к вошли в тюрьму с мечами в руках и закололи всех заключенных. Для оправдания чудовищного преступления они прибегли к лживому объяснению: убитые якобы вели с римлянами переговоры о сдаче Иерусалима и потому были преданы смерти как предатели общей для всех цели — свободы. Короче говоря, они похвалялись преступлениями, как если бы были благодетелями и спасителями города.
6. Следствием этих событий явилось то, что народ пребывал в таком унижении и страхе, а разбойники преисполнились такого неистовства, что даже взяли в свои руки назначение первосвященников. Оттеснив семьи, которые поочередно поставляли из своей среды людей на первосвященнические должности, они стали выдвигать людей безродных и никому не известных с целью обзавестись соучастниками своих святотатственных преступлений: в самом деле, ведь тот, кто без всяких заслуг случайно удостаивается высочайшей должности, неизбежно должен будет во всем подчиняться давшим ему эту честь. В конце концов посредством разнообразных наветов и измышлений они натравили друг на друга и этих своих ставленников, обратив к своей собственной выгоде склоки между теми, кто мог бы их обуздать, пока наконец, пресытившись преступлениями против людей, они не обратили свою дерзость против самого Бога, вступив в Его святилище оскверненными ногами.
7. К тому времени уже все население города было охвачено возмущением; во главе недовольных стоял старейший из священников — Ханан, разумнейший муж, который, если бы ему удалось избежать рук заговорщиков, наверняка смог бы спасти город. Своим оплотом и убежищем от народного возмущения разбойники сделали Храм Бога, и святилище превратилось в местопребывание тиранов. Их бесчинства отдавали еще и издевательской насмешкой, которая причиняла больше боли, чем самые действия. Так, чтобы проверить покорность народа и испытать свою силу, они стали назначать первосвященников по жребию, хотя, как мы уже сказали, преемственность первосвященства определялась происхождением. В оправдание своего замысла они ссылались на старинный обычай, говоря, что в прежние времена первосвященник избирался по жребию. На самом же деле это было извращение установленного порядка вещей, уловка, предназначенная для того, чтобы закрепить власть при помощи своих ставленников.
8. Итак, собрав один из священнических родов, Яхин, они стали бросать жребий, чтобы выбрать первосвященника. Эта жеребьевка послужила лучшим доказательством того, до какой степени дошло их беззаконие, ибо жребий пал на некоего Пинхаса, сына Шмуэля, из селения Хафта — человека, не только не происходящего от первосвященников, но и слишком неотесанного, чтобы иметь мало-мальски определенное понятие о том, что представляет собой эта должность. Так или иначе, они против его воли вытащили его из деревни, словно на сцене, приладили к нему чужую маску и, обрядив его в одежды первосвященника, стали учить, что нужно делать в тех или иных обстоятельствах. Для них самих это неслыханное кощунство служило поводом к шуткам и веселью, однако другие священники, наблюдая издали за этим надругательством над законом, разражались слезами, оплакивая гибель священных обрядов.
9. Этого дерзостного кощунства народ уже не мог вынести, и все как один преисполнились решимости свергнуть тиранию. Наиболее влиятельные среди граждан, Гарион, сын Йосефа, и Шимон, сын Гамалиэля, на общественных сходках и в частных беседах в каждом доме поощряли народ отомстить разрушителям свободы и очистить святилище от тех, чьи руки осквернены убийством. Йехошуа, сын Гамлы, и Ханан, сын Ханана, самые уважаемые среди верховных священников, на сходках порицали народ за бездействие и настраивали его против зелотов (ведь эти люди называли себя зелотами, ревнителями, как если бы и в самом деле были ревнителями благих деяний, а не преступили всякую меру в порочнейших из преступлений).
10. Однажды народ сошелся на собрание, где каждый порицал захват святилища, грабеж и кровопролитие, однако никто не был готов оказать сопротивление, как если бы само собой разумелось, что с зелотами невозможно справиться. Тогда посреди толпы поднялся Ханан и, то и дело обращая в сторону Храма полные слез глаза, сказал следующее:
«О, сколь прекрасно было бы, если бы я умер до того, как мне пришлось увидеть обиталище Бога преисполненным несказанными мерзостями, а его священные пределы занятыми людьми, чьи руки осквернены убийством! И все же я, тот, кто носит одежды первосвященника и откликается на самые почетные и священные из имен, я все еще жив и цепляюсь за жизнь, не имея мужества встретить смерть, которая послужила бы к прославлению моей старости! Что ж, я пойду один и, словно никого больше нет около меня, один отдам свою жизнь за Бога. В самом деле, что толку жить среди народа, слепого и глухого к происходящим бедствиям и более неспособного справиться с ними своими собственными руками? Ведь вы не сопротивляетесь, когда вас грабят, молчите, когда вас избивают, и ни единым стоном не выражаете сочувствия к жертвам убийц. Что за невыносимая тирания! Но к чему обвинять тиранов? Разве не вы сами и ваше малодушие взрастили их? Не вы ли закрывали глаза, когда они — тогда еще горстка людей — начали объединяться, не вы ли своим молчанием поощряли умножение их числа, не вы ли, праздно наблюдая за их вооружением, обратили это оружие против самих же себя? А следовало бы пресечь их поползновения еще в зародыше, когда они осыпали поношениями ваших соотечественников, но вы своим равнодушием поощряли этих преступников к грабежам. Никто не сказал ни слова, когда они обирали дома, — тогда они схватили и их хозяев: они протащили их посреди города, и никто не пошевелил и пальцем в их защиту. Они бросили в тюрьму тех, кто был оставлен вами на произвол судьбы, — я не буду упоминать, сколько их было и кто был среди них, — без обвинения, без приговора их поместили в заключение, и никто не выступил на их защиту, и потому за заключением последовало убийство, свидетелями которого явились мы все. Да, мы все видели это, мы уподобились стаду бессловесных животных, из которого по очереди извлекаются отборные жертвы, — никто не издал ни звука, ни одна рука не поднялась.
