Целые сутки понадобилось парусной «Надежде» чтобы войти в Авачинскую бухту. Только в час дня 15 июля 1804 года экспедиция наконец бросила якорь в «Порту Святого Петра и Павла», как называли тогда Петропавловск-Камчатский. Таким образом путь от Петербурга до российских берегов Дальнего Востока, оставив за спиной более 35 тысяч километров океанских вод, преодолели за 342 дня – страшно медленно по современным меркам и небывало быстро для той эпохи!
Вид Петропавловской гавани с моря – рисунок Вильгельма Тилезиуса, одного из участников экспедиции Крузенштерна
В Петропавловске-Камчатском, увидев неизвестный корабль, поначалу подняли тревогу и стали готовиться к обороне. Лишь разглядев российский флаг, «Надежду» с берега приветствовали салютом, дав 11 холостых выстрелов из пушек. Корабль Крузенштерна отвечал таким же числом приветственных залпов.
«Надежда» встала на якорь рядом с торчавшим из воды остовом шхуны «Слава России», года-то построенной в Охотске, ходившей из Камчатки на Аляску и затонувшей в Петропавловской гавани три года назад. Увидев эти останки, моряки Крузенштерна не могли не думать, как им страшно повезло – при чуть меньшей удаче и менее искусном капитане их тоже ждало морское дно…
Два века назад столица Камчатского края была небольшим поселением – три десятка бревенчатых изб, три деревянных «казённых строения» и несколько пушек на береговой батарее. Половина населения – солдаты «флотской роты Петропавловской гавани». Всего две сотни обитателей, из них, как подсчитает капитан Крузенштерн, менее трёх десятков женщин и восемь детей.
Путешественники, почти год назад покинувшие Родину, вновь вернулись к ней. Но как же не похожи были камчатские пейзажи на привычные морякам «Надежды» берега европейской России. «Берега Петропавловска покрыты разбросанною вонючею рыбою, над которою голодные собаки грызутся за согнивающие остатки», – запишет Крузенштерн первое впечатление, поражаясь, что главными «домашними животными» здесь являлись бесчисленные ездовые лайки. Вторым по заметности местным животным был медведь – из-за обилия косолапых хищников обитатели Петропавловска, как и всей Камчатки, по свидетельству Крузенштерна, не выходили из дома без заряженного ружья.
Как бы ни был экзотичен и беден маленький Петропавловск, его обитатели приготовили гостям привычное для русских людей угощение, по которому так соскучились обогнувшие полмира моряки с «Надежды» – настоящий, испеченный в печи ржаной хлеб. Здесь он был страшно дорог, муку привозили за тысячи вёрст в специальных кожаных мешках. Продававшийся в европейской части России по 30–40 копеек, на Камчатке пуд ржаной муки стоил уже в 25 раз дороже. Поэтому хлеба было мало, зато накрытый для гостей стол ломился от горбуши – моряки Крузенштерна впервые попробовали её, найдя вкус камчатской рыбы «изрядным, который в другом месте составил бы хорошее блюдо и на богатых столах».
«Я бы здесь построил виселицу и повесил бы на ней одного из вас!..»
Едва «Надежда» остановилась в Петропавловской гавани, камергер Резанов покинул своё 62-дневное заточение в каюте и сразу съехал на берег. Первым делом он направил письмо высшим властям Камчатки, содержащее ключевую и страшную по возможным последствиям фразу: «У меня на корабле взбунтовались в пути морские офицеры. Вы не можете себе представить, сколь много я вытерпел огорчения и насилу мог с буйными умами дойти до Отечества».
Самый большой полуостров дальневосточной России в то время назывался «Камчатской областью Иркутской губернии», областное начальство располагалась не в Петропавловске, а в Нижне-Камчатском остроге, в 400 километрах севернее нынешней столицы Камчатского края. С 1802 года главой области был генерал-майор Павел Кошелев. Получив столь тревожное письмо от приплывшего из самого Петербурга царского камергера, генерал немедленно отправился в Петропавловск, захватив с собой шестьдесят солдат и служащих, на случай сопротивления «бунтовщиков».
Два века назад путь из ныне исчезнувшего «столичного» Верхне-Камчатска до Петропавловска сам по себе был немалым путешествием. Добраться через половину полуострова можно было только по извилистой реке Камчатке, преодолев вверх по течению и таёжными тропами почти 700 вёрст. Большую часть этой «дороги» генерал Кошелев и его солдаты плыли в «батах» – местных лодках, выдолбленных из целых коряг дерева и напоминавших плоское корыто. Путешественники в такой лодке плыли лёжа, в то время как сменявшиеся в каждом селении местные аборигены-«камчадалы» продвигали её вперёд, отталкиваясь шестами.
Начальник «Камчатской области» появился в Петропавловске спустя почти месяц после прибытия «Надежды», только 10 августа 1804 года. Всё это время капитан Крузенштерн и его моряки, вместо отдыха, занимались ремонтом корабля, ведь по планам кругосветной экспедиции «Надежда» вскоре должна была отправиться к берегам Японии. Но о тревожных планах камергера моряки догадывались. «Прибытие Кошелева сильно изменит здешние перспективы. Распространился слух, что Резанов с помощью Кошелева будет производить аресты…» – записал в дневнике мичман Ермолай Левенштерн за неделю до приезда камчатского начальства.
