у острова Нуку-Хива еще трое суток. Нужного количества свиней так и не добыли, зато решили вопрос, изрядно досаждавший мужчинам, находившимся вдали от дома уже десятый месяц.
Близость симпатичных аборигенок, ежедневно плававших вокруг кораблей, естественно, вызывала желание моряков не только менять у них кокосы… Тем более, что первобытные обитатели тропических островов не носили одежду и отличались весьма вольными нравами в отношениях полов.
Русские моряки в гостях у аборигенов, гравюра XIX века с рисунка одного из участников экспедиции
Зато литература XIX века отличалась предельным пуританством, поэтому капитан Крузенштерн в мемуарах ограничился невнятным морализаторством: «Женщины, более ста, оставались у корабля, близ коего плавали они около пяти часов… Их телодвижения, взгляд и голос были весьма выразительны. Корабельная работа, коей прервать было не можно, препятствовала обращать на них внимание, и я отдал приказ, чтобы без особенного моего позволения не пускать на корабль никого из женщин. Но когда наступил вечер и начало темнеть, то просили сии бедные пустить их на корабль таким жалостным голосом, что я должен был то позволить…»
В реальности «услуги любострастия», как их назвал в мемуарах Крузенштерн, проходили несколько иначе – капитан просто не мог посреди Тихого океана запретить команде общаться с женщинами. Помимо прочего, это была единственная возможность снять накопившийся стресс тяжкого и опасного многомесячного плавания. Запрет на общение с прекрасным полом был бы не понят командой и мог даже привести к бунту, похлеще скандала с запершимся камергером.
В книге XIX века эта сторона долгого плавания не могла быть описана, зато не предназначенный для публикации личный дневник 26-летнего мичмана Ермолая Левенштерна предельно откровенен: «Все происходило в величайшем порядке. С корабля громко кричали: “Wahina e he!” (приличный перевод «Женщины, сюда!» – прим. авт.). Через полчаса после этого приплывали 30–40 девушек. Их по порядку пускали на корабль и всех выстраивали. Все дееспособные на корабле искали себе пару. Ночью спали мало. Утром бабьё снова выстраивали, их считали, восхищались подарками, которые они получили, и затем они, как утки, плыли к берегу…»
Юный мичман в личном дневнике описывает и такую откровенную сцену: «Мы были на Нуку-Хиве на берегу, стояли кружком и совещались. Внезапно в круг вошла дикарка. Она села и неотрывно начала смотреть на самого высокого среди нас, на Крузенштерна, и показывать на свое «ика» («половые органы» в приличном переводе с полинезийского – прим. авт.), но так как он не обращал внимания, то она ушла, но почти сразу же вернулась, вымазанная кокосовым маслом. Она думала, что теперь уж она неотразима. Мы все засмеялись, с нами засмеялись и наши матросы. Они не были людьми разборчивыми, и как только Крузенштерн сказал одному из гребцов: “Если ты хочешь, то возьми”, как матрос уже ушел с ней и в пяти шагах от нас за изгородью принес он жертву Венере…»
Женщина с острова Нуку-Хива. Гравюра XIX века по рисунку одного из участников экспедиции Крузенштерна. Местные женщины, в отличие от мужчин, носили татуировки не на лицах, а в основном только на руках…
Девушка с Нуку-Хива, современное фото, но местные аборигены с XIX века не сильно изменились, так что русским морякам, было на что и кого соблазниться…
Ещё типичная девушка с Нуку-Хива с традиционными украшениями из тропических цветов…
Девушки с Нуку-Хива, фотография конца XIX века. В начале того века, когда остров посещала экспедиция Крузенштерна, местные девушки выглядели и ходили точно так же – лишь юбки были не из ткани, а из пучков травы:
Временной подругой капитана Юрия Лисянского, судя по ироническим намёкам в его мемуарах, стала одна из родственниц местного «короля», девушка по имени Ана-Таена. Зато капитан Крузенштерн слишком многословно сокрушается в мемуарах о «необузданном возжделении» островитянок, чьё «бесстыдство может затмить их природную красоту в глазах разборчивых людей» – похоже главный руководитель кругосветной экспедиции не без терзаний, но сохранил верность далёкой Юлии, устояв перед искушениями тропической Нуку-Хивы.
«Тропик Рака» капитана Крузенштерна
17 мая 1804 года маленькие корабли «Надежда» и «Нева» покинули затерявшийся посреди Тихого океана гостеприимный остров Нуку-Хива. Путь экспедиции под началом капитана Крузенштерна лежал на северо-запад, там в девяти тысячах вёрст ждала главная цель путешествия – Камчатка. Шёл десятый месяц кругосветного плавания – три сотни дней непрерывного и опасного труда. Сегодня мы может только догадываться, как устали русские моряки, преодолев под парусами два крупнейших океана на планете.
