Солдаты ворвались в город вместе с беглецами, осыпая ударами каждого попадавшегося им на пути; они гнали народ через Бет-Зету, пытаясь пробить себе дорогу и занять Храм и Антонию. С той же самой целью и Флор вывел из царского дворца своих собственных людей и стремился достигнуть крепости. Однако их попытки провалились, так как народ, обойдя их кругом, вышел им навстречу и остановил их продвижение; затем, выстроившись на крышах, они стали забрасывать римлян камнями. Тяжело страдавшие от сыплющихся сверху снарядов и не имевшие достаточно силы пробиться сквозь запруженные людьми узкие улицы, римляне отошли в конце концов к своему лагерю возле царского дворца.
6. Опасаясь, что Флор возобновит наступление и, пройдя со стороны Антонии, захватит Храм, повстанцы тут же забрались наверх и разрушили колоннаду, соединявшую Антонию с Храмом. Это охладило алчность Флора, ибо он домогался сокровищ Храма и поэтому стремился занять Антонию. Когда же колонны обрушились, он оставил свое намерение. Послав за первосвященниками и Синедрионом, он объявил им, что собирается покинуть город и оставляет им такой гарнизон, какой они запросят. В ответ они торжественно обещали поддерживать порядок и предотвращать попытки к мятежу, если он оставит им одну когорту — но только не ту, которая замешана в беспорядках (так как народ ненавидел ее за все ею причиненное). Переменив согласно их просьбе когорту, сам он с остальными силами возвратился в Кесарию.
XVI
1. Желая создать новый повод для войны, он послал Цестию ложное донесение о восстании евреев, где писал, что это они были зачинщиками войны, и обвинял их в причинении того, чего на самом деле они-то и были жертвой. Однако и должностные лица в Иерусалиме тоже не безмолвствовали: и они, и Береника отправили Цестию не одно письмо с описанием совершенных Флором в городе беззаконий. Цестий прочел послания обеих сторон и стал совещаться с помощниками. Те посоветовали ему самому отправиться с войском в Иерусалим, где или наказать бунтовщиков, если известия о восстании подтвердятся, или же укрепить евреев, если окажется, что они сохраняют верность Риму. Однако он предпочел сначала послать туда одного из своих помощников, чтобы тот исследовал положение и доставил ему достоверный отчет о настроениях среди евреев.
Итак, он послал одного из своих трибунов, Неаполитана, который в Явне случайно встретил Агриппу, возвращавшегося из Александрии, и рассказал, кто послал его и зачем.
2. В это же время явились встретить царя еврейские первосвященники в сопровождении видных граждан и Синедриона. Воздав ему должные почести, они принялись оплакивать свои несчастья и описывать перед ним свирепость Флора. Хотя их рассказ привел Агриппу в негодование, он предусмотрительно обратил свой гнев против евреев, которым в душе сочувствовал. Ведь он намеревался укротить их высокомерие и своим отказом видеть в них несправедливо пострадавших заглушить в них жажду отмщения.
Те, будучи людьми смышлеными (да и размеры их имущества заставляли их искать мира), поняли, что выговор царя сделан с добрыми намерениями. Однако в 60 стадиях от Иерусалима Агриппу и Неаполитана встретил народ, вышедший их приветствовать. Впереди бежали с громкими воплями вдовы убитых, и народ откликнулся на их плач громкими сетованиями; они молили Агриппу о заступничестве и твердили Неаполитану обо всем, что претерпели от Флора. Когда все вступили в город, они стали показывать опустошенный рынок и разграбленные дома.
Затем при посредничестве Агриппы они убедили Неаполитана взять в сопровождающие одного только человека и обойти город до самого Шилоаха, чтобы самому удостовериться в том, что евреи покорны всем римлянам и настроены против одного лишь Флора за его чрезмерную жестокость. Неаполитан прошел по всему городу, получив достаточно доказательств покорности, и взошел в Храм. Здесь он собрал народ, осыпал его похвалами за преданность Риму и убеждал сохранять мир. Затем, поклонившись с верхнего двора святилищу Бога, он возвратился к Цестию.
3. Евреи же обратились к царю и первосвященникам, умоляя их отправить к Нерону посольство с обвинениями против Флора, чтобы молчание о совершенной им резне не обратило против них самих подозрения в неповиновении; ведь если зачинщик беспорядков не будет своевременно указан, можно будет подумать, что это они первыми взялись за оружие. Было ясно, что всякая попытка воспрепятствовать посольству вызовет сопротивление со стороны народа.
