Ныне уже ясно, что грядущий век будет веком не менее ожесточенных этнических и расовых битв. В соответствии с тенденцией, сформированной длительным противостоянием двух систем, эти битвы могут быть как «горячими», так и «холодными», но последствия у них одинаковы. На весах истории лежат сегодня уже судьбы всех без исключения рас, народов, стран и континентов.
2. ВСЕ ОБОЗНАЧЕННОЕ вполне может быть сведено к варианту концепции глобализма — но в несколько непривычном для нас значении. Ибо в действительности концепция глобализма имеет две модификации: идеальную и реальную.
Первая (идеальная), с которой в основном знаком читатель, является попросту новым изданием спекулятивной философии космополитизма (он же мондиализм) и нацелена исключительно на создание некоего единого мирового правительства как на сверхзадачу и самоцель. Ее главный адепт, не считая прекраснодушных идиотов, — мировое еврейство и те национальные руководители, которые чают себе теплого местечка в пресловутом мировом правительстве.
Вторая модификация глобализма (реальная) идет от обратного — и вместе с тем от реальной жизни. Она полагает невозможным и ненужным создание какого-либо мирового правительства, ибо констатирует: вовсе не создание «единого мирового сообщества» (раздираемого, как и прежде, противоречиями), а напротив — умножение национальных государств стало ведущей тенденцией нашего времени. В начале ХХ века таких государств было немногим более 50, сейчас — свыше 200. Трудно представить себе более ярко выраженную и более самоочевидную тенденцию. Глобализм же, собственно, состоит в данном случае в наблюдении: извечная борьба народов и рас (как неких монад — субъектов мировой истории) за существование и за мировое господство впервые переросла в ХХ веке рамки регионов и континентов и приобрела подлинно глобальный характер. Чему способствовало, в первую очередь, создание всемирных информационной и финансовой систем.
Сегодня любая война меняет расклад сил на планете и, задевая интересы всех участников процесса, строго говоря, является мировой. Это привело к строительству политических блоков в масштабах всего мира как перманентному процессу.
3. СКАЗАННОЕ выше со всей остротой ставят для каждого народа (и для русских также) проблему собственной идентичности. Кто мы? С кем мы? За кого мы? Кто за нас?
Русским весьма свойственна амбивалентная комплиментарность (обращенная на всех равно доброжелательность и отзывчивость), часто выражающаяся в рекордно высокой ассимилятивности. Мы способны ужиться и сжиться со всеми. Это не значит, увы, что все способны сжиться с нами, отчего наша история, особенно минувшего столетия, преисполнена горьким разочарованием. Анализ показывает, что основная причина тому — кризис идентичности русского народа.
История не дает серьезных, глубоких оснований русским идентифицировать себя как европейцев. Мы сильно отличаемся от большинства европейских народов своим историческим прошлым, национальным характером, отношением к миру и человеку, типом реакций, моделью поведения, шкалой ценностей и т. д. Определенная унификация, нивелировка в эпоху глобализации, конечно, неизбежна, но неизбежен и периферийный характер этого процесса, не затрагивающий ядра нации. Русским присуще свойственно стремление причислять себя к европейцам, но в этом мало как чести, так и истины.
Европейцы понимают эту суть вещей гораздо лучше нас, отторгая русских и не желая от них ничего, кроме корысти, на всем протяжении истории. Проверенный веками факт: если даже мы выступаем за Европу, она, тем не менее, никогда не выступает за нас, никогда не ценит наших жертв, не спешит нам на помощь. Мы для нее — разменная монета в лучшем случае. Как ни печально, но это касается даже славян — к примеру, поляков, спасенных нами от татар и (дважды) от немцев, но ведущих с нами войны с Х века, или болгар, за освобождение которых мы пролили моря русской крови, но которые воевали против нас и в Первую, во Вторую мировые войны.
Во многом то же можно сказать и в отношении Востока и Юга нашей планеты. Несмотря на то, что вектор русского цивилизационного развития (соответственно — военной и колониальной экспансии) в IX–XVII был отчетливо направлен именно в южном и восточном направлениях, мы, тем не менее, не стали людьми ни Юга, ни Востока. Хотя отношения с Востоком у нас всегда были более паритетными, взаимно уважительными, чем с Западом, да и шкалы ценностей у нас ближе, даже несмотря на религиозный водораздел.
Решающим и не оставляющим сомнений экспериментом в поиске собственной идентичности для нас, русских, были опыты имперского существования. Двойной — с небольшим историческим промежутком — распад империй, в центре которых стоял русский этнос (1917 и 1991 гг.), ясно показал: нас при первой же возможности отторгает с большей или меньшей силой как Запад, так и Восток, и Юг. Наши попытки «тянуться с нежностью бессмысленно к чужому» не увенчались успехом, были отвергнуты с насмешкой и негодованием. Это более чем очевидно.
