слабость, мы, идумеяне, защитим обиталище Бога и выступим на борьбу за нашу общую родину, оградив ее как от внешнего, так и от внутреннего врага. При полном вооружении мы будем оставаться здесь, перед стенами города, до тех пор, пока римляне не устанут возиться с вами или же вы сами не раскаетесь и не перейдете на сторону свободы».
5. Идумеяне встретили эту речь громогласным одобрением, Йехошуа же удалился в отчаянии, что их укротить невозможно и что враги угрожают теперь городу с обеих сторон. Однако и идумеяне не были спокойны: они разъярились оттого, что их силой не пустили в город, а то, что зелоты, которые, как казалось, были в сильном положении, не оказывали им никакой помощи, привело идумеян в такое смущение, что многие из них уже раскаивались в том, что пришли. Однако позор безрезультатного возвращения был сильнее сожалений, и потому они продолжали оставаться на том же месте перед стеной, с большим неудобством расположившись под открытым небом. Но ночью разразилась невиданная буря: свирепствовал ураган, дождь лил потоками, беспрестанно сверкали молнии и удары грома были столь устрашающи, что земля сотрясалась от гула. Это потрясение всего порядка вещей совершенно определенно предвещало гибель людям, и никто не сомневался, что все это — знамения беды.
6. Идумеяне и горожане думали об одном и том же: идумеяне чувствовали, что Бог гневается на них за их поход и что они не избегнут кары, подняв оружие против столицы, Ханан же и его люди были убеждены, что победили без боя и Бог ведет войну вместо них. Однако это истолкование оказалось далеко от истины: они предсказывали врагам участь, которая должна была постигнуть их самих.
Итак, идумеяне, сбившись в кучу, согревали друг друга теплом своих тел и, сомкнув щиты над головой, пытались защититься от потоков дождя. В это самое время зелоты, беспокоясь о них больше, чем о своей собственной судьбе, собрались, чтобы обсудить, можно ли как-нибудь им помочь. Горячие головы настаивали на том, чтобы силой пробиться через ряды охраны, ворваться в город и у всех на глазах открыть ворота перед союзниками: неожиданность нападения, говорили они, повергнет в растерянность часовых и заставит их отступить, тем более что многие из них без оружия и не имеют военного опыта, войску же горожан будет нелегко собраться, потому что все они сидят по домам, укрываясь от бури; если же это и сопряжено с опасностью, то долг зелотов — пойти на все, лишь бы не быть безучастными свидетелями того, как такое огромное войско гибнет из-за них столь жалким образом. С другой стороны, более благоразумные возражали против применения силы, указывая на многочисленность охраны и на то, что из-за прихода идумеян город тщательно охранялся; они также полагали, что Ханан присутствует повсюду и ежечасно совершает обход часовых. И в самом деле, в другие ночи дело обстояло именно так, однако в эту самую ночь все было иначе — и не из-за беспечности со стороны Ханана, но потому, что судьба предопределила гибель ему и всей его страже. Именно она на исходе ночи и в самый разгар бури навела сон на охранявших колоннаду часовых и надоумила зелотов взять из Храма пилы и перепилить засовы на воротах, тогда как рев ветра и непрестанные громовые раскаты заглушали шум их работы.
7. Итак, они потихоньку выбрались из Храма и подошли к стене, где, пустив в ход те же самые пилы, отворили ворота перед идумеянами. Сначала, думая, что на них напали Ханан и его люди, те в испуге схватились за оружие, однако очень скоро признали зелотов и вошли в город. Ярость их была такова, что, поверни они в город, ничто не спасло бы от гибели всех жителей, однако они спешили прежде всего снять осаду с зелотов, ибо впустившие их умоляли не забывать, что те, на помощь кому они прибыли, находятся в отчаянном положении, да и сами они могут оказаться в немалой опасности. Ведь после снятия охраны Храма идумеянам легче будет напасть на город, если же они направятся туда немедленно, то горожане, узнав о случившемся, соберут войско и отрежут все подступы к Храму.
V
1. Убежденные этими доводами идумеяне, пройдя городом, поднялись к Храму, где мучимые неизвестностью зелоты с нетерпением ожидали их прибытия. Когда идумеяне появились внутри Храма, зелоты, воспрянув духом, вышли за внутреннюю стену и вместе с идумеянами напали на часовых. Некоторые из находившихся впереди были заколоты еще спящими, однако крики проснувшихся подняли на ноги всю охрану, и, схватившись за оружие, те, еще совершенно растерянные, бросились отражать нападение. Сначала, думая, что им противостоят одни только зелоты, они, полагаясь на свой численный перевес, были полны уверенности в себе, но при виде подкрепления, прибывающего к зелотам извне, поняли, что в город вторглись идумеяне. Тогда, потеряв надежду, большинство бросило оружие и предалось стенаниям, и только некоторые из молодежи остались при оружии и стойко выдерживали натиск идумеян, долгое время прикрывая собой более слабых.
