Ради доставки припасов на Дальний Восток экспедиции пришлось даже отказаться от части корабельных снастей и почти в два раза сократить запасы продуктов для экипажа. «Корабль был так наполнен, – вспоминал Крузенштерн, – что не только служители помещались с теснотою, опасною для здоровья, но даже и самый корабль во время крепкого ветра мог от излишнего груза потерпеть бедствие…»
В дальнейшее плавание суда отправились только вечером 8 сентября 1803 года. Пытаясь пройти проливы, соединяющие Балтику с водами Атлантического океана, экспедиция Крузенштерна из-за встречных ветров потеряла ещё десять суток. Наконец с трудом вышли в Атлантику, где первое российское плавание на Дальний Восток едва не закончилось в самом начале – ночью 18 сентября разразился небывало жестокий шторм.
«Шквал налетал за шквалом, и атмосфера так помрачилась от дождя, что мы едва могли видеть друг друга. Между тем, валы непрестанно обливали палубу и уносили с собой всё, что на ней не было прикреплено…» – рассказывал позднее капитан «Невы» Юрий Лисянский.
Рисунок шлюпа «Надежда» из дневника участника экспедиции мичмана Ермолая Левенштерна
Находившийся на «Надежде» приказчик Российско-Американской компании Фёдор Шмелин так вспоминал ту ночь: «Нам казалось, что все страшилища со всего света стеклись сюда пугать нас». Даже опытный капитан Крузенштерн, неоднократно плававший по многим морям и океанам, позднее заметит в мемуарах: «Корабль накренило столько, что я никогда того прежде на других кораблях не видывал…»
Но экспедиция с честью выдержала страшный шторм. Как вспоминал плывший на «Неве» приказчик Российско-Американской компании Николай Коробицын: «По первому же случаю бытности моей в море при столь жестоком ветре, искусство в мореплавании командующего и офицеров, равно проворство и неутомимость наших матросов, мне тогда казалось удивительным…»
«Ни капли без моего позволения…»
Жестокий шторм разлучил оба корабля экспедиции, но опытные капитаны Крузенштерн и Лисянский на такой случай заранее согласовали места встреч. «Нева» и «Надежда» вновь соединились у юго-западной оконечности Англии, в гавани небольшого порта Фалмут. «Нева» Лисянского пришла сюда 26 сентября 1803 года. «На третий день нашего прибытия в гавань, – вспоминал Лисянский, – пришёл туда и корабль “Надежда”. Во время бури он потерпел гораздо более, нежели “Нева”, на нём оказалась течь вокруг бортов. Впрочем, я весьма радовался, что Крузенштерн нашёл своих матросов такими же искусными и расторопными, какими были наши. Следовательно, нам ничего более не оставалось желать, как только обыкновенного счастья мореплавателей для совершения своего предприятия».
Потратив ещё неделю на устранение течи в бортах «Надежды», экспедиция 5 октября 1803 года покинула Англию, на всех парусах устремившись в открытые воды Атлантики. Европейский берег скрылся из виду в 9 часов вечера того дня – вновь увидеть Европу участники экспедиции смогут только через 33 месяца…
Этот момент расставания ярко отметил в мемуарах капитан Крузенштерн, прервав сухое и деловое повествование трогательной лирикой: «В то мгновение овладели мною чувствования, угнетавшие чрезмерно бодрость моего духа. Невозможно было для меня помыслить без сердечного сокрушения о любимой жене, нежная любовь коей была источником её тогдашней скорби. Одна только лестная надежда, что важное предприятие совершено будет щастливо, что я некоторым образом участвовать буду в распространении славы моего Отечества, и мысль о возжеланном будущем свидании с милою моему сердцу, ободряли сокрушенной дух мой, подавали крепость и восстановляли душевное мое спокойствие».
Кораблям экспедиции предстояло полностью пересечь Атлантический океан с севера на юг, чтобы, обогнув Америку, выйти на тихоокеанские просторы. Осенняя Атлантика встретила русских моряков небывалой влажностью. По приказу опытного Крузенштерна, чтобы поддерживать чистоту, но не разводить сырость, жилые трюмы «Надежды» и «Невы» не мыли водой, а обрызгивали и протирали горячим уксусом.
Корабли на всех парусах шли к Канарским островам, несколько суток русские моряки наблюдали небывалое для них явление – ночное свечение моря. На широте Гибралтара, очень далеко от любых берегов, африканским ветром на корабли занесло стайку маленьких неизвестных русским морякам птичек, на которых тут же устроили охоту корабельные коты.
10 октября 1803 года заметили нечто, еще более удивительное. «В 8 часов вечера увидели мы воздушное явление необыкновенного рода, – вспоминал Крузенштерн, – огненный шар явился с таким блеском, что весь корабль освещен был с полминуты… Обилие огненной материи произвело такую полосу, которая следуя в ту же сторону, видна была целой час еще после». Вероятно, русские моряки наблюдали падающий в воды Атлантики крупный метеорит.
В открытом океане Крузенштерн установил жёсткие нормы потребления пресной воды. «Каждый на корабле мог пить, сколько хотел, – вспоминал капитан, – но на другое употребление не смел никто взять ни капли без моего позволения».