Шлюп «Надежда» в Авачинской бухте Петропавловска-Камчатского. Рядом виден остов затонувшей шхуны «Слава России». Рисунок из дневника мичмана «Надежды» Ермолая Левенштерна
Появление генерал-майора Кошелева, действительно, сопровождалось пугающими событиями. Крузенштерн и Резанов долгое время не общались, их первый разговор состоялся только при встрече Кошелева и закончился настоящей истерикой камергера. Капитан всё это время пытался сохранять невозмутимость и хладнокровие, при появлении генерала он спросил камергера об остававшихся на корабле подарках, предназначенных для японского императора. Тут нервы долго копившего обиды камергера не выдержали. «Не суйтесь в чужие дела! Вы разбойник, бунтовщик!» – закричал он. Крузенштерн, сохраняя внешнюю невозмутимость, молча развернулся и стал уходить. Камергер орал ему вслед: «В кандалы! Я бы здесь построил виселицу и повесил бы на ней одного из вас!..»
Подробности, вплоть до конкретных слов и выражений, сохранили для нас дневники очевидцев, участников экспедиции, а также рапорт самого генерала Кошелева. Когда известия о ссоре двух первых лиц кругосветной экспедиции всё же дошли до Петербурга, царь Александр I через министра внутренних дел Российской империи официально потребовал «всех тех подробностей, кои для ясности дела могли быть нужны». Генералу Кошелеву пришлось составлять «донесение о вышедших ссорах».
«Вина обоих обратится уже прямо на лицо России…»
Первой в нашей истории кругосветной экспедиции очень повезло с «начальником Камчатки» – без него она закончилась бы на полдороге некрасивым скандалом, уголовным следствием и, вполне вероятно, каторгой для некоторых участников.
Генерал-майор Павел Иванович Кошелев был опытным военным, в прошлом он служил адъютантом самого Кутузова при кровавом штурме турецкого Измаила, не раз рисковал жизнью в боях, имел высокие награды. До того, как стать начальником Камчатки, генерал командовал полуостровом на другом конце огромной России, будучи одним из первых комендантов Севастополя.
По законам империи «областной командир» Кошелев приступил к следствию, но сразу заявил конфликтующим сторонам: «Я вам не судья, а всему, что слыхал, свидетель». Между тем страсти накалялись – оскорблённый кРезановым капитан Крузенштерн, раз уж его обвинили в столь тяжких преступлениях, потребовал… собственного ареста.
«Его превосходительство господин Резанов в присутствии Областного коменданта и более 10-ти офицеров назвал меня бунтовщиком, разбойником, казнь определил мне на эшафоте, – вспоминал позднее Крузенштерн, – другим угрожал вечною ссылкою в Камчатку. Признаюсь, я боялся. Как бы Государь император ни был справедлив, но будучи от него в 13000-х верстах, всего от г. Резанова ожидать мог, ежели бы и Областной Командир взял сторону его… После вышеупомянутых ругательств, которые повторить даже больно, я просил, чтобы сковать меня в кандалы и как господин Резанов говорил, “яко криминального преступника” отослать для суда в С.-Петербург…»
Внешне капитан в те дни сохранял каменное спокойствие, но по ночам некоторые его спутники замечали иное. «Сердце разрывается, когда видишь Крузенштерна плачущим. Сегодня он был до слез расстроен мыслью о жене и ребенке…» – 12 августа 1804 года записал в дневнике мичман Левенштерн.
Шесть суток генерал-майор Кошелев вёл своё «следствие». К счастью для русской истории, начальник Камчатки оказался мудрым руководителем и хорошим психологом, Архивы сохранили для нас его слова, обращённые в те дни к двум противникам: «Естли б исполнили вы своё дело, какую бы оказали Отечеству услугу. Вся Европа должна обратить внимание на первый шаг России, ожидая счастливого окончания вашего плавания, но вместо того поставите себя позорищу посмеянием, и вина обоих обратится уже прямо на лицо России…»
Камергеру Резанову генерал втолковывал так: «Кроме всей пользы, какая может быть от исполнения посольства, потеряете славу, которая лишь только начинается отсель… Постыдно б было рушить за личное своё оскорбление столь большое предприятие, и вышло бы нечто другое, как вместо всего, что Россия от исполнения сего ожидает, проехали вы до Камчатки и ничего не сделали…»
«А Крузенштерну говорил, – вспоминал позднее сам генерал Кошелев, – какое б обругание и оскорбление Резанов ему ни причинил, должен он оставить. Оскорбление чести, хотя и требует удовлетворения, но долг службы, заступая оное, велит возложенное на него государством дело исполнить. Личность в казенном деле места не имеет и уже должна быть отринута в сторону, чем много принесет он себе чести».
«После водки мы расстались друзьями…»
Генерал Кошелев сделал почти невозможное – 16 августа 1804 года много месяцев конфликтовавшие стороны извинились друг перед другом. И Крузенштерну, и Резанову примирение далось с трудом. Позднее каждый из них многословно и невнятно утверждал, что это не он извинялся, а перед ним извинялись… Но как бы то ни было, судьба кругосветной экспедиции была спасена – камергер и капитан не стали друзьями, однако смогли наладить рабочие отношения. Впереди им предстояло провести бок о бок ещё много месяцев, вместе пережив немало трудных дней и опасностей.