Было ясно, что Жнец Рэнд Мендозу недолюбливает, но она вообще никого не любила, даже Годдарда.
– Это у нее такая манера держаться, – сказал на это сам Годдард Мендозе. – Изображает из себя независимую особу.
Но, как бы там ни было, Мендоза вел себя по отношению к Жнецу Рэнд с крайней почтительностью и вообще старался держаться от нее подальше, хотя это не всегда удавалось, особенно в личном самолете Годдарда. Кстати, самолет этот был даже лучше, чем тот, на котором Набат летал в Мидафрику, а такому скромнику, как Мендоза, приятно было попользоваться благами, которые дает не ограниченная ничем власть.
Их самолет шел головным в группе из пяти полностью вооруженных машин. Ницше и Франклин командовали самолетами, летевшими справа и слева от Годдарда, а на флангах шли машины под командованием Высоких Лезвий Пикфорд и Хаммерстайн. Были призваны и прочие Высокие Лезвия Северной Мерики, бывшие союзниками Годдарда, но по разным причинам они отказались присоединиться к армаде. Мендоза не хотел бы оказаться на их месте, когда Годдард вернется из полета, – у Высоких Лезвий не было иммунитета против гнева Суперлезвия.
За окном, у которого сидел Мендоза, виднелось море и облака. Они уже несколько часов летели вне воздушного пространства Северной Мерики, но по-прежнему цель их полета была им неясна.
– Маяк слежения замолк вот здесь, – сказала Рэнд, показывая Годдарду точку на карте, где не было ничего обозначено. – Либо они нашли маяк и уничтожили, либо случилось еще что-нибудь.
– А мог корабль утонуть? – спросил Мендоза.
– Нет, – отрицательно покачала головой Рэнд. – Корабли тонут у жнецов, у Гипероблака – никогда.
– Мы, жнецы, куда совершеннее, чем наши технологии, – усмехнулся Годдард.
– Мы проследим их возможный маршрут с Гуама, – сказала Рэнд. – Из последней зафиксированной нами точки корабль мог дойти только сюда. Даже если он поменял направление, мы об этом узнаем.
Годдард повернулся к Мендозе.
– Если данные капитана порта верны и Жнец Анастасия плывет вместе с Набатом, мы одним выстрелом убьем двух зайцев, – сказал он. – Я буду рад дать вам возможность прикончить Набата, а сам включу его в счет жертв жатвы.
Мендоза зябко поежился.
– Это было бы против моих религиозных убеждений, ваше превосходительство, – сказал он. – Прошу вас, сделайте это сами.
Сапфо и Конфуций мертвы. Они покончили с собой. Мир скорбит, но кто-нибудь, кроме меня, питает подозрения относительно того, что произошло в действительности? Сапфо и Конфуций были самыми яростными противниками нашей идеи создания жнеческого сообщества. Пытались продавить альтернативное решение. Неужели они были так удручены своей неудачей, что предпочли убить себя? Или это сделал кто-то из нас? А если так, то кто? Кто из моих друзей, моих сподвижников был способен на такое? Кто из Отцов-основателей совершил этот поступок?
Прометей постоянно напоминает нам: все, что мы делаем, должно служить благу человечества. Но ведь известно, что самые темные дела могут быть спрятаны под сверкающими доспехами, призванными защищать добро. И если мы уже скомпрометировали себя в самом начале нашего пути, что можно сказать о нашем будущем?
Мои друзья мертвы. Скорбь моя не ведает границ. И если я узнаю, кто из нас убил их, месть моя будет беспощадной.
Хотя некоторые из нас настаивают на том, чтобы комплекс, возведенный на Кваджалейне, был разрушен, я убедил Прометея оставить все как есть. Здесь будет храниться информация об альтернативном варианте развития Земли, и, хотя мы не оставим прямых доказательств его существования, это не помешает мне повсюду, где можно, оставить ключи к нашей тайне, а также разнообразные свидетельства ее существования. Я оставлю их в самых невероятных местах. В детских считалочках. В премудростях религиозных практик. Если в них будет нужда, их найдут. Да помогут нам всем небеса!
Глава 50Время материальных ценностей подошло к концу
Птицы, жившие на атолле Кваджалейн, никогда раньше не видели людей – в отличие от своих предков, живших еще в Эпоху смертных, когда атолл был представлен на картах мира. Тем не менее, когда прибыли люди новой эпохи, птицы быстро адаптировались к сложившимся условиям жизни. Были построены причалы, и чайки научились, сидя на них, ждать, когда заработают винты отходящих кораблей и во вспененной ими воде наверх поднимется дезориентированная рыбешка. Легкая добыча! Воробьи поняли, что карнизы вновь построенных домов были отличным укрытием для гнезд. А голуби полюбили открытые пространства новых площадей и скверов, потому что там можно было поклевать хлебных крошек и картофельных чипсов.
Затем на острове стали возводиться странные конические башни, но птицы не обратили на них никакого внимания. Эти огромные сооружения, как и все построенное человеком, стало просто частью островного ландшафта, вписавшись в то представление о мире, которым руководствовались живые существа, не принадлежавшие цивилизации.
Птицы пребывали в блаженном неведении относительно того, какую роль в их бытии играло Гипероблако. Они ничего не знали о небольшом контейнере наночастиц, который три года назад прибыл на остров – контейнере таком маленьком, что он смог бы уместиться на ладони человека. Но как только контейнер открыли, пребывавшие внутри наночастицы вышли на свободу и стали размножаться. Эти частицы были закодированы на генетическом уровне таким образом, что должны были вторгнуться во все живые существа, обитавшие на островах атолла. И хотя сложные сообщения не могли достигнуть атолла по беспроводной связи из-за существующих радиопомех, простые доходили, и с их помощью Гипероблако контролировало дикую жизнь на атолле, ставшем частью цивилизации.
Птицы и животные атолла не обрели бессмертия. Но они перестали болеть, за ними следили и, если была необходимость, контролировали их поведение.
Гипероблако влияло на поведение живых существ с целью сделать лучше как их жизнь, так и жизнь людей, населявших атолл. Птицы не видели различия между своими инстинктивными мотивами и теми мотивами, которые внушало им Гипероблако. Все птицы, например, отказались от привычки усаживаться на установленное людьми деликатное оборудование – так людям удалось избежать многих проблем.
И когда однажды все птицы почувствовали неодолимое желание перелететь на соседний атолл, они совершили это путешествие без всяких вопросов – охота к перемене мест шла у них изнутри. Хотя на Ронгелапе, Ликиепе и прочих атоллах, куда они улетели, не было удобных карнизов для гнездования, хлебных крошек и причалов, возле которых плавала бы оглушенная винтами рыбешка, птиц все равно тянуло именно туда. Ну что ж, придется им заново адаптироваться.
Трюмы кораблей были полностью загружены перед самым рассветом. А в шесть часов Супер в его сорока двух вариациях был по доисторическим кабелям доставлен на каждый из кораблей. Когда загрузка закончилась, кабели были отключены, и связь Супера с внешним миром прервалась. Сорока двум абсолютно идентичным братьям уже не суждено был когда-либо вернуться на Землю.
С восходом рабочие отправились отдыхать, но сон их не был спокойным. Отлет планировался назавтра, и всем, кто собирался покинуть Землю, оставался один день, чтобы примирить свое прошлое со своим будущим. На атолле оставались всего около тысячи двухсот человек, для каждого из которых на кораблях нашлось место, и только теперь они поняли, что были избраны в качестве космических путешественников совсем не потому, что обладали какими-то уникальными навыками. Это были люди, для которых мир утратил свое великолепие, а потому, когда перед ними встала альтернатива – улетать или оставаться, они предпочли первое. Они были готовы к отлету, а многие, когда еще шло строительство, уже видели себя в составе экипажей. И вместе с тем громадный шаг для человечества отнюдь не означал маленький шажок для каждого, кто внутренне собирался в полет. Гипероблако подсчитало: когда прозвучит команда подниматься на борт кораблей, ее исполнят всего около семидесяти процентов оставшихся, а этого было более чем достаточно.
Остаток ночи и утро Роуэн и Ситра провели в объятиях друг друга. Впервые за долгое время забота о мире их не беспокоила и не отвлекала. Они были одни – одни во всей вселенной.
Фарадей на рассвете вернулся к Мунире и стучал в ее дверь, пока она не открыла.
– Я расшифровала текст да Винчи, – сказала она.
Понятно было, что работала она всю ночь.
– В нем ключ к секрету Отцов-основателей, – продолжила она. – Секрет существует, хотя да Винчи и не уточняет, в чем его суть.
Но Фарадей, похоже, ее не слушал. Даже не успев войти, он протянул Мунире нечто, что сверкнуло в утреннем свете, разбросав по полу и стенам разноцветные лучи, вызванные рефракцией. Это было кольцо жнеца. Мунира улыбнулась.
– Если это предложение, почему вы не на коленях? – спросила она.
– Это предложение, – ответил Фарадей. – И я предлагаю вам стать одной из нас. Занять в сообществе жнецов достойное вас место. Я искренне сожалею, что мы оставили вас вчера. Просто я был слишком взволнован произошедшим, да и, наверное, я не лучший из людей.
– Наверное, – согласилась Мунира. – Но вы гораздо лучше большинства. Если, конечно, не учитывать последние три года.
– Упрек принят, – кивнул Фарадей. – Это кольцо принадлежало Жнецу Анастасии, но она более не с нами. Скажите мне, Мунира, какое имя вы хотели бы носить?
Она положила кольцо на ладонь и, рассматривая его, проговорила:
– Своей Покровительницей я когда-то избрала Вирсавию. Она была предметом любви одного из царей Израилевых и матерью другого. Женщина, жившая в глубоко патриархальном обществе и тем не менее изменившая мир. Если сын ее – мудрец Соломон, то она, получается, – мать мудрости.
Некоторое время Мунира смотрела на кольцо, лежащее у нее на ладони, после чего вернула его Фарадею.