приподнял бровь.
– Такого приказа я не отдавал, – сказал он. – Джерико делает то, что ему нравится. То, что отличный капитан покинул море и избрал для себя роль вашего защитника, многое говорит о вас обоих.
Он обнял ее в последний раз.
– Берегите себя, meu anjo, – сказал он на прощание, после чего повернулся и пошел в сторону прогалины, где его ждал вертолет.
Художник Эзра, которого Поссуэло счел возможным освободить, принялся писать фрески на стенах самой большой пещеры. Его забавляло предположение, что в будущем это место может стать местом паломничества тоновиков, а его настенная живопись станет объектом изучения ученых. Чтобы ввести их в заблуждение, он, посмеиваясь, внес в свои изображения странные, ни с чем не сообразующиеся элементы – танцующего медведя, мальчика с пятью глазами и даже циферблат часов, на котором отсутствовала цифра «четыре».
– Жизнь убога, если не вмешиваться в будущее, – сказал он.
Эзра спросил Набата, помнит ли тот его, и Грейсон утвердительно кивнул головой. Это была правда, но лишь наполовину. Грейсон помнил саму аудиенцию, потому что она была поворотным пунктом и в его жизни – он впервые дал совет другому человеку сам, без помощи Гипероблака. Но вот лица Эзры он не помнил.
– О, эти достойные восхищения ограничения, которым подчиняется биологический мозг! – едва ли не с завистью проговорило Гипероблако. – Вы наделены выдающейся способностью забывать несущественные детали и не хранить их в громоздком компендиуме своей памяти.
Селективную память человека Гипероблако называло «даром забывания».
Правда, Грейсон с удовольствием вспомнил бы многие из вещей, которые он забыл. Детство. Теплые моменты общения с родителями. Но было и то, что он хотел бы стереть из своей памяти, но не мог. Взгляд Лилии, когда ее подверг жатве Жнец Константин.
Грейсон знал, что человеческий «дар забывания» не является препятствием для Анастасии. Да, мир забыл Жнеца Алигьери, но его не забыло Гипероблако. Все сведения об Алигьери хранились в его памяти. Проблемой было добраться до них.
Гипероблако молчало во время разговора Грейсона с Анастасией. Когда же та вернулась в пещеру, Гипероблако заговорило:
– Я не могу помочь Анастасии найти человека, которого она ищет.
– Но ты знаешь, где его искать, так?
– Конечно. Но если я передам жнецу эту информацию, это будет нарушением закона.
– А мне ты можешь сказать? – спросил Грейсон.
– Я могло бы это сделать, – ответило Гипероблако. – Но если потом ты передашь ей то, что я тебе сообщу, мне придется придать тебе статус фрика. И что мы будем иметь?
Грейсон вздохнул:
– Должны же быть обходные пути…
– Возможно, – сказало Гипероблако, – но я не могу помочь тебе в их поисках.
Обходные пути… Помнится, Гипероблако использовало его, Грейсона, в качество обходного пути, когда тот был еще наивным студентом Академии Нимбуса. Грейсон напряженно думал об этом и вдруг вспомнил, что были и другие способы – перед тем, как его исключили из Академии, на уроках они изучали вполне официальные формы контактов между Гипероблаком и жнецами, когда агент Нимбуса и жнец могли общаться, не нарушая закон. Этот ритуал именовался «триалог» и предполагал участие в беседе жнеца и агента – третьего человека, который хорошо знал и нормы закона, и протоколы, которым подчинялась жизнь как жнецов, так и представителей государства. Знал, что можно говорить, а что нельзя.
Что им требуется, понял Грейсон, так это посредник.
В своем личном гроте, пол которого был укрыт коврами, а стены украшены драпировками, Набат восседал на многочисленных подушках, глядя на сидящего напротив Джерико Собераниса.
Как решил Грейсон, они с Соберанисом были примерно одного возраста – если, конечно, капитан уже не сделал хотя бы один разворот, что вряд ли. Не тот человек был капитан Соберанис, чтобы искусственно молодиться. И было в нем нечто основательное. Не мудрость, а жизненный опыт, знание людей и мира. Грейсон успел облететь всю планету, но, поскольку вокруг него всегда был некий защитный кокон, он ощущал, что нигде толком и не был. А вот Джерико Соберанис действительно видел мир и, что было более важно, знал мир. Это было нечто достойное восхищения.
– Жнец Анастасия объяснила мне, зачем я вам нужен, – сказал Соберанис. – Как мы поступим, ваше… Как вас называют?
– Ваша Сонорность, – ответил Грейсон.
– Отлично, Ваша Сонорность, – повторил Джерико с ухмылкой.
– Вы считаете это обращение смешным? – спросил Грейсон.
Ухмылка не сходила с лица капитана.
– Вы это сами придумали? – спросил он.
