— Повышает готовность выложить денежки.
— Только сами не беритесь. Понятно, решимости да ловкости вам не занимать стать, а вот навыка да уверенности явно маловато. Чуть перестараетесь — и навлечете на себя беду.
— Да и зачем самому-то? Для этого есть другие. Наверняка найдутся люди, которые за скромную плату охотно…
— Пойдите, к примеру, в трактир «Барашек» что неподалеку от обора, и спросите там некоего Манчино, а если не застанете его на месте, оставьте весточку, приятели ему все доложат.
— Он свое дело знает. Кинжалом орудует чисто и аккуратно…
— Ему это все равно что нам макрель разделать, — подытожил старший брат, и тут Бехайм вспомнил, что намедни в трактире, как раз когда хмель уже малость ударил ему, Бехайму, в голову, Манчино предлагал что-то в этом роде: «Вам незачем себя утруждать, доверьте это мне…»
Иоахим Бехайм поднялся и стоя осушил кубок до дна.
— Благодарствуйте, господа! — сказал он. — Превосходная мысль, а самое замечательное в ней то, что она легко осуществима. Я знаю этот трактир и знаком с Манчино. Вообще, я не люблю идти против закона. Но в этом случае речь о Боччетте, и, по-моему, будет вполне резонно и правильно поступить сообразно местному обычаю.
И он взмахнул рукой, будто кинжалом ударил.
7
Вот уж в третий раз встретились они в условленном месте, в роще пиний у дороги в Монцу, только нынче не остались под открытым небом, а загодя укрылись в прибрежном трактире, потому что день выдался пасмурный и грозил дождем. Когда они подошли к дому, канюк, прикованный цепью к деревянной колоде, захлопал крыльями и хрипло закричал. Вместо хозяев, которые днем работали в поле, редких посетителей в тесном зальчике обслуживал мальчишка-подросток, Никколе он подал молоко и булку со смоквами, а Бехайму — фурланское вино в тыквенной бутылке.
— Он немой от рождения, — сказала девушка, когда мальчишка вышел, — и потому не выболтает, что я была здесь в обществе постороннего мужчины. Для него немота — горе, а для меня — удача, ведь положиться можно только на немых. Он в родстве со здешним священником, и люди зовут его Неноте, Племяш.
Бехайм между тем отведал вина.
— Вперед не жалуйся, — сказал он Никколе, — что я скрывал правду о себе. Предупреждаю заранее: я из тех, кто готов пропить и лошадь, и телегу, коли вино придется по вкусу. А это вот, по-моему, весьма изрядное.
— Пейте сколько хотите, — отвечала Никкола, — ведь чтобы добраться сюда и увидеть меня, вам ни лошадь, ни телега не надобны.
Их любовные беседы по-прежнему крутились вокруг первой встречи на улице Снятого Иакова и вокруг диковинного чуда, которое вновь свело их в большом и многолюдном городе.
— Я непременно должен был тебя отыскать, — твердил ей Бехайм, — ведь ты с первого же взгляда сумела пробудить во мне такую любовь, что я бы просто умер, не видя тебя. Но поиски оказались по твоей милости очень нелегкими.
— По моей милости? Это как же? — спросила Никкола.
— Ты больше не приходила на ту улицу, где мы впервые увидели друг друга, а я столько раз искал тебя там, — сетовал он. — Даже с постоялого двора съехал, хотя там все было, что требуется, и снял жилье в весьма убогом домишке на улице Святого Иакова, лишь бы тебя сподручнее было высматривать. Часами сидел у окна, все глаза проглядел, вдруг ты мелькнешь среди прохожих.
— Вам, стало быть, вправду хотелось меня увидеть? — осведомилась Никкола.
— Что ты спрашиваешь! — воскликнул Бехайм. — Сама знаешь, тебе стоит только глянуть на мужчину, и он сей же миг теряет рассудок!
— Удивительное дело! — заметила Никкола. — Значит, чтобы возникло желание снова меня увидеть, надобно потерять рассудок?
— Ах, молчи и не путай все на свете, ты прекрасно все понимаешь, сказал Бехайм. — Сперва посмотрела на меня, заставила по уши влюбиться, а потом сбежала, ровно пантера какая. А я стоял, знать не зная, что с собою делать. Поверь, чтобы разыскать тебя, я бы не побоялся продать душу дьяволу.
— Нельзя так говорить! — Никкола перекрестилась.
— А за то, что я снова тебя повстречал, — продолжал Бехайм, благодарить надо только мою удачу, которая вовремя привела меня в трактир, где Манчино поджидал тебя. Ты для этого ничего не сделала.
— Неужели? — Никкола улыбнулась и покраснела. — А Манчино сердит на меня. С того дня так больше и не показывался, избегает меня.
— Да, ты для этого ничегошеньки не сделала, — объявил Бехайм. — Ты искала его, Манчино, а не меня.
— А вы видели, как я шла мимо, но даже и недодумали броситься вдогонку, — корила Никкола. — Видели и позволили мне уйти. Я помню, перед вами стоял кувшин вина, и вы никак не собирались с ним расстаться. Вот какое ваше усердие. А я? Я увидела вас рядом с Манчино и сразу сказала себе: ну, если это не удобный случай, то…
Бехайм именно это и хотел услышать, но не успокоился, желая слышать из ее уст еще и еще больше, и потому продолжал допытываться:
— Значит, ты увидела меня рядом с Манчино. И как же я тебе показался?