И потому терпите, терпите при виде того, как попирается святилище, не сетуйте на то, что нечестивцы достигли вершины лестницы, ступени которой воздвигались вашими собственными руками! Не удивляйтесь, если теперь они пойдут еще дальше, если только существует на свете что-либо, что может превзойти разрушение Храма. Теперь они завладели наиболее укрепленным местом в городе, и отныне Храм будет рассматриваться как крепость. Тирания хорошо укрепилась, и враг над самыми вашими головами — но что намереваетесь делать вы? Куда обратите свои надежды? Или вы ожидаете римлян, чтобы они возвратили нам наши святые места? Неужто же дела в этом городе зашли так далеко и мы достигли в своих несчастьях того, что даже враги сострадают нам? Так почему же вы не восстанете, о малодушнейшие из малодушных, и не обратитесь навстречу ударам и, как это принято даже у животных, не дадите отпор мучителям?! Пусть каждый вспомнит о собственных несчастьях, представит все, что ему пришлось выстрадать, разожжет в своей душе пламя сопротивления! Неужто и в самом деле вы утратили наиболее достойное и естественное из человеческих чувств — стремление к свободе? Неужто мы возлюбили рабство и ищем себе господ, словно подчинение — это то, что мы унаследовали от наших предков? Но ведь именно они столько раз поднимались на великую борьбу за независимость и ради того, чтобы не повиноваться ничьим приказаниям, бросали вызов мощи Египта и Мидии. Но к чему вспоминать предков? Война с Римом, которую мы ведем сейчас, — не буду говорить о том, является ли она полезной и выгодной для нас или же как раз напротив, — что именно ее причина? Не свобода ли? В таком случае неужели же мы, отказавшиеся подчиниться владыкам целого мира, признаем своими господами собственных соплеменников? Однако если подчинение власти чужеземцев может быть отнесено на счет сокрушительного удара судьбы, то раболепство перед собственными подонками является сознательно избранной низостью.
Раз уж я упомянул о римлянах, не скрою от вас того, что посреди речи заставило меня обратить мысли в этом направлении. Даже если мы и попадем в их руки (хотя я и не думаю, что это случится), нам не придется терпеть обращения хуже того, которому нас подвергают эти люди. Неужто что-либо может уязвить нас более, нежели вид приношений, возлагаемых в Храме теми, кто снял их как добычу с убитых соотечественников, кто предал смерти всю знать столицы, умертвив мужей, которых не тронули бы даже римляне в час победы? Римляне никогда не преступали запретного для непосвященных предела, никогда не попирали ни одного из наших священных обрядов, с почтением взирая издали на стены святилища, тогда как люди, рожденные в этой стране, воспитанные в наших обычаях и называющие себя евреями, расхаживают посреди святыни, когда на руках их еще не остыла кровь соплеменников! И перед лицом всего этого неужто кто-либо может еще страшиться войны с чужеземцами, врагом гораздо более умеренным, нежели наши собственные соотечественники? Что ж, если приходится называть вещи своими именами, то, пожалуй, именно в римлянах можно найти защиту нашим законам, тогда как истинные их враги находятся здесь, в городе!
Однако, я думаю, вы собрались сюда уже убежденные в том, что эти заговорщики против нашей свободы являются подлинными чудовищами и что не существует такого наказания, которое бы равнялось всему содеянному ими, и еще до того, как я произнес эту мою речь, вы пылали на них гневом за все то, что они заставили вас претерпеть. Возможно, большинство из вас устрашено их численностью и дерзостью, равно как и преимуществом их расположения. Но все это — следствие вашего небрежения, и все время, пока вы мешкаете, положение будет еще более ухудшаться. В самом деле — их численность возрастает день ото дня, поскольку всякий подонок по своей природе стремится к себе подобным; их дерзость, не встречавшая до сих пор никакого противодействия, воспламеняется еще более; и конечно же, они извлекут выгоду из своего господствующего положения и укрепятся еще более, ежели мы дадим им на это время. Но можете быть уверены, что, если мы начнем против них наступление, они будут побеждены своей собственной нечистой совестью и разум сведет на нет их преимущество в расположении. Может быть, оскорбленный ими Бог обратит их снаряды против ни