Сторонники камергера Резанова, войдя во вкус обвинений, будут утверждать – вновь «за глаза», не решаясь высказаться в лицо – что и корабли, купленные Лисянским для кругосветного плавания, оказались негодными, намекая на всё тот же «попил» и «откат». Однако, шлюп «Нева» в следующие пять лет дважды обогнёт Земной шар, посетив все открытые тогда континенты, включая Австралию – плохой корабль просто не смог бы этого сделать…
Деньги на мачты опытный и циничный капитан Лисянский вполне мог «попилить», но он же довёл свой корабль до идеального состояния, позволяющего не раз пересечь мировой океан. Ну а упрямого идеалиста Крузенштерна в махинациях никто не обвинял – в его финансовой честности не сомневались даже враги.
«Слезы мешают мне продолжать…»
Первое в истории России кругосветное путешествие, при углублении в детали, становится совсем не похожим на романтический вояж. Слишком много в нём приземлённых страстей. Но столь же много и тяжкого, порою смертельно опасного труда – так что любые детали не могут затмить подвиг, совершённый первыми путешественниками, как бы они ни грызлись между собой.
И всё же есть посреди скандалов и нервов, сопровождавших то плавание, нечто бесспорно романтическое – письма капитану Крузенштерну от его жены. Пока капитан на бразильском берегу боролся за первенство с камергером, на другой стороне Земного шара 20-летняя Юлия Крузенштерн 26 января 1804 года писала мужу: «…Сегодня исполнилось полгода с того страшного дня, который нас разлучил – я никогда его не забуду! Сколько страданий принесли нам эти шесть месяцев! навстречу каким опасностям Вы стремились! Боже! Сейчас, может быть, сейчас Вы находитесь у мыса Горн, Вы надеялись в этом месяце там оказаться. Слезы мешают мне продолжать…»
Влюблённая Юлия, отправляя письма, догадывалась, что скорее всего они не дойдут до затерявшегося в океанах адресата, либо он прочтёт их спустя годы. Расставшись с мужем в июле 1803-го, первую весточку от него она получит только спустя 17 месяцев – та эпоха была временем, когда письма готовы были ждать много лет…
А в далёкой Бразилии капитан Крузенштерн не готов был ждать хорошей погоды, чтобы идти в Тихий океан. Потеряв шесть недель на замену мачт одного из кораблей экспедиции, он приказал идти к самому югу Атлантики – навстречу «ревущим сороковым» и «неистовым пятидесятым», как прозвали моряки те широты из-за постоянных бурь, особенно свирепых в феврале и марте.
Бразильский берег «Нева» и «Надежда» покинули 4 февраля 1804 года. В то утро экипажи последний раз завтракали чаем мате и варёными в молоке бананами. «Отплывая, никто из нас не отваживался думать о возвращении» – записал в дневнике мичман Левенштерн, понимая, что вероятность сгинуть посреди океана куда выше, чем шанс благополучно вернуться домой.
«Пенящиеся волны кидали корабли наши как перо…»
На кораблях вновь установили жёсткую норму пресной воды. «Для каждого без различия, от капитана до матроса, – вспоминал Крузенштерн, – положено было в день по две кружки. Одним только японцам определил я несколько большее количество». На русских кораблях с самого начала их долгого путешествия невольными пассажирами плыли пять японских рыбаков, ещё в 1793 году потерпевших кораблекрушение у берегов Камчатки, затем много лет проживших в Иркутске, вызванных приказом царя Александра I в Петербург и теперь возвращаемых на родину вместе с кругосветной экспедицией.
Возвращение спасённых на Камчатке рыбаков должно было стать жестом доброй воли и облегчить предстоящее посольство в Японию, но капитану Крузенштерну его японские пассажиры явно не понравились. «Японцы многократно на пути нашем подавали мне причину быть ими недовольным. – вспоминал Крузенштерн, – Леность, небрежение о чистоте тела и, платья, всегдашняя угрюмость беспрестанно ознаменовывали худой их нрав. Японцы не хотели никогда приниматься за работу, даже, и в такое время, когда могли видеть, что и их помощь нужна и полезна. Из них должно исключить одного только шестидесятилетнего старика, которой во всем очень много отличился от своих соотечественников, и которой один только был достоин той милости нашего Императора, что он повелел отвезть их в свое отечество…»
Но куда больше неуживчивых японских пассажиров, капитана волновала погода и природа пересекаемых вод. Близкие к Антарктиде широты Атлантического океана встретили русские корабли холодом, сыростью, туманами и огромными стадами китов-кашалотов.
Известно, что к концу XIX века китобойный промысел истребит более полумиллиона этих гигантов, резко сократив их поголовье. Но в самом начале того столетия промышленное убийство китов ещё не началось, и кораблям Крузенштерна пришлось несколько раз менять курс, чтобы обойти их огромные стада. Самые большие животные планеты, достигающие 20-метровой длины, не многим уступали в размерах «Надежде» и были равны «Неве». Столкновение с ними маленьких кораблей могло печально закончится для кругосветной экспедиции.