Тяжелее всех, без сомнения, в те дни приходилось самому капитану Крузенштерну – расчётное время прибытия на Камчатку было упущено, а ведь надо было ещё успеть до начала осенних штормов подготовить истрепанный бурями корабль к дальнейшему плаванию с посольской миссией в Японию. Не мог не пугать упрямого капитана и конфликт с камергером Резановым – глава «Русской Америки» и посланник к японскому императору сразу после открытой ссоры на острове Нуку-Хива безвылазно заперся в своей каюте. Было уже очевидно, что на Камчатке конфликт капитана и камергера вновь выйдет наружу, а главное – станет предметом разбирательства государственных властей со всеми вытекающими последствиями, вплоть до смертельно опасных обвинений в мятеже и бунте…
25 мая 1804 года русские корабли «Надежда» и «Нева» второй раз в истории пересекли экватор, на этот раз двигаясь с юга на север. 30 мая экспедицию настигла единственная смерть на долгом пути от Балтики до Камчатки – умер «курляндец» (уроженец Латвии) Иоганн Нейланд, повар камергера Резанова. Вины капитана Крузенштерна, сохранившего в целости всю команду, в том не было – повар отправился в далёкое плавание уже болея неизлечимым в те времена туберкулёзом.
Судя по дневникам, не меньше эмоций вызвала и другая смерть, случившаяся несколькими днями позже – граф Толстой убил макаку, которую на «Надежде» везли от самой Бразилии. Шаловливая обезьянка была всеобщей любимицей, за ней ухаживал самый пожилой из плывших на «Надежде» японцев – русские моряки прозвали его «Киселёв». Одним несчастным днём японский «Киселёв» не усмотрел за обезьянкой, и та стала безобразничать в каютах. «Она укусила Толстого, который хотел привязать ее на веревку, – записал в дневнике мичман Левенштерн, – Тогда граф совершенно зазря так кинул её на палубу, что она сильно ударилась, и графу пришлось убить издыхающую обезьяну…»
Спустя две недели в открытом океане моряки «Надежды» и «Невы» первыми из наших соотечественников увидели «Овайги» – как на русских картах двухвековой давности называли Гавайские острова. По разработанному ещё в Петербурге плану первой кругосветной экспедиции именно у Гавайев корабли должны были разлучиться – «Надежду» ждала Камчатка, а «Неве» предстояло отправиться к русским владениям на Аляске.
Свежие продукты на борту закончились, морякам приходилось питаться лишь твёрдой как дерево солониной из бочек и уже подгнивающими сухарями. Но спешивший на Камчатку капитан Крузенштерн, осмотрев команду и не найдя признаков цинги, решил не задерживаться у нового тропического архипелага. Команда «Надежды», не останавливаясь, на ходу купила с подплывших лодок аборигенов немного коксов и поросёнка. «Сии малости получили за высокую цену», – вспоминал позднее Крузенштерн, добавив, что один из островитян вместо поросёнка настойчиво предлагали купить совсем иное – «очень молодую девушку, дочь свою, она казалась совершенно невинною». «Отец её, не имев успеха в своем намерении, весьма досадовал, что привозил товар свой напрасно» – завершает капитан описание промелькнувшего за бортом тропического рая.
Гавайский берег, где-то там на горизонте два века назад прошли «Нева» и «Надежда»…
В шесть часов вечера 10 июня 1803 года, трижды прокричав друг другу «ура», наши корабли расстались – «Надежда» поспешила от Гавайев к Камчатке. «Ночью мы с Крузенштерном ходили взад и вперед и думали и говорили о Ревеле» – записал в дневнике мичман Левенштерн. Там в Ревеле (ныне Таллине) капитана ждала его юная жена Юлия. По мере приближения к Камчатке границы России становились всё ближе, но от любимой капитана по-прежнему отделял не один год пути.
Лишь оказавшись на широте Тропика Рака – примерно посередине между Гавайским архипелагом, Японией и Камчаткой – русские мореплаватели поняли, почему Тихий океан получил такое имя. «Наставшее безветрие продолжалось двое суток. Поверхность моря была без всякого колебания, и в точном значении слова уподоблялась зеркалу…» – вспоминал Крузенштерн, добавляя, что ранее, плавая в разных морях, такого никогда не видел. Тихоокеанский штиль сопровождался страшной жарой, деревянные борта «Надежды» раскалились так, что плывший с экспедицией учёный Георг фон Лангсдорф, занимаясь измерениями температуры воды, получил серьёзный ожёг руки.
«Берег Камчатки, любезнейшего Отечества нашего…»
Больше месяца одинокая «Надежда» пересекала северную часть Тихого океана вдали от любой земли. Только 11 июля увидели первые признаки приближающегося берега – множество чаек и белых альбатросов. Спустя ещё двое суток на горизонте в рассветной дымке разглядели едва заметные вершины гор – «Шипунский нос», большой полуостров, возвестивший приближение Петропавловска-Камчатского. Как записал в дневнике заместитель Крузенштерна лейтенант Макар Ратманов: «В 8-м часу утра увидели берег Камчатки, любезнейшего Отечества нашего. Тут вулканы показали вход в Авачинскую губу…»
Даже наблюдая берега Камчатки невооруженным глазом, парусному судну было трудно достичь суши. «Во весь день сей продолжалось безветрие, – описывает Крузенштерн 14 июля 1803 года, – Только под вечер подул ветр от юга, пользуясь которым могли мы приблизиться к берегу. Пред захождением солнца видели пять гор, коими Камчатской берег особенно отличается… Во всю ночь продолжалось опять безветрие».