чь себя, подвергнетесь опасностям без моего участия».
5. Сказав это, Агриппа заплакал вместе со своей сестрой и слезами несколько утихомирил порыв толпы. Когда же они закричали: «Не с римлянами, а с Флором мы собираемся воевать, ведь столько претерпели от него!» — Агриппа ответил: «Но ваши дела свидетельствуют о войне с римлянами. Ведь вы не заплатили налог Цезарю и разрушили колоннады Антонии. Вы могли бы снять с себя обвинения в мятеже, восстановив колоннады и заплатив подать. Ибо крепость принадлежит не Флору и не Флору вы платите деньги».
XVII
1. Этими словами народ был убежден и, поднявшись с царем и Береникой в Храм, начал восстанавливать колоннады; начальники же и члены совета, разделившись по деревням, собирали налог. Вскоре были собраны недостающие 40 талантов. Отодвинув, таким образом, угрозу войны, Агриппа сразу же попытался убедить народ повиноваться Флору, пока Цезарь не пошлет ему преемника. Но это разгневало людей. Царя осыпали оскорблениями, через глашатаев потребовали, чтобы он покинул город, некоторые из мятежников осмелились даже кидать в Агриппу камни. Царь же, видя, что порыв бунтовщиков невозможно сдержать, и оскорбленный грубыми выкриками, отправил народных начальников и знатных людей к Флору в Кесарию, чтобы тот из них назначил сборщиков податей; сам же Агриппа удалился в свое царство.
2. Тогда некоторые из самых ярых поджигателей войны, сойдясь вместе, напали на укрепление, именуемое Масадой, и, коварно захватив его, римский гарнизон вырезали, свой же поставили взамен. Одновременно некий Эльазар, сын первосвященника Хананьи, весьма самонадеянный юноша, бывший в то время начальником храмовой стражи, склонил служителей Храма не принимать ни даров, ни жертвоприношений от чужеземцев. Это и послужило основанием к войне с Римом: ведь тем самым они отклоняли приношения и самого Цезаря! И они не отступили даже перед отчаянными призывами первосвященников и видных граждан не упразднять принятых обычаем приношений в честь властей: они полагались как на свою численность (ведь все отборные силы бунтовщиков были с ними заодно), так и в особенности на начальника стражи Эльазара.
3. Тогда, ввиду ставшего уже неотвратимым несчастья, видные граждане, первосвященники и главные фарисеи собрались вместе, чтобы обсудить создавшееся положение. Они решили попытаться переубедить мятежников и с этой целью созвали народ к воротам, служившим восточным входом во внутренний Храм. Они начали с осуждения безумия восставших, вовлекающих страну в столь тяжелую войну, а затем стали обличать нелепость предлога. Они говорили, что их предки украсили Храм в первую очередь за счет чужеземцев, всегда принимали дары, предлагаемые язычниками, и не только не препятствовали чьему бы то ни было жертвоприношению (ибо нет ничего нечестивее этого), но и всегда выставляли их по всему Храму в самых видных и заметных местах. И сейчас эти люди своим нововведением в богослужение не только раздражают римлян, вызывая их на войну, но и, помимо самой опасности, навлекают на весь город обвинение в нечестии, ибо окажется, что среди одних только евреев иностранец не может ни приносить жертвы, ни поклоняться Богу. Даже если бы этот их закон распространялся лишь на отдельных лиц и если бы им было безразлично, что римляне и Цезарь не допускаются к жертвоприношению, уже сама эта бесчеловечность вызвала бы негодование, но, отвергнув жертвоприношения в честь Рима, они подвергают себя опасности самим лишиться доступа к собственным жертвам — в том случае, если город будет отторгнут от империи. Поэтому единственный выход — немедленно одуматься, восстановить жертвоприношения и сгладить оскорбление до того, как слух о нем дошел до оскорбленных.
4. Обращаясь с этими словами, они еще и вывели священников, искушенных в отеческих законах, и те засвидетельствовали, что все предки всегда принимали приношения от других народов. Однако никто из мятежников не желал внимать, и даже храмовые прислужники не слушали — до такой степени все они заботились сделать войну неизбежной. Поэтому влиятельные граждане, видя, что более не могут сдерживать восстание, и понимая, что месть Рима падет в первую очередь на них, преисполнились решимости доказать свою невиновность и послали представителей к Флору и Агриппе: во главе первого посольства стоял Шимон, сын Хананьи, во втором выделялись Шауль и царские родственники Антипа и Костобар. Они просили обоих ввести в город войска и подавить восстание, пока еще возможно.
Для Флора это была благая весть, и в своем желании как можно сильнее раздуть пожар он даже не дал ответ посольству. Однако Агриппа, который в равной мере заботился о восставших и об их противниках, желая сохранить римлянам евреев, а евреям — Храм и столицу и понимая, что сам он только потеряет от войны, послал на помощь просителям три тысячи всадников из Хаврана, Башана и Трахона во главе с начальником конницы Дарием и под общим командованием Филиппа, сына Якима.
