Но хотя допросы кричали об отцеубийстве, а письма — о повторном братоубийстве и хотя со времени разоблачения Антипатра до его возвращения домой прошло целых семь месяцев, никто из прибывавших в Рим не рассказал ему о том, что происходило в Иудее, — столь велико было всеобщее отвращение к нему. Возможно также, что духи убитых братьев закрыли рты тем, кто все-таки собирался рассказать Антипатру о происходящем. Так или иначе, он прислал из Рима письмо с известием о скором возвращении, где сообщал также о чести, оказанной ему Цезарем при их последнем свидании.
3. Царь, который жаждал, чтобы злоумышленник попал в его руки, и одновременно боялся, что тот окажется предупрежден и настороже, ответил ему письмом, в котором скрыл подлинные чувства и, являя видимость благосклонности, настаивал, чтобы Антипатр скорее возвращался домой; он писал, что если Антипатр прибудет быстро, то он, Ирод, ни словом не упрекнет его за проступки матери. Дело в том, что Антипатру уже было известно, что его мать удалена от двора: будучи в Таренте, он получил письмо с сообщением о смерти Фероры, после чего стал выказывать беспредельное горе, глубоко растрогав тех, кто думал, будто он скорбит о кончине дяди. На самом же деле он был удручен провалом заговора и скорбел не столько о Фероре, сколько о том, что вместе с ним лишился орудия совершения своего преступления. Его охватил страх за содеянное: а вдруг яд уже обнаружен! Однако теперь, получив в Киликии упомянутое письмо от отца, он без промедлений двинулся дальше.
Однако, когда его корабль уже достиг Келендериса, им вдруг завладела мысль о судьбе матери, ибо душа его непроизвольно почувствовала недоброе. Наиболее дальновидные из свиты советовали ему не отдаваться во власть отца, пока не станут точно известны причины изгнания матери: они опасались, что выдвинутые против нее обвинения таят за собой нечто большее. Менее благоразумные, которые не столько заботились о благополучии Антипатра, сколько стремились скорее вернуться домой, настаивали, чтобы он продолжал свой путь, так как его медлительность может подать отцу повод для подозрений, врагам же — предлог для клеветы. Если и возникло какое-либо подозрение против него (так говорили они), то только из-за его отсутствия, тогда как в его присутствии никто не осмелится вредить ему; было бы нелепо, если бы он позволил смутным подозрениям лишить его несомненных благ и не отдался бы как можно скорее в руки отца, чтобы получить от него царство, единственной опорой которого является он, Антипатр. Антипатр, ведомый божественным провидением, внял этим советам: он переплыл море и высадился в Кесарии.
4. Прежде всего его поразило то, что он оказался в полном одиночестве: все избегали его и никто не осмеливался приблизиться, ибо, в то время как ненависть к нему была столь же сильна, как и прежде, теперь, по крайней мере, люди не боялись открыто выказывать ее. Многих, кроме того, удерживал страх перед царем, так как каждый город был к тому времени полон слухами об Антипатре, и единственный, кто оставался в неведении, был сам Антипатр. Сколь пышны были его проводы при отправлении в Рим, столь же убогой была сейчас его встреча. Он уже начинал подозревать неладное, однако был слишком умен, чтобы выказать это, и, хотя в душе был мертв от страха, невероятным усилием заставил себя сохранять спокойный вид. Сейчас у него уже не было возможности ни бежать, ни исправить положение. Однако поскольку из-за царских угроз никакие определенные известия о событиях во дворце не достигли его, оставался проблеск надежды: быть может, еще ничего не раскрыто или, даже если раскрыто, он еще сумеет все исправить запирательством и хитростью, ведь только они могут теперь спасти.
5. Поддерживаемый этими тщетными надеждами, Антипатр вступил в царский дворец один, без всякого сопровождения, так как его свиту грубо задержали у внешних ворот. Во дворце в это время находился сирийский наместник Вар. Антипатр вошел к отцу и, пытаясь держаться развязно, бросился к нему с намерением обнять. Однако Ирод отстранил его и, отвернувшись, воскликнул: «Как это похоже на отцеубийцу — желать обнять меня, будучи отягощенным таким преступлением! Будь ты проклят, нечестивый негодяй! Не смей касаться меня, пока не опроверг обвинений! Ты будешь предан суду, и Вар прибыл как раз кстати, чтобы быть твоим судьей. Иди и до завтра обдумывай свою защиту, ибо я даю тебе возможность приготовить одно из твоих ухищрений». Антипатр, слишком ошеломленный, чтобы произнести хотя бы слово, повернулся и вышел. Вскоре к нему вошли жена и мать с полным изложением обвинений. Тут к нему вернулось самообладание, и он принялся готовить свою защиту.
XXXII
1. На следующий день царь созвал суд, состоявший из его советников и придворных; придворные Антипатра тоже присутствовали на заседании. Ирод вместе с Варом возглавляли заседание, и Ирод вызывал свидетелей. Среди свидетелей были несколько служанок матери обвиняемого, которую незадолго до того застали при попытке переслать сыну записку следующего содержания: «Твоему отцу известно все. Поэтому не являйся к нему, пока не сможешь рассчитывать на поддержку Цезаря». После того как были введены эти и все остальные свидетели, вошел Антипатр и пал ниц перед отцом. «Прошу тебя, отец, — начал он, — не произносить своего приговора прежде, чем не выслушаешь непредвзято моего защитительного слова. И если только ты мне позволишь, я докажу свою невиновность».