Агриппа понимал, что обвинение Флора не сулит ничего, кроме новых неприятностей; с другой стороны, он видел, что противостоять воинственному одушевлению евреев небезопасно даже для него самого. Поэтому он собрал народ в Газите и, усадив свою сестру Беренику на виду у всех на крыше дворца Хасмонеев (это — над Газитом на другой стороне Верхнего города; Газит же соединялся с Храмом мостом), сказал им следующее:
4. «Если бы я не видел, что наиболее порядочная и неиспорченная часть народа предпочитает сохранение мира, и думал, что все вы жаждете войны с Римом, то я не выступал бы здесь перед вами, не обращался бы к вам с речью и не пытался бы давать советы. Ведь было бы пустой тратой слов выступать в защиту должного, в то время как слушатели единодушно склоняются на сторону дурного. Но одних из вас, тех, кто еще незнаком с ужасами войны, толкает молодость, других — безумная надежда на обретение свободы, третьих — корыстолюбие и расчет в случае войны извлечь выгоду из более слабых. Итак, в надежде, что эти люди еще образумятся и склонятся к иному мнению, и чтобы дурные советы меньшинства не увлекли за собой добрых граждан, я счел нужным созвать всех вас и рассказать вам о том, что я считаю наилучшим. Прошу вас не прерывать меня, если вы не согласны с моей речью: ведь тот, кто уже бесповоротно решился на восстание, не изменит свой взгляд и после того, как выслушает мои мнения, но, если все не будут хранить молчание, мои слова окажутся потерянными и для тех, кто желает им внимать.
Я знаю, что многие сегодня разглагольствуют против дерзости прокураторов и воспевают чудеса свободы. Поэтому, прежде чем приступить к описанию того, кто вы такие и с кем собираетесь воевать, я должен разобрать сплетение выдвигаемых вами предлогов. Ведь если вы стремитесь к отмщению причиненных вам несправедливостей, то почему тогда болтаете о свободе? Если же, с другой стороны, именно рабство представляется вам нестерпимым, то в таком случае хуление правителей — не более чем пустая трата времени: ведь даже если бы они были кротчайшими из людей, рабство все равно остается позором.
Рассмотрите последовательно эти предлоги, и вы увидите, сколь ничтожны ваши доводы в пользу войны. Во-первых, обвинения против прокураторов. Ведь вы должны уважать, а не раздражать власть! Но когда в ответ на каждый ничтожный промах вы разражаетесь потоком упреков, то своими обличениями бьете по самим себе, так как они, вместо того чтобы вредить вам тайно и со стеснением, начинают открыто грабить вас. Но ничто так не опасно для тирана, как терпеливое подчинение, и ничто так не угнетает преследователя, как кротость жертв. Я допускаю, что слуги Рима нестерпимо жестоки; но следует ли из этого, что все римляне, включая Цезаря, преследуют вас? Но ведь именно с римлянами вы собираетесь развязать войну! Но не по их желанию прибывает сюда дурной правитель, и не может тот, кто пребывает на Западе, видеть происходящее на Востоке. Да и известия о том, что происходит здесь, не скоро достигают Рима. Было бы нелепостью из-за ничтожных проступков одного человека начать войну против целого народа, даже ничего не знающего о наших жалобах, — и какого народа! Быть может, наши жалобы очень скоро будут удовлетворены, да и один и тот же прокуратор не будет здесь вечно, а его преемники наверняка будут более здравомыслящими людьми. Но война, однажды начавшись, не сможет быть оставлена и принесет с собой величайшие бедствия.
Что же касается вашей нынешней страсти к свободе, то она пришла слишком поздно: раньше нужно было сражаться за то, чтобы ее не потерять. Ведь опыт рабства — тяжкий опыт, и для того, чтобы его избежать, оправдана любая борьба. Но кто уже подчинился ему, а затем восстает, тот не приверженец свободы, а всего лишь непокорный раб! Еще тогда, когда в страну впервые вступил Помпей, нужно было сделать все, чтобы не допустить сюда римлян. Но ваши предки и их цари, намного превосходившие вас и средствами, и мощью, и силой духа, не смогли противостоять даже малой частице римской силы. Так неужели же вы, усвоившие подчинение вместе с молоком матери и настолько уступающие во всем своим предкам, сможете бороться с целой Римской империей?!
Вспомните об афинянах. Чтобы спасти свободу Греции, они предали свой город огню. Когда гордый Ксеркс, для которого моря не были преградой, проплыв через сушу и прошагав через воду, привел неисчислимое войско, намереваясь захватить Европу, они преследовали его с одним кораблем, словно беглого раба. У маленького Саламина афиняне сокрушили могущество Азии — а сегодня они рабы Рима, и город, некогда царивший над целой Элладой, получает распоряжения из Италии! Вспомните о спартанцах: после Фермопил и Платеи, после Агесилая, умиротворившего всю Азию, они охотно подчиняются тем же самым владыкам. А македоняне? Они все еще грезят о Филиппе и Александре, все еще видят перед собой богиню, засеявшую для них семена власти над миром. Но все-таки они покорно сносят свое столь разительное преображение и верно служат новым любимцам богини судьбы. Тысячи народов, отважно боровшихся в защиту своей свободы, ныне покоряются Риму. Так неужели же вы единственные откажетесь подчиняться владыкам целого мира?!
На какое войско, на какое оружие вы рассчитываете? Где у вас флот, что пройдет через римские моря? Где деньги, чтобы оплачивать ваши походы? Или вы думаете, что вам предстоит война с египтянами или аравийцами? Взгляните на обширность Римской империи, сравните ее со своим собственным ничтожеством! Вспомните, как ваши войска неоднократно терпели поражения даже от соседей и как римское оружие одержало победу над целым миром! Но ведь они, не довольствуясь даже и этим, ищут все новых земель. В самом деле, им недостаточно, что их границы — это Евфрат на востоке, И