Криками они давали знать людям в городе о своем отчаянном положении. Однако когда стало известно о вторжении в город идумеян, никто не осмелился прийти на помощь, горожане лишь откликались бесполезными криками и стонами, да повсюду раздавался громкий плач женщин, близкие которых находились среди охраны. Одновременно зелоты и идумеяне издавали боевой клич, а буря делала доносившийся со всех сторон шум еще более устрашающим.
Дикие и кровожадные от природы, идумеяне не щадили никого и, жестоко пострадав от бури, вымещали свою ярость на тех, кто не пустил их в город. Они не делали различия между умолявшими их о пощаде и упорствующими в защите и пронзали мечами многих, напоминавших им об узах крови или заклинавших не осквернять общий для них Храм. Не было ни пути к бегству, ни надежды на спасение — все оттеснены в одно место и отрезаны, отступать некуда, и убийцы следуют по пятам. В этом безвыходном положении, теснимое врагами большинство бросалось с кручи вниз в город, избрав, как мне кажется, участь еще более достойную жалости, нежели та, которой они избежали. Весь Внешний Храм был затоплен кровью, и солнце, взойдя, осветило 8500 трупов.
2. Однако идумеяне еще не насытили своей ярости: теперь они принялись за город, грабя каждый дом и убивая всякого, кто попадался на пути. Затем, решив, что не имеет смысла расточать силы на простой народ, они обратились на поиски первосвященников, ибо более всего стремились выместить свой гнев именно на них. Первосвященники были скоро схвачены и убиты, причем, стоя над их трупами, идумеяне еще и насмехались над Хананом за его преданность народу и над Йехошуа за его речь со стены. И они до такой степени преступили все правила благочестия, что бросили мертвые тела непогребенными — и это несмотря на то, что евреи придают такое значение погребению мертвых: даже приговоренный к казни через распятие должен быть снят с креста и погребен до захода солнца.
Мне думается, я буду недалек от истины, если скажу, что падение города началось со смертью Ханана и отсчет разрушения стены и всеобщего крушения евреев должно вести с того самого дня, когда народ увидел своего первосвященника, вождя и спасителя умерщвляемым посреди города. Ибо Ханан поистине был мужем, достойным почитания во всех отношениях, но в первую очередь — за свою приверженность справедливости. Будучи вознесен столь высоко благодаря своему происхождению, положению и славе, он даже с последним из бедняков обращался как с равным себе. Безмерно любивший свободу, страстный приверженец народоправия, он всегда ставил общую пользу выше собственной выгоды и более всего стремился к сохранению мира, ибо знал, что Рим непобедим. Однако под воздействием необходимости он тщательно предусмотрел и все военные дела, чтобы евреи, если не примирятся с римлянами, были в состоянии вести успешную войну. Короче говоря, если бы Ханан был жив, война с Римом непременно завершилась бы примирением: непревзойденный оратор, он всегда умел склонить народ на свою сторону — да он уже и заставил замолчать всех своих противников. Если же все-таки пришлось бы воевать, то под началом такого человека евреи доставили бы немало хлопот римлянам.
Его напарником был Йехошуа, быть может и проигрывавший в сравнении с ним, однако значительно возвышавшийся над всеми остальными. Однако я думаю, что сам Бог приговорил оскверненный город к гибели и пожелал очистить святилище огнем, а потому отсек тех, кто прилепился к городу и святилищу всем сердцем и так сильно любил их. Вот так те, кто незадолго до того был облачен в священные одеяния, совершал славящееся по всему миру богослужение и почитался пришельцами со всех концов земли, на глазах у всех были брошены обнаженными на растерзание псам и хищникам. Я думаю, сама Добродетель оплакивала этих мужей, сетуя о своем поражении от рук Порока. Таков был конец Ханана и Йехошуа.
3. Покончив с этими двумя, зелоты и полчища идумеян набросились на жителей города и стали избивать их, словно стадо нечистых животных. Большинство убили прямо на месте, однако молодые люди знатного происхождения были в оковах помещены под стражу — их казнь отложили в надежде на то, что некоторые захотят перейти на сторону зелотов. Однако никто не пошел на это, и все предпочли смерть тому, чтобы выступить