2. Прервав его речь приказанием молчать, Ирод обратился к Вару: «Я совершенно уверен, что ты, Вар, как и всякий справедливый судья, признаешь Антипатра неисправимым негодяем. Но я боюсь, как бы самое мое несчастье не вызвало в тебе отвращения и ты не счел бы меня заслуживающим любого наказания за то, что я породил таких сыновей. Однако по этой же самой причине тебе следовало бы испытать ко мне сочувствие, ибо я был этим мерзавцам самым любящим отцом. Других своих сыновей я объявил царями, когда они были еще совсем юными, я дал им образование в Риме и сделал их друзьями Цезаря на зависть другим царям — и они отплатили мне тем, что составили против меня заговор! Они были умерщвлены главным образом ради Антипатра: он был молод, он был моим наследником и потому его безопасность являлась моей главной заботой. И вот это низкое чудовище, переполненное моими благодеяниями, излило на меня же свою непомерную дерзость! Он считал, что я живу слишком долго, он тяготился моим преклонным возрастом, он хотел стать царем через отцеубийство! Поделом мне за то, что я возвратил его к себе в город после того, как он однажды был изгнан мною! Поделом мне за то, что я оттолкнул сыновей царевны, чтобы сделать его наследником своего престола!
Я охотно допускаю, Вар, что совершил непростительную глупость. Ведь кто, как не я сам, настроил против себя обоих сыновей тем, что ради Антипатра лишил их справедливых упований? Разве по отношению к ним я выказывал когда-либо такую нежность, как по отношению к нему, к Антипатру? Я почти отрекся от престола в его пользу, я открыто объявил его в завещании наследником с годовым содержанием в 50 талантов, я осыпал его дарами из своей собственной казны, когда он недавно отправился в Рим, я дал ему 300 талантов и представил его, единственного из всей семьи, Цезарю как опору своего отца. Разве совершалось когда-либо преступление, сравнимое с преступлением Антипатра? Разве выдвигались когда-либо улики столь же неопровержимые, каковы те, что уличают этого человека в заговоре? И сейчас этот отцеубийца еще осмеливается говорить, надеясь снова скрыть истину своими ухищрениями. Берегись, Вар! Мне знакомо это чудовище, и я представляю себе, какие лицемерные мольбы и лживые слезы исторгнет он сейчас из себя!
И это тот, кто при жизни Александра предупреждал меня остерегаться его и не доверяться всем и каждому, это тот, кто сопровождал меня до самой постели и обшаривал спальню в поисках спрятанного убийцы! Он был стражем моего сна, оградой от треволнений, утешителем моего горя по мертвым сыновьям, порукой верности остальных братьев, моим щитом, моим телохранителем! Когда я вспоминаю, Вар, что все это время он лишь ловко притворялся, я не могу поверить в то, что я еще жив, и удивляюсь, как мне удалось ускользнуть от столь искусного заговорщика. Но с тех пор, как некий злой дух принялся опустошать мой дом, заставляя самых близких мне людей одного за другим восставать против меня, я действительно должен оплакивать свою жестокую судьбу и скорбеть в душе о своем одиночестве. Однако я не дам избежать наказания никому из тех, кто жаждет моей крови, даже если суд найдет виновным каждого из моих детей!»
3. Обуреваемый волнением, он не смог продолжать и кивнул Николаю, одному из своих придворных, чтобы тот продолжил его речь. Но тут Антипатр, остававшийся распростертым у ног отца, поднял голову и воскликнул: «Ты сам, отец, произнес вместо меня мою защитительную речь! Как могу я быть отцеубийцей, если ты сам признаешь, что я до конца был твоим защитником? Мою преданность собственному отцу ты называешь лицемерными увертками, но как мог я, столь хитрый в прочих отношениях, оказаться таким глупцом, чтобы не понимать, что слишком трудно скрыть от человеческих глаз приготовления к столь чудовищному преступлению и уж совершенно невозможно скрыть их от небесного судии, всевидящего и вездесущего. Разве не известен был мне конец моих братьев и ужасное наказание, понесенное ими от Бога за преступные намерения против тебя? И что бы могло заставить меня вредить тебе? Надежда стать царем? — Но я и без того был царем! Опасения перед твоей ненавистью? — Но разве не был я нежно любим тобою? Страх перед тобою по какой-либо иной причине? — Но моя забота о тебе заставляла других бояться меня! Недостаток денег? — Но у кого их было больше, нежели у меня? Предположим, я был подлейшим из людей с душой дикого зверя, но, отец, уже самая твоя доброта должна была укротить меня: ведь ты возвратил меня из изгнания, как ты сам об этом сказал, и предпочел меня другим своим сыновьям, и провозгласил меня царем еще при своей жизни, и, осыпав меня всевозможными почестями, заставил каждого завидовать мне?