«Всё дорого, кроме виноградного вина…»
В походе матросам полагался ежедневно фунт (чуть более 400 грамм) мяса, столько же сухарей и чарка водки. На обед и ужин давали по одному блюду – либо щи из квашеной капусты со свежим мясом или солониной, либо каша. Из запаса еловых шишек варили «пиво», которое должно было предохранить матросов от цинги.
Это заболевание, вызываемое отсутствием витаминов, тогда было самым опасным в долгих плаваниях вдали от берегов. Порою в многомесячных экспедициях от цинги умирало до половины экипажей – в ту эпоху считалось, что болезнь вызывает сам морской воздух. Но Крузенштерн и Лисянский, благодаря опыту и тщательной подготовке, даже не зная ничего о витаминах, сумели уберечь своих матросов от цинги.
За две недели русские корабли прошли от Англии до Канарских островов, в среднем за сутки преодолевая 180 километров, что тогда считалось большой скоростью. «Нева» и «Надежда» бросили якоря в гавани острова Тенерифе 20 октября 1803 года. Здесь экспедиция, запасая воду и свежие продукты, провела неделю. «Плоды и зелень изобильны, – записал в дневнике рачительный Лисянский, – однако всё дорого, кроме виноградного вина…»
Вид гавани на острове Тенерифе, гравюра XIX века
Пресную воду для кораблей тоже покупали за деньги. Каждая наполненная бочка для «Невы» и «Надежды» обошлась по 1 рублю 39 копеек серебром – внушительная цена, учитывая, что ежемесячное жалование рядового матроса российского флота тогда составляло всего 10 рублей. Зато от губернатора Тенерифе наши моряки получили в подарок мумию одного из древних обитателей острова. Как ни покажется странным современному человеку, но в ту эпоху сбор разных диковинок был столь же важной задачей любой дальней экспедиции, как и научные исследования.
Считающиеся сегодня туристическим раем Канарские острова Ивану Крузенштерну явно не понравились. «Всеобщая бедность народа, в высочайшем степени разврат женского пола и толпы тучных монахов…» – так описал он архипелаг. Вероятно, здесь сказалась тоска романтически настроенного капитана по любимой супруге. Но, что важнее, именно Канары стали местом первой крупной ссоры, отравившей всё дальнейшее путешествие – посреди Атлантики капитан Крузенштерн и посол Резанов наконец попытались выяснить, кто же из них главный руководитель экспедиции.
Привет от столичной бюрократии
Проблема заключался в том, что экспедиция состояла не только из двух маленьких кораблей – её совершали две очень разных «команды». Первую, начиная от капитана второго корабля Юрия Лисянского и заканчивая последним матросом, тщательно подбирал сам Крузенштерн. Эта команда профессиональных моряков была спаяна как идеей небывалого ранее в истории России плавания, так и жёсткой военной дисциплиной, самим духом военного флота. Но рядом, в тесных общих каютах плыла и вторая группа людей со своей отдельной иерархией – свита первого российского посла в Японию и приказчики Российско-Американской компании, во главе с Николаем Петровичем Резановым, совмещавшим функции императорского посла и главы «Русской Америки».
Задумав первое плавание на Дальний Восток, в столичном Петербурге решили сделать всё и сразу – проложить морскую дорогу до Камчатки, снабдить самые дальние владения России припасами, активизировать освоение Аляски и Сахалина, а заодно «открыть» для российской торговли и дипломатии загадочную Японию… В итоге столичные бюрократы сами не заметили, как назначили экспедиции сразу двух руководителей.
Полученная Крузенштерном накануне плавания инструкция гласила, что оба корабля «силою сей инструкции вверяемы под непосредственное Ваше начальство, как главному командиру». Далее инструкция предписывала Крузенштерну «принять на представляемой Вам корабль назначенную Его Императорским Величеством к Японскому Двору посольскую Миссию». Кругосветную экспедицию к Камчатке капитан Крузенштерн не без оснований считал своим личным детищем, а эти строки инструкции понимал по-военному прямо – он главный «начальник» в плавании, а посол Резанов будет командовать на Аляске и в ходе дипломатической миссии к японцам.
Но у Николая Резанова имелись свои инструкции, а главное имелся собственноручно подписанный царём короткий «рескрипт», как тогда именовали личный приказ императора: «Избрав вас на подвиг, пользу Отечеству обещающий, как со стороны японской торговли, так и в рассуждении образования Американского края, в котором Вам вверяется участь тамошних жителей, поручил я канцлеру вручить Вам грамоту от меня к японскому императору, а министру коммерции по обоим предметам снабдить Вас надлежащими инструкциями…»
Имея личный царский «рескрипт» и столь амбициозные задачи, Резанов искренне считал себя главным. Тем более, что инструкция от министра коммерции в частности предписывала: «Предоставляя флота капитан-лейтенантам Крузенштерну и Лисянскому во всё время вояжа вашего командование судами и морскими служителями яко частию, от собственного их искусства зависящею, и поручая начальствование из них первому, имеете Вы с Вашей стороны обще с г-ном Крузенштерном долгом наблюдать, чтоб вход в порты был не иначе, как по совершенной необходимости, и стараться, чтоб всё споспешествовало сколько к должному сохранению екипажа, столько и к скорейшему достижению цели, вам предназначенной».