пившего в одиночестве идумейский уксус:
– Друг, что это говорятони о Лазаре?
На что отвечал он:
– Разве ты не знаешь оЛазаре воскресшем? Четыре дня был он в гробу, в Вифании, но Галилейский пророквоскресил его Своим словом. Теперь полнится Иерусалим слухами. Одни говорят,что Он истинно пророк и добрый. Другие – что Он силой бесовской творит чудеса инарод вводит в заблуждение. Первосвященники же положили взять и убить Его…
Вздрогнул я на этихсловах и снова спросил:
– Разве сделал Ончто-нибудь достойное смерти?..
– Нет… Ничего не нарушилОн из Закона нашего…
Пошёл я в Вифанию нагору Елеонскую, чтобы самому видеть Лазаря воскресшего. Встретили меня Марфа иМария, и брат их Лазарь. От них я услышал, как прозвучали громом слова «Грядивон!», и вышел Лазарь из гроба, пеленами повитый. И снова, не сдержав слёз,думал я: «Равви! Ты – Сын Божий, Ты – Царь Израилев…»
И остался ждать Его иучеников в Вифании, потому что все они снова отбыли в Ефраим. Оставалась неделядо Пасхи, когда вернулись они из Переи и с великими почестями вошли вИерусалим. Когда же на другой день пришли в храм, то на дворе язычников, гдебыл большой рынок жертвенных животных, и меновщики меняли любые чужеземныеденьги на монеты храма, увидел я отца моего. Жалкий старик с двумя чёрнымиягнятами по пяти динариев каждый!
Но услышал я шум и,обернувшись, увидел, что опрокинул Он столы меновщиков и столы продающихголубей. И, рассыпав деньги, сделал бич из верёвок и стал гнать животных содвора храма. При этом так говорил о храме:
– …Вы сделали еговертепом разбойников!..
Но когда щёлкнул бич иупал на спины животных, а с опрокинутых столов посыпались со звоном ипокатились по мраморному полу монеты, сделалось во дворе храма столпотворение.Меновщики и гуртовщики кричали, и каждый пытался спасти своё имение. И увиделя, что отца моего оттеснили в сторону, а чёрных ягнят обезумевшие животныеповлекли к вратам храма.
Отец мой стал метаться,потеряв своих ягнят. И увидел я слёзы в желобах морщин его. Я же малодушноотвернулся и пошёл туда, где слепые и хромые обступили уже Его, ища исцеления.И Он исцелял их.
С того дня не видел яотца моего.
X
На другой день сновапошли в Вифанию. Взойдя же на гору Елеонскую, стал Он скорбеть об Иерусалиме,говоря:
– …Не останется здеськамня на камне; всё будет разрушено…
И ещё многопророчествовал. Я же дивился: может ли Мессия хотеть гибели города Давидова? И,отойдя от Него, подошёл к обрыву и стал смотреть, как мелкие камешки летеливниз из-под моей сандалии. И, отскакивая от склона горы, ударялись о стволыдеревьев и терялись в траве.
Подошёл Иоанн сзади итихо спросил:
– Не хочешь ли тыпрыгнуть, Иуда?
Я же ничего не отвечалему.
На другой день собралисьв Вифании в доме у Симона, которого исцелил Он от проказы. Пришла же Мария,сестра Лазаря воскрешённого, и принесла алавастровый сосуд. И как никто необратил на неё внимания, встала у Него за спиной, а сосуд держала в руках.Опустившись на колени, разбила шейку сосуда, чтобы никому больше не смогпослужить он. И комната прокажённого наполнилась благоуханием, потому что всосуде принесла Мария нардовое миро – чистое, драгоценное. И все, кто был вкомнате, повернулись к Марии. Но она, как бы не видя никого, возлила масло наголову Ему. Точно душу свою простёрла перед Ним и сердце своё бросила к ногамЕго. Все же молчали, негодуя на Марию за то, что не хранила в себе своихчувств, и что никто не имел столько любви к Нему. Я же засмеялся громко исказал:
– Миро нардовое ценитсяна вес золота, такой сосуд стоит динариев… триста! Можно было бы продать его ираздать деньги нищим.
И некоторые согласилисьсо мной и стали роптать, говоря:
– К чему такие траты?..
Иоанн же, подойдя комне, шепнул:
– Вор…
Но Он возразил всем,сказав:
– Оставьте её; онасберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а меняне всегда…
Но я уже вышел изкомнаты, потому что прав был Иоанн: думал я не о нищих, а о том, что тристадинариев – это два белых осла. Была же ночь, и темнота разлившаяся укрыла меня.Выйдя из Вифании, расстелил я на земле симлу[6]и, улегшись, стал смотреть, по обыкновению своему, на звёзды. Как вдруг одназвезда сорвалась с неба и покатилась вниз. И тотчас вздохнул филин,расхохоталась гиена, и где-то в селении осёл крикнул трижды. Поднялся я ипобежал с горы Елеонской к Иерусалиму. По временам закрывал я глаза и, казалосьмне, что лечу в пропасть. И ящик с деньгами, который носил я, подпрыгивал набегу, и монеты в нём со звоном подпрыгивали, и звон их подгонял меня, точноудары кимвала.
Вбежал я во дворязычников, куда ворота были открыты до третьей стражи. Обратился к левитам, вчьём попечении были все здания храма, и попросил доложить обо мне первосвященнику,сказав, что знаю я нечто об Иисусе Назарянине. Первосвященником же на тот годбыл Иосиф, называемый Каиафой. Был он саддукеем. А саддукеи, не веря ввоскресение по смерти, верили, что земными благами воздаёт Господь заправедность.