— Ну, я посмотрела на вас, — сообщила Никкола, — хорошенько посмотрела, и в общем не нашла ничего такого, что бы мне могло не понравиться.
— Понятно, не горбатый, не расслабленный, не косоглазый, — заметил Бехайм и провел ладонью по щеке и бородке.
— И я сказала себе: знаешь, Никкола, в любви женщина иной раз должна сделать первый шаг, — продолжала девушка. — Хотя надо ли мне было так поступать…
— Не сомневайся в этом! — воскликнул Бехайм. — Ты поступила совершенно правильно. Знаешь ведь, я чуть с ума не сошел от любви к тебе.
— Вы говорили, — кивнула Никкола. — Наверно, вы и правда любите меня, но так, как богатый и знатный господин любит бедную девушку, — умеренно. Она смотрела на озерцо и на прибрежные деревья, словно бы зябко дрожавшие под дождем, и толика разлитой в природе печали закралась ей в душу. — Да и безрассудно было бы надеяться на большее.
— Я не знатный господин, — поправил ее Бехайм. — Я коммерсант, торгую разными разностями, так и перебиваюсь. Продал здесь, в Милане, пару коней и живу теперь на выручку от этой сделки. Пока хватает. А еще надо мне, — при мысли о Боччетте он помрачнел лицом, — получить кой с кого должок.
— Слава Богу! — сказала девушка. — Я-то думала, вы вельможа, из знатной семьи. Этак мне милее. Ведь нехорошо, когда в любви один ест пироги, а другой — пшенную кашу, да и той у него в обрез.
— Ты о чем? — спросил Бехайм, который, задумавшись о Боччетте, слушал вполуха. — Коли я не из знатного дома, ты сразу называешь меня пшенной кашей?!
— Это я — пшенная каша, а вы — пирог, — объяснила Никкола.
— Ты? Каша? Что ты городишь? — заволновался Бехайм и бросил думать о Боччетте. — Каша! Тебе просто хочется лишний раз услышать, что в Милане ты самая красивая, а для меня самая любимая, другой такой, как ты, я нигде не сыщу.
Никкола зарделась от удовольствия.
— Значит, вы меня любите? Благоволите ко мне?
— Как ты это устроила? — спросил Бехайм. — Не бросила, часом, мне в вино или в суп травку «иди-за-мной»? Когда я не с тобою, я и думать ни о чем другом не могу. В жизни так не влюблялся.
— Это хорошо, — сказала Никкола, — и очень меня радует.
— А ты? — спросил Бехайм. — Как обстоит с тобой? Ты любишь меня?
— Да, — ответила Никкола. — Очень.
— Скажи еще раз.
— Я очень вас люблю. Вы мне по сердцу.
— И чем же, каким поступком ты намерена показать мне это и доказать?
— А разве нужен какой-то знак? Вам известно, что это правда.
— Когда мы встретились в первый раз, — сказал Бехайм, — ты обещала мне поцелуй и еще много чего.
— Неужели? — воскликнула Никкола.
— Я прочитал это в твоих глазах, — объяснил Бехайм. — В твоих глазах было обещание. И теперь, когда все у нас идет хорошо, я требую это обещание исполнить.
— Я с радостью дозволю вам меня поцеловать, — посулила Никкола, только не здесь, не при этом мальчишке, Непоте… Нет, прошу вас, не теперь, послушайте же меня! Отчего вы вчера, когда мы с вами…
Она хотела напомнить ему, что накануне ушла из пиниевой рощи нецелованная, хотя они были там одни и никто им не мешал, но не смогла договорить, так как он, полагая, что сейчас для этого самое время, привлек ее к себе и стиснул в объятиях. Предаваясь его ласкам, она, однако ж, умудрялась держать под наблюдением дверь и окно и прислушиваться к шагам Непоте, который ушел в погреб за пином.
Наконец Бехайм выпустил ее из объятий.
— Ну? — спросил он. — Что моя возлюбленная будет делать?
— Попрощается, — сказала Никкола с легким грациозным поклоном. — А пожалуй что правду говорят, от поцелуев губам убытку нет.
И словно кошка, полакомившаяся молоком, она облизнула губки.
— Ты хочешь сказать, что до сих пор тебя никто не обнимал и не целовал?
— Это вам знать необязательно, — отвечала Никкола. — Может, я из тех, что собирают поцелуи на каждом углу.
— Но тебе надобно знать, — продолжал Бехайм, — и, чтобы нам после не ссориться, скажу тебе заранее: я не из тех, что довольствуются одними поцелуями.
— Это я уже поняла, — Никкола постаралась, чтобы слова ее прозвучали суровым укором. — Когда я вам позволила меня поцеловать, вы тотчас и руки в ход пустили. Очень это нехорошо с вашей стороны. Я ведь вовсе не обещала, что так скоро…
Она умолкла, потому что явился Непоте с кувшином вина. Никкола покраснела от смущения, так как не знала, много ли он успел увидеть. Она подошла к окну и устремила взгляд на дорогу и на озеро. Дождь перестал. Канюк, встопорщив перья, точил клюв о цепь, которая держала его в плену.
Тихо-тихо, не шевеля губами, девушка сказала себе: может, он и правда любит меня, ведь он не из таких, что разливаются соловьем. Да, по-моему, он ко мне благоволит. Однако наверняка любил уже многих женщин. О Господи, помоги мне! Пусть то, что меж нами затеялось, кончится для меня счастием и радостью. Ибо разве я могу умолчать перед Тобою, да Ты и Сам знаешь, что, коли он меня захочет, я не сумею ему отказать.