5. Это ободрило знатных граждан, первосвященников и всю миролюбивую часть населения — тех, кто занимал Верхний город, ибо Нижний город с Храмом были в руках мятежников. Обе части города постоянно перебрасывались снарядами, пускаемыми как руками, так и из пращей; иногда отдельные отряды совершали вылазки и вступали в рукопашный бой, в котором повстанцы превосходили мужеством, а царские отряды — военным искусством. Последние боролись в первую очередь за то, чтобы овладеть Храмом и выдворить оттуда тех, кто осквернял святилище, тогда как люди Эльазара стремились в придачу к тому, чем они уже владели, захватить и Верхний город. Взаимное убийство продолжалось беспрерывно в течение семи дней, и ни одна из сторон не сдвинулась с занимаемого ею места.
6. Следующий день был праздник Ношения дров, когда каждый, согласно обычаю, должен принести в Храм дрова для алтаря, чтобы в святилище никогда не было недостатка в топливе (ибо огонь в нем должен был поддерживаться постоянно). Мятежники не дали противникам принять участие в обряде. Однако они приняли к себе многих сикариев (так зовут разбойников, носящих за пазухой кинжал), проникших в Храм вместе с безоружной толпой, и с еще большим упорством продолжали нападения.
Царские отряды, уступавшие теперь как числом, так и мужеством, были наконец вытеснены из Верхнего города. Ворвавшись в него, их противники сожгли дом первосвященника Хинаньи и дворцы Агриппы и Береники. Вслед за этим они подожгли архивы; их целью было, уничтожив списки должников, сделать выплату долгов невозможной. Это обеспечивало им поддержку толпы должников и давало возможность бедным безнаказанно подняться против богатых. Хранители списков разбежались, а здание было предано огню.
Подрубив таким образом сухожилья города, мятежники устремились в погоню за врагом. Одни из видных граждан и первосвященников спустились в подземные каналы и таким образом скрылись из виду, другие вместе с царскими отрядами укрылись в Верхнем дворце, где, не теряя времени, заперлись на засовы (среди них — первосвященник Хананья, его брат Хизкия и те, кто был с посольством у Агриппы). Их враги, удовлетворенные победой и разрушениями, временно прекратили преследование.
7. Однако назавтра, в 15-й день месяца Лой, они двинулись на Антонию и после двухдневной осады захватили ее, уничтожив гарнизон и предав крепость огню. Затем отправились к дворцу, где укрывались царские войска, и, обложив их с четырех сторон, начали осаду стен. Из-за роя нападающих никто из осажденных не осмеливался решиться на вылазку; однако, выстроившись на валах и башнях, они забрасывали камнями каждого, кто осмеливался приблизиться, так что многие разбойники пали у подножия стен. Борьба не прекращалась ни днем, ни ночью: мятежники надеялись взять осажденных голодом, тогда как те рассчитывали истощить силы нападающих.
8. Между тем некто Менахем, сын того самого Йехуды Галилеянина, ужаснейшего законоучителя, который некогда во времена Квирина порицал евреев за подчинение римлянам после того, как они подчинялись только Богу, вместе со своими людьми поднялся к Масаде и, ворвавшись в оружейный склад царя Ирода, раздал оружие своим землякам и прочим разбойникам. Сделав их телохранителями, он, словно царь, возвратился в Иерусалим, где встал во главе восстания и стал распоряжаться осадой.
У осаждавших не было осадных орудий, а подкопать стену на глазах у противника оказалось невозможно из-за снарядов, которыми забрасывали их сверху. Тогда они, отойдя на большое расстояние, сделали подкоп под одну из башен, подвели под нее деревянные опоры, подожгли их и разбежались. Когда опоры сгорели, башня внезапно рухнула, и за ней открылась еще одна стена. Ведь осажденные вовремя узнали о подкопе (возможно, башня раскачивалась, когда ее подрывали) и приготовили себе еще одно прикрытие. Неожиданное зрелище поразило нападавших, которые были в полной уверенности, что победа уже в их руках. Однако осажденные выслали к Менахему и руководителям восстания послов с предложением заключить перемирие и дать им уйти. Это было позволено только людям царя и местным жителям, которые и покинули крепость. Оставшиеся без поддержки римляне пали духом: они не были в состоянии пробить себе путь через такое скопище людей, а просить о сдаче считали позорным. Кроме того, они не верили, что соглашение, даже если оно будет заключено, будет соблюдено евреями. Поэтому они оставили лагерь как более непригодный к защите и бежали к царским башням — Гиппику, Фацаэлю и Мирьям. После этого Менахем и его люди захватили оставленное укрепление, поймали и умертвили всех, кто не успел бежать, разграбили все имущество и подожгли лагерь. Это произошло 6-го дня месяца Горпиея.
9. На следующий день ими был пойман первосвященник Хананья, прятавшийся во рву возле царского дворца; и он, и его брат Хизкия были убиты разбойниками. Затем мятежники обложили башни и несли вокруг них стражу, так чтобы ни один римлянин не мог ускользнуть.
Взятие таких мощных укреплений и убийство первосвященника вскружило голову Менахему: он стал свирепствовать и, думая, что никто не может соперничать с ним в руководстве восстанием, превратился в невыносимого тирана. Но против него поднялись Эльазар и его люди, единодушно считавшие, что было бы нелепостью сначала из любви к свободе восстать против Рима, а затем вручить эту свободу палачу из евреев и подчиниться властелину, который даже если бы и не предался насилию, тем не менее был ниже их самих: ведь даже если они и должны передать власть одному человек