Киты на юге Атлантики
Вечером 18 февраля 1804 года «Нева» в темноте даже ударилась бортом о труп кита. «Около 9 часов, занимаясь чтением в каюте, – вспоминает капитан Лисянский, – вдруг почувствовал я удар в подветренном борте. Воображая, что это произошло от излишнего и внезапного наклона корабля, я тотчас вышел наверх, но, вместо того, увидел позади судна беловатое тело. Судя по удару и по множеству летавших вокруг птиц, то был мёртвый кит, которого мы коснулись. К счастью, это чудовище не попалось под нос нашему кораблю, в противном случае, при нашем быстром ходе, мы могли бы потерять мачты».
В последние дни февраля экспедиция попала в полосу жестоких штормов, характерных для тех широт, где сталкиваются жар тропиков и холод Антарктики. Как вспоминал плывший на «Неве» приказчик Коробицын: «Ветер был крепкий со шквалами, снегом и градом, а с полуночи зделался шторм и продолжался сутки, от коего такое произвело волнение, что между оным мы и корабль “Надежда”, находясь в растоянии 100 сажен (около 200 метров – прим. DV), но только видно было с одного корабля на другом сверхь волн одни вымпела, и нередко случалось, что валы кидало чрез корабль… Столь крепкаго шторму и сильнаго волнения с нами ещё не случалось… Крепкой ветер, град, снег и дождь – всё вместе. Но всё оное матрозы наши презирая, отправляли свою должность с бодростию духа, на сей случай для подкрепления выдавалась ещё в день порцыя водки».
Не менее впечатляющее описание той бури оставил плывший на «Надежде» приказчик Фёдор Шемелин: «Клокочущие и пенящиеся волны кидали корабли наши с одной на другую как перо, опуская ж оные к подножию своему, верхи свои разсыпали с шумным треском над нашими головами. Корабль, скатываясь с возвышенных валов, как с крутизны высокой горы, ударялся об другую волну и, тем размахом опрокинутый, черпал бортом своим воду… Шкафут корабельный (палуба – прим. авт.) постоянно находился под водою, и матросы обливаемы были с головы до ног».
Пересекая Тихий океан
Пережив небывалый шторм, экспедиция 3 марта 1804 года обогнула мыс Горн, самую крайнюю точку Южной Америки, и вышла в воды Тихого океана. Теперь кораблям Крузенштерна «оставалось» лишь пересечь самую огромную водную гладь планеты по диагонали, от южноамериканской Огненной земли до Камчатки.
Два века назад пересекать величайший океан приходилось без какой-либо связи с миром, полагаясь только на собственные силы и знания. Местоположение корабля тогда определялось вручную, так называемым «счислением» – постоянно замеряя высоту солнца над горизонтом, а затем при помощи особых навигационных таблиц и карандаша моряки высчитывали координаты судна. Для таких измерений и расчётов требовалось точное время, определение которого тоже в те времена было непростой задачей – для этого на каждом корабле экспедиции Крузенштерна имелось по три «хронометра». Средний показатель этих сложных, очень дорогих механических часов и считался точным временем.
Оставив за спиной берега Южной Америки, «Надежда» и «Нева» шли в открытый океан. В конце марта экспедиции пришлось целую неделю преодолевать новый шторм. К тому времени к бурям привыкли даже приказчики, поэтому никто не оставил их описания. Лишь Крузенштерн позднее кратко отметит в мемуарах: «С 24-го по 31-е марта продолжалась беспрестанно бурная погода с таким свирепым волнением, что корабль наш от сильной качки терпел много. Каждой день мы должны были выливать из корабля воду, что прежде случалось только по два раза в неделю…»
В самом начале той бури, 25 марта 1804 года, «Надежда» и «Нева» потеряли друг друга из виду. Вновь встретиться они смогут только через семь недель в одной из заранее намеченных точек, прямо по центру Тихого океана.
«Нева» в поисках «Надежды» в апреле даже подошла к острову Пасхи с его знаменитыми каменными статуями. Спешащие на поиск товарищей русские моряки высаживаться на остров не стали, лишь отправили к берегу лодку, чтобы передать аборигенам в подарок железные ножи и медные русские пятаки, а также бутылку с запиской на случай, если к острову позднее подойдёт потерявшаяся «Надежда» с Крузенштерном. «Объяснили им знаками, чтобы бутылку показали такому же большому судну, как наше, когда оно пристанет к острову» – вспоминал позднее Капитан Лисянский.
В наши дни кораблей у острова Пасхи куда больше, чем два века назад…
Однако шлюп «Надежда» не стал заходить к острову Пасхи, а пользуясь попутными ветрами, пересекая Тихий океан с юго-востока на северо-запад, шёл курсом прямо на Камчатку. «Находившиеся на корабле нашем товары должен был я неминуемо доставить в Камчатку в возможной скорости» – объяснял позднее капитан Крузенштерн
Два месяца с момента отплытия из Бразилии маленькие парусные корабли провели в зоне плохой походы, с постоянными шквалами и бурями. Лишь в апреле 1804 года, по мере удаления от Антарктики, русские моряки вновь ощутили тепло приближающихся тропиков.
Корабли Крузенштерна и Лисянского спешили к центральной точке Тихого океана – Маркизским островам. Это и в наше время одна из самых труднодоступных точек Земли, от ближайшего материка острова отделяет почти пять тысяч километров. Здесь русских моряков ждала встреча с абсолютно первобытными племенами, и капитан Крузенштерн издал особый приказ, запрещавший что-либо делать на островах «без согласия и доброй воли жителей». Такой подход заметно отличался от практики иных европейских мореплавателей, зачастую рассматривавших «диких» аборигенов как часть животного мира.