Во-вторых, при более внимательном прочтении этого эпизода обращает на себя внимание тот факт, что выступление Иуды произошло уже после того, как драгоценное масло было излито на ноги Иисуса. А это значит, что краткий диалог между Иисусом и Иудой изменить ситуацию уже не мог, и Иуда это прекрасно понимал. Более того, это лишний раз подтверждает бескорыстность казначея: если бы он имел целью присвоение денег, которые можно было бы выручить от продажи миро, он не допустил бы помазания Иисуса или, по крайней мере, попытался бы воспрепятствовать ему.
В-третьих, никакого упрёка в адрес Иуды, собственно говоря, и не было: Иуда задал вопрос, высказав при этом свою точку зрения, и получил от Иисуса чёткий ответ, — на этом инцидент был исчерпан. Напротив, ответ Иисуса должен был открыть Иуде (как, впрочем, и другим ученикам) глаза на истинный смысл обряда, совершённого Марией: «она сберегла это на день погребения Моего». «Ибо нищих всегда имеете с собою, — продолжает Иисус с грустью, — а Меня не всегда» (Ин. 12:7-8). Нет здесь ни тени упрёка, а лишь глубокая печаль и скорбь Сына Человеческого, знающего свой земной предел и неотвратимо к нему приближающегося. «Грядёт уже тот день и час, — словно говорит своим ученикам Иисус, — когда не будет Меня с вами».
Таким образом, события в Вифании никак не могли повлечь за собой сговор Иуды с первосвященниками.
4
Нет, не корысть и желание извлечь выгоду толкают Иуду на получение мзды, и уж тем более не жажда мести. В таком случае — что же? Зачем Иуда вообще отправился к врагам Учителя, если не имел целью наживу и личное обогащение?
Логичное объяснение этому факту можно получить, только приняв во внимание миссию Иуды. Только с высоты этих позиций, под широким углом зрения, открывается перспектива более глубокого и объективного понимания роли двенадцатого апостола в пресловутом сговоре со злейшими врагами Иисуса.
Вряд ли сам Иуда сознаёт всю ответственность предстоящего деяния, инициируя заговор с первосвященниками, однако следует помнить, что действует он «по совету Божию», в соответствии с божественным планом — на каждом его поступке можно a priori ставить печать «одобрено Господом». Да, план сокрыт от него, как сокрыты от него и возможные последствия содеянного им. Он знает только одно (многочисленные пророчества Иисуса о своей судьбе не остались без внимания): Иисус должен погибнуть мученической смертью, должен принести себя в жертву, и Иуда должен помочь ему в этом. А сговор с врагами — лишь первый шаг к реализации пророчеств, возвещённых Учителем.
В ту ночь, ночь заговора и тридцати серебренников, Иуда уже точно знает, что должен совершить. И именно в эту ночь он делает первый шаг навстречу своей страшной судьбе, вечному людскому проклятью и несмываемому позору. Всё, назад пути больше нет. Позади — непреодолимая стена прошлого, впереди же — только Иисус. О себе он уже не думает.
Страшное бремя, которое он взвалил на свои плечи, гнетёт его — он понимает, что обрекает на смерть любимого Учителя, дороже которого для него никого нет; возможно, он действует в состоянии сильнейшего душевного аффекта, возбуждения, экзальтации, чувствует всю омерзительность этой сделки, но всё же идёт на неё — ради Иисуса. Для него важно сейчас только одно: любой ценой завершить начатое — и убраться отсюда, из этого вертепа греха и продажности. Не дай Бог, если враги, к которым он пришёл под покровом ночи, заподозрят что-то неладное! И Иуда берёт эти мерзкие деньги, лишь бы только не вызвать у них подозрение. Ведь для них, для первосвященников, действия Иуды вполне естественны, как совершенно естественен для них и мотив Иуды — корысть. Отказ Иуды от мзды мог бы вызвать у первосвященников недоумение, непонимание, недоверие к этому странному типу, явившемуся предать своего Учителя, и весь план мог бы сорваться. Иуда не мог допустить этого. Он берёт деньги, и в этот момент, действуя скорее по наитию, интуитивно, спонтанно, возможно даже не сознаёт, какую именно сумму ему сунули в руку. Он видит, что первосвященники готовы принять его предложение — и это сейчас для него самое главное. Ведь если бы им руководила корысть, он наверняка бы запросил большую сумму, устроил торг.
5
Парадокс рассмотренной версии заключается в кажущемся несоответствии внутренней, глубинной мотивации поступка Иуды и методами его реализации. Именно это несоответствие вкупе с предвзятостью и рождает у поверхностного критика убеждённость в виновности опального апостола. Примитивная логика здесь проста и очевидна: вор и корыстолюбец, случайно(?!) оказавшийся в числе избранных Иисусом учеников, ради получения жалких грошей тайно сговаривается с врагами Учителя и, далее, цинично (вспомним поцелуй «предателя» в момент ареста) предаёт его в их руки.