Была ночь, и велели мнеждать во дворе язычников, где третьего дня растерял отец мой ягнят. И вожидании стал я читать надпись на греческом языке, что висела на решетчатойограде, разделявшей двор язычников и двор иудеев. Надпись же гласила: «Никомуиз инородцев не позволяется входить за ограду святилища храма. Кто будетсхвачен, сам будет виновен в последующей за этим смерти».
Вернулся слуга и повёлменя в прихоромок, где жили начальники храма. Вышел ко мне Каиафа, следом заним – тесть его Анна и ещё несколько священников и начальников храма. И страхобъял меня, и вместе с ним другое чувство – будто совершаемое мною безгранично.
– Мир тебе,первосвященник, – поклонился я до земли Каиафе, как отец наш Авраам поклонилсястранникам у дуба Мамврийского.
– Кто ты такой? –спросил он, утирая руки холщёвым полотенцем, языком же высвобождая осколокзелёного лука, оставшийся в зубах.
Поднял я глаза на него,облизнул иссохшие губы и спросил:
– Что вы дадите мне,если я укажу вам время, когда Иисус Назарянин, Которого вы ищите, будет один, ивы сможете взять Его?
Сказал же так не потому,что хотел награду, но потому, что знал: не смогу объяснить первосвященникам,зачем я здесь. Потому и сказал: «Что вы дадите мне». Они же хотели взять Еготайно, потому что боялись, что восстанет за Него народ. И торопились отдать Егоримской власти – все знали жестокость и неприязнь к евреям Пилата, пятогопрокуратора Иудеи, сменившего Валерия Грата, и не раз уже усмирявшего народмечом и кнутом. Так было, когда смешал он кровь галилеян, возбуждавших народ кмятежу против идолов, с кровью жертв. Так было, когда захотел Пилат устроить вИерусалиме водопровод, для чего употребил священный клад, называемый Карван. Ибыло тогда большое возмущение в народе. Пилат же велел бить их кнутами. И многиебыли забиты тогда, многие же растоптаны.
И вот, переглянулисьпервосвященники. И потемнели глаза Каиафы, и надломилась бровь.
– Как ты предашь Его? –спросил он.
Но я повторил то, чтоуже сказал ему:
– Я могу указать вамвремя, когда Иисус Назарянин, Которого вы ищите, будет один, и вы сможете взятьЕго.
Кивнул слуге Каиафа, итот подал мне кошелёк. Я же, не считая монеты, торопился спрятать его.
– Скажешь о том заранее,– были последние слова первосвященника.
Он удалился, и остальныеушли за ним. Поспешил я в Вифанию. В дом Марфы, Марии и Лазаря. И вот, когдавыходил я из храма, кошка бросилась мне под ноги, ворон изгадил одежду, ветершвырнул песком в лицо. Пересчитал я монеты, бывшие в кошельке. Ровно тридцатьсиклей – цену раба, цену блудницы – отмерили мне первосвященники иудейские.
XI
На другой день сказал ОнПетру и Иоанну:
– Приготовьте нам естьпасху…
И пошли в Верхний городв дом Марка, ученика из семидесяти, и там приготовили пасху. Когда возлегли истали есть, сказал Он:
– Один из вас предастМеня…
И все, сколько их было вкомнате, притихли и стали переглядываться между собой. И страх прошёл междуними, обдав холодным дыханием. Я же не поднимал глаз. Когда по одному стали сробостью спрашивать Его: «Не я ли, Равви?..», и боялись услышать ответ, возвёля глаза и увидел, что со скорбью смотрит Он на меня. И чтобы не выдать себяперед остальными, спросил и я:
– Не я ли, Равви?.. – иснова потупил глаза.
И услышал в ответ:
– Ты сказал…
Иоанн, сидевший рядом сНим, опустил голову на грудь Ему. Благословил и преломил Он хлеб и, обмакнувкусок в поливу, подал мне. Упали с куска капли и омочили – но показалось мне,ожгли – мои руки. И, взглянув, убедился, что как бы капли крови остались наруках моих. Тогда, испугавшись, вскочил и, уронив кусок, вышел вон. Вслед жеуслышал:
– Что делаешь, делайскорее…
Выскользнул я из дома ипобежал к Храмовой горе. Выйдя из Верхнего города, перешёл по мосту над долинойТерапион и оказался у храма. Был праздник, и все храмовые ворота былираспахнуты.
Когда же был ещё вВерхнем городе, в какой-то узенькой, кривоколенной улочке, затенённойперекинутыми от дома к дому арками, привязалась ко мне собачонка. Мелкая,покрытая клочьями бесцветной шерсти. Привязалась и бежала за мной, пытаясьукусить за ногу.
– Пошла!.. Пошла, проклятая!..– топал я на неё и раз даже бросил камнем.
Но она, исчезая,появлялась вновь. Тогда навалилась на меня тоска, и знал я, что виной томусобачонка.
И только у дворца ИродаВеликого, где задержался я на краткий миг, исчезла куцая, бесцветная собачонкасо свалявшейся шерстью. Дворец, окружённый террасами садов, невиданных вИерусалиме, помещался на возвышении. От коллонады, разбивавшей дворец на двакрыла, летела вниз мраморная лестница, блестящая белизной, испускавшая в лунномсвете слабое свечение, похожее на поднимающийся туман. Доносились до менялюдские голоса и лепет воды, игравшей в фонтанах.
Слышал не раз я обогатствах, хранимых во дворце. О мозаичных полах и колоннах из розовогопорфира, о бронзовых светильниках и шёлковых коврах, пестреющих узорами, о