Это должно быть осознано до конца.
Отсюда — ясный императив для русских:
— оставаться самими собой (метафизическое содержание этой рекомендации для политика-практика в свете предыдущих констатаций не имеет никакого значения; главное — не поддаваться на обманы европоцентризма и не навязывать себя ни в западную, ни в восточную, ни в какую другую цивилизацию);
— воссоздавать (и создавать заново!) и соблюдать свою национальную среду обитания, свою русскую цивилизацию, свой «русский мiръ», не поддаваясь никаким соблазнам «всечеловечества», «евразийства», «общеевропейского дома», «всеславянского братства» и прочих тому подобных химер, с одной стороны, но и никого постороннего не допуская в этот мир — с другой;
— сохранять полную свободу в выборе партнеров на ближнюю и дальнюю перспективу, не позволяя себе ни в малейшей степени предвзятого отношения (симпатии или антипатии) ни к одной нации и руководствуясь только прагматическими соображениями и нормативами политтехнологии.
4. СЛЕДУЕТ осознать, что слом Главного Закона Жизни и появление в жизни ряда народов (в том числе русского) такого устойчивого фактора, как минусовой прирост населения, — это событие подлинно революционное, меняющее ход истории, сравнимое только с великими катастрофами в прошлом Земли. Оно заставляет отбросить представление о некоем алгоритме, которому суждено повторяться в истории России вновь и вновь по принципу «так было — так будет». Отныне между ретроспективой и перспективой появляются принципиальные несовместимости уже не временного, а сущностного характера.
Поэтому нужно представить себе ход русской истории до 1990-х гг. и подвести под ним черту: так было. И понять: так больше — не будет. После чего взять за основу для прогнозирования лишь одну новейшую историю, чтобы выстроить совершенно новый алгоритм русского поведения, на иных, зачастую прямо противоположных привычному представлению принципах.
Миллионы лет тому назад рыбы и морские животные вынуждены были учиться ползать на плавниках и дышать воздухом, когда Мировой океан отступил — и они остались на суше. У них просто не было другого выбора. Нет выбора и у нас, русских, стоящих перед необходимостью переменить свою натуру.
5. ТАКОВА, в самых общих чертах, новая русская историософская парадигма самосохранения и развития на XXI век.
В политике подобной парадигме соответствует национальное государство. Его у русских никогда не было. Нам предстоит его создать.
6. ПО МЕТКОМУ замечанию лорда Болингброка, история есть практическая философия, которая учит нас с помощью примеров. Такое понимание позволяет ставить историософию выше философии, а выводы и рекомендации историософов ставить впереди установок философов. Придавая при этом философским установкам лишь подчиненное, служебное значение: принимая и развивая те, что созвучны современным историософским рекомендациям, и безжалостно отбрасывая те, что им противоречат. Следует помнить, что за исключением мыслительного инструментария (логики и диалектики, в первую очередь, а также некоторых понятий) философия за все века не выработала и не дала человечеству никаких пригодных для практики ориентиров, никаких общепринятых истин, никаких универсальных моделей поведения. Словом — никаких оптимальных практических систем жизни. Поэтому тем более следует легко расставаться с философским наследием, не выражающим современной национальной экзистенции и требований момента.
Нормальный человек живет не по предвзятым, кем-то установленным правилам, а по обстоятельствам, и руководствуется не жесткой системой, а гибким, подвижным, разворотливым умом (если он у него есть). Ориентируясь на единственный непреложный закон — закон Природы.
Так же следует поступать и нации.
7. В СООТВЕТСТВИИ с данным тезисом, не нужно искать универсальных политических или этических систем, философских или религиозных, чтобы положить их в основу новой национальной политики. Ибо любые «универсальные» системы уязвимы. Они рождают предвзятые подходы, неоправданно жесткие установки, ложные императивы. Это относится как к старым (в том числе, так называемым «вечно новым»), уже обанкротившимся системам, так и к тем, что создаются сегодня в расчете на будущее. Попытка втиснуть все многообразие жизни в некий универсум не только обречена сама по себе, но и обрекает на бессмысленное мучение всех участников эксперимента.
Примером сказанному является бытование в мире известного лозунга «Liberte, Egalite, Fraternite» («Свобода, Равенство, Братство»), воплотившего в себе весь комплекс представлений популярной в XVIII–XX вв. философии абстрактного гуманизма. В этом лозунге, как теперь уже всем ясно, выразилась величайшая ложь в истории человечества. Гуляя по Парижу и размышляя о причинах расовой катастрофы, постигшей французов, я не один раз обошел вокруг Сената, над многочисленными порталами которого неизменно сияет золотыми буквами данный лозунг