Однако мы видим, что один из самых, казалось бы, позорных фактов биографии Иуды вполне может быть объяснён с позиций позитивной мотивации, а сам Иуда оправдан — как перед Богом, так и перед людьми. Вера в Учителя вот что движет несчастным казначеем, когда он совершает этот мерзкий по своему исполнению, но столь необходимый Иисусу акт «предательства». Вера вот тот краеугольный камень, лежащий в основе всех действий Иуды, тот глубинный, сокрытый от посторонних глаз мотив, ставший для него путеводной звездой и конечной целью его существования. Вера и, как результат, страстное желание помочь Учителю в осуществлении его великой миссии.
Традиционная же аргументация, в основе которой лежит злой умысел «предателя», на поверку оказывается противоречивой и потому совершенно несостоятельной.
«Что делаешь, делай скорее»
1
Под покровом ночи делает Иуда свой первый шаг на пути «предательства», вступая в сговор с первосвященниками, под покровом ночи[97] совершает он и второе своё деяние, должное завершить его страшную миссию, — предаёт Иисуса в руки врагов. Именно в эту вторую ночь, полную великого смысла и имеющую для христианства непреходящее значение, ночь Тайной вечери, евхаристии и последнего напутствия Иисуса[98], судьбы Учителя и ученика переплетаются настолько тесно, что отныне разорвать, разъединить их не удастся никому, как бы ни пытались это сделать непримиримые противники Иуды.
В эту ночь Иуда завершает свою миссию. Всё сделано в соответствии с «советом Божиим» — но каким титаническим усилием воли далось Иуде это проклятое «предательство»! каким нечеловеческим страданием иссушена отныне его душа!
Обратимся к свидетельствам евангелистов:
Когда же настал вечер, Он возлёг с двенадцатью учениками; и когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились и начали говорить Ему, каждый из них: не я ли, Господи? Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня… При сём и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал (Мф. 26:20-23,25; см. также: Мк. 14:17-20; Лк. 22:21,23).
Иисус… сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса; ему Симон Пётр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о ком говорит. Он, припадши к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! Кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошёл в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему… Он, приняв кусок, тотчас вышел (Ин. 13:21-28,30).
Тайная вечеря… Праздничная трапеза («настал же день опресноков» — Лк. 22:7) в узком кругу единомышленников. Последний раз видит Учитель своих учеников вот так, всех вместе, за общим столом, и печалью наполняется его сердце. Скользит зоркий взгляд по бородатым, обожжённым солнцем и огрубевшим от ветра лицам, стараясь запечатлеть в памяти образы дорогих ему людей… скользит всевидящий взгляд по их душам, заглядывая в самые потаённые их уголки. Зрелые, взрослые мужи — а сколько в них ещё детской наивности, сколько непосредственности! И сколько, увы, слепоты! Но они чисты, эти «рыбари» из Галилеи, всё ещё у них впереди. Лёгкая, чуть грустная улыбка ложится на безмолвные губы, которым совсем уже скоро суждено сомкнуться навек, в глазах мягко и тепло тлеет огонёк любви — великой, нерастраченной, невостребованной.
От лица к лицу, от души к душе скользит взгляд Иисуса — и вдруг окаменевает, словно наткнувшийся на встречный взгляд Горгоны. Иуда… Да, это Иуда Искариот, тот самый. Иисус знает: сегодня свершится то, что предначертано Отцом, и только Иуда способен сделать это. Самый верный, самый преданный[99] из двенадцати… самый любящий…
2
Иуда не сводит глаз с Учителя, жадно ловит каждый его флюид, каждый вздох, каждую перемену во взгляде. Он ждёт.
Сделав первый шаг (т. е. сговорившись с первосвященниками), Иуда не может решиться на второй и окончательный — на собственно «предательство». Внутренняя борьба раздирает его, терзают страшные сомнения, мучительные вопросы и постоянные «а вдруг?» не дают покоя его мятущейся душе. Противоречивые чувства, бушующие в груди несчастного казначея, лишают его уверенности. На правильном ли он пути? Не совершает ли он чудовищной, роковой ошибки?
Где-то в глубине души он всё ещё надеется, что Иисус снимет с него это тяжкое бремя, внесёт поправку в своё пророчество — ведь предательство ещё не совершилось, сговор с первосвященниками ещё не привёл к трагедии, Иисус всё ещё на свободе. Ещё можно всё изменить. Или уже нельзя?‥
Ещё одно сомнение терзает его: а вдруг предать должен не он? Что, если на эту роль предназначен другой ученик? Что, если Иуда слишком поспешил, приняв на свой счёт слова Иисуса о том, «один из вас предаст Меня»? И потому он ждёт, хотя и не знает, чего именно, и надеется, что Иисус внесёт ясность в этот вопрос, пошлёт ему какой-нибудь знак. И когда Иисус напоминает ученикам о том, что предающий находится среди них, а все ученики, один за другим, спрашивают: «не я ли?», Иуда, затаив дыхание, задаёт тот же вопрос: «не я ли, Равви?» На что Иисус (впервые!) даёт конкретный ответ: «ты сказал».