– Нет. Мой викарий.
– Должно быть, он когда-то работал в рекламе, – предположил Джерико.
– Так и было, – ответил Грейсон.
Разговор завис. Ничего удивительного – он был искусственным и навязанным ситуацией, но он должен был начаться и продолжиться. Таково было условие.
– Говорите что-нибудь, – сказал Грейсон капитану.
– Что говорить?
– Без разницы. Мы просто должны поддерживать беседу. А затем по поводу нашего разговора я стану задавать вопросы Гипероблаку.
– И что? – спросил Джерико.
– И оно станет отвечать.
Капитан вновь улыбнулся – озорной, хулиганской улыбкой. В известном смысле очаровательной.
– Что-то вроде шахматной партии, только фигуры невидимы?
– Если угодно, то так.
– Ну что ж, можно, – сказал Джерико, с минуту подумал, а затем сказал то, то Грейсон никак не ожидал услышать:
– У нас ведь есть нечто общее.
– И что бы это могло быть?
– Мы оба пожертвовали своими жизнями ради Жнеца Анастасии.
Грейсон пожал плечами.
– Только на время.
– Неважно, – сказал Соберанис. – Здесь тоже нужны и храбрость, и непреклонная вера.
– Вы думаете? Люди каждый день сотнями и тысячами прыгают с высоких зданий. Причем просто ради развлечения.
– Но ни я, ни вы не относимся к этой категории. Играть со смертью – это не в нашей натуре. И не каждый способен на тот выбор, что сделали мы. Поэтому я знаю, что вы – нечто гораздо большее, чем наряд, под которым вы скрываете свою сущность.
Соберанис вновь улыбнулся. На этот раз улыбкой искренней и открытой. Грейсон никогда не встречал человека с таким разнообразием улыбок, и каждая из них говорила о многом.
– Спасибо вам, – проговорил Грейсон. – Я думаю, восхищение Жнецом Анастасией каким-то образом… связывает нас с вами.
Он подождал – не отреагирует ли Гипероблако каким-либо образом на их беседу, но оно молчало. Оно ждало вопроса. Но Грейсон по-прежнему не знал, какой вопрос задать.
– Надеюсь, я не обижу вас, – продолжил разговор Грейсон, – но я до сих пор не знаю, как к вам обращаться – мистер или мисс Соберанис.
Капитан огляделся. Видно было, что он чувствует себя крайне неуютно.
– Я немного растерян, – сказал он. – Дело в том, что мне редко удается бывать в местах, где совсем не видно неба.
– А какое это имеет значение?
– Наверное, никакого. Но я постоянно нахожусь либо на свежем воздухе, либо у окна или иллюминатора. А здесь – пещера.
Грейсон по-прежнему не понимал, и капитан начал пусть чуть-чуть, но чувствовать раздражение.
– Никогда не понимал, почему вы, гетеросексуалы, такое значение придаете своим половым характеристикам, – сказал он. – Какое это имеет значение – мужские они, женские или комбинированные?
– В принципе, не имеет, – согласился Грейсон, немного растерянный. – То есть имеет – в некоторых случаях, не так ли?
– И в каких?
Грейсон вдруг почувствовал, что не может отвести взгляда от глаз Джерико.
– Может быть, не имеет такого большого значения, как я думал? – сказал он.
Был ли это вопрос? Впрочем, это не имело значения, потому что Джерико и не собирался отвечать.
– Почему бы вам не звать меня Джери? И почему бы нам не отставить в сторону заботы о технической стороне дела?
– Хорошо, Джери. Итак, начнем?
– Я думал, мы уже начали. Чей ход? Мой?
Джерико сделал вид, что двигает вперед воображаемую шахматную фигуру, после чего сказал:
– Мне очень нравятся ваши глаза. Они притягательны. Они убеждают людей следовать за вами.
– Не думаю, что глаза имеют к этому какое-то отношение.
– Вы будете удивлены, но это так.
Грейсон прижал наушники плотнее.
– Гипероблако! Убеждают ли мои глаза людей следовать за мной? – спросил он.
– Да, время от времени, – ответило Гипероблако. – Когда прочие средства не работают.
Грейсон почувствовал, что лицо у него горит против его воли. Джерико понял это и изобразил еще один вариант улыбки.
– Таким образом, Гипероблако со мной согласно, – сказал он.
– Возможно.
Грейсон затеял этот разговор, надеясь, что будет его контролировать, но он ошибся в своих ожиданиях. Более того, он поймал себя на том, что тоже начал улыбаться – при том, что всегда был уверен, что в его распоряжении был лишь один вариант улыбки – улыбка в высшей степени глупая.
– Расскажите мне о Мадагаскаре, – попросил он, уводя разговор от собственной личности.
При мыслях о доме лицо Джерико стало задумчивым.