3. Ни Ханан, ни часовые не видели, как вестники вышли из города, однако прибытие идумеян не могло остаться незамеченным. Вовремя узнав об этом, Ханан закрыл городские ворота и выставил на стенах часовых; однако, совершенно не желая развязать войну с идумеянами, он решил прежде оружия прибегнуть к убеждению. Потому старейший после Ханана первосвященник Иехошуа, поднявшись на башню, перед которой стояли идумеяне, обратился к ним со следующими словами:
«Много различных потрясений терзает этот город, однако ни одна из превратностей судьбы не поразила меня так, как то, что эти негодяи получили поддержку от столь неожиданных союзников. Ведь вы явились сюда защищать от нас этих злодеев из злодеев с большей, пожалуй, готовностью, чем даже в том случае, если бы столица призвала вас противостоять нападению чужеземцев. Но если бы я видел хоть какое-нибудь сходство между вами и призвавшими вас, то ваше одушевление не казалось бы мне столь бессмысленным — ибо не существует уз более сильных, нежели общность нравов. Однако ежели мы примемся исследовать по очереди каждого из них, то не окажется ни одного, кто не был бы найден тысячекратно заслуживающим смерти. Отребье, подонки со всей страны, они расточили свое собственное имущество, затем обрушили свое безумие на окружающие города и селения и, наконец, незаметно просочились в священный город. И столь неслыханно безбожны эти разбойники, что осквернили даже заповедную землю, — вы можете видеть в это самое время, как они предаются бесстыдному пьянству в святилище, расточая награбленное ими у их жертв добро и удовлетворяя свои ненасытные желудки! Да, присутствие здесь вашего несметного войска с его образцовым порядком было бы оправданно, если бы с общего согласия столица пригласила вас в качестве союзников в борьбе против внешнего врага. Но чем, если не насмешкой судьбы, объяснить, что целый народ берется за оружие, дабы выступить на защиту отъявленных негодяев?
Я давно уже спрашиваю себя, какая причина могла заставить вас выступить столь внезапно, — ведь не может быть, чтобы вы без веской причины вооружились с головы до пят и вышли на помощь разбойникам против собственных соплеменников. Когда мы слышим, как вы упоминаете Рим и измену (ведь именно об этом кричали только что некоторые из вас и еще о том, что вы явились, чтобы защитить свободу столицы), то ни одна из дерзостей этих нечестивцев не поражает нас, как это лживое измышление. В самом деле, ведь того, кто по природе свободолюбив и потому более всего готов к борьбе с внешним врагом, невозможно было настроить против нас никаким иным образом, кроме как измыслив, что мы предаем столь любимую им свободу. Однако поразмыслите над тем, кто клеветники и кто оклеветанные, и на основании положения дел, а не пустых измышлений придите к выводу о том, где истина. И в самом деле, что может заставить нас, столь уже претерпевших, перекинуться к римлянам именно сейчас? Тогда уж нам не следовало восставать с самого начала или, восстав, поскорее сдаться в то время, пока еще вся страна не подверглась разорению. Сейчас же нам, даже если бы мы и стремились к этому, нелегко было бы прийти к соглашению с римлянами, презирающими нас за потерю нами Галилеи, не говоря уж о том, что раболепствовать перед римлянами теперь, когда они находятся у самого нашего порога, было бы позорнее самой смерти. Что до меня самого, то я бы предпочел смерти мир, однако теперь, когда война уже в самом разгаре, я ставлю славную гибель выше жизни в рабстве.
И что же они говорят? Что мы, предводители народа, тайно послали к римлянам, или же что народ, проголосовав, уполномочил нас сделать это? Если они обвиняют только нас, то пусть назовут имена посланных нами к римлянам друзей, пусть назовут имена домашних, оказавших нам эту услугу! Разве видели, как кто-либо отправляется к римлянам? Или кто-то был схвачен на обратном пути? Они могут представить письма, уличающие нас в предательстве? И как нам удалось скрыть свои тайные приготовления от множества горожан, с которыми мы общаемся в течение целого дня, но не утаить их перед горсткой людей, осажденных в Храме и не имеющих возможности выйти в город? Почему им стало известно обо всем именно сейчас, когда для них пробил час расплаты за совершенные преступления? В самом деле, до тех пор, пока у них не было оснований бояться за себя, никто из нас не подозревался в предательстве! Если же, с другой стороны, они обвиняют народ, то ведь решение принималось открыто, не так ли? Все до одного присутствовали на собрании, так что еще до получения вами доноса слухи о принятом решении должны были без всяких затруднений дойти до вас. Так что же? Неужто ж народ, проголосовав в пользу мира, не отправил посольства? И кто же был избран? Пусть они назовут имена! Но все дело в том, что все это — не более чем уловка тех, кто в страхе перед смертью пытается отвратить надвигающуюся кару. Наконец, если городу и суждено быть преданным, то решиться на это могли бы только люди, клевещущие на нас, ибо в длинном списке их злодеяний не хватает только одного — измены.
Ныне же, коль скоро вы уже вооружены и находитесь здесь, первейший ваш долг — выступить на защиту столицы и помочь нам расправиться с тиранами, уничтожившими суды, поправшими законы и вершащими суд своими собственными мечами. Без всякого обвинения знатные граждане были схвачены ими посреди города, брошены в тюрьму и подвергнуты пыткам и, несмотря на мольбы и крики, умерщвлены. Вы можете войти — но не по закону войны — и собственными глазами убедиться в справедливости моих слов: увидите дома, опустошенные их грабежами, облаченных в черное жен и детей убитых, услышите стенания и плач в каждом уголке города, ибо нет здесь никого, кто не испытал на себе неистовство этих нечестивцев. Однако они погрузились в такую пучину безумия, что привели свой нечестивый разбой не только из городов и селений страны в самое сердце всего народа, но и из Иерусалима — в Храм. Они сделали святилище своей ставкой, крепостью и складом, они готовили здесь вылазки против нас! И вот место, благоговейно чтимое всем миром, даже в дальних пределах земли уважаемое всяким, кто только слыхал о нем, попирается хищниками, взращенными в нашей собственной стране. В своем отчаянном положении они натравливают сейчас область на область, город на город, подбивают народ ополчиться против собственного своего сердца. И потому прекраснейшим и подобающим для вас деянием будет, как я уже сказал, помочь расправиться со злодеями, тем самым наказав их за то, что они ввели вас в обман и осмелились призвать в качестве союзников тех, кого им следовало бы опасаться как мстителей.
Если же вы все-таки не решаетесь пренебречь призывами таких людей, вы все же можете, сложив оружие, вступить в город по праву соплеменников и, не считая себя союзниками или врагами, стать для нас судьями. Подумайте о том, сколь выиграют они, те, кто не дал сказать и слова в свою защиту людям взятым без всякого обвинения, если вы будете разбирать их признанные всеми и столь чудовищные преступления. Итак, дайте им пожать плоды вашего прибытия! Если же вы все-таки не разделяете нашего негодования и не желаете быть их судьями, есть еще одна возможность: не становитесь ни на чью сторону, не умножайте наших несчастий, не поддерживайте тех, кто желает погубить столицу. Если же вы все-таки подозреваете, что мы ведем переговоры с римлянами, вы можете держать под наблюдением все входы и выходы, и, если хотя бы одно из этих лживых обвинений подтвердится, тогда вы сможете войти, занять город и наказать тех, чья вина будет доказана. Ведь, поскольку вы находитесь в такой близости от города, неприятель не сможет опередить вас. Однако если ни одно из наших предложений не кажется вам умеренным и благоразумным, не удивляйтесь тому, что ворота города будут закрыты перед вами до тех пор, пока вы держите в руках оружие».
4. Однако речь Йехошуа не произвела на идумеян никакого впечатления. Рядовые воины были в ярости от того, что их тут же не впустили в город, а полководцы пришли в негодование от предложения сложить оружие, ибо считали его равнозначным предложению сдаться в плен. Наконец, с трудом успокоив своих людей, Шимон, сын Катлы, один из их вождей, поднялся на место, откуда первосвященники могли хорошо его слышать, и сказал следующее:
«Нет более ничего удивительного в том, что приверженцы свободы осаждены в Храме, если ворота города, принадлежащего нам всем, заперты перед нашим народом людьми, готовящимися принять римлян и даже, может быть, увенчать ради них ворота города венками. И те же самые люди беседуют с идумеянами с башен и приказывают им сложить оружие, поднятое в защиту свободы! И вы, не доверяющие защиту столицы собственным соплеменникам, еще ожидаете, что мы рассудим ваши разногласия? Вы обвиняете других в казнях без суда, но кто, как не вы сами, присудил целый народ к позору? Ворота этого города всегда были широко открыты перед всяким иноземцем, приходящим сюда для богослужения, а сегодня вы закрыли их перед собственными братьями! Да, конечно, мы примчались сюда лишь затем, чтобы учинить резню, мы спешили развязать братоубийственную войну — мы, которые пришли сюда, чтобы спасти вашу свободу! Я не сомневаюсь, что те, кого вы сейчас осаждаете, нанесли вам точно такое же оскорбление, что вы собрали против них столь же убедительные обвинения. И теперь, когда вы осадили внутри города тех, кто заботится об общем благополучии, когда вы закрыли ворота перед народом, связанным с вами теснейшими узами, и отдаете ему столь оскорбительные приказания, теперь вы еще смеете жаловаться, что находитесь во власти тиранов, и обвиняете в стремлении к захвату власти жертв вашей собственной тирании. Как можно снести ваше притворство, видя, что слова противоречат действительности? Или, быть может, это идумеяне не пускают вас в столицу, не допускают к отеческим святыням? В самом деле, осажденные в Храме заслуживают порицания. Хотя у них и достало мужества покарать предателей, тех самых, которых вы, из-за своей близости к ним, называете «знатными мужами, пятыми безо всякого обвинения», они не начали с вас и не отсекли заблаговременно наиболее жизненные органы этого предательского заговора. Но если нужда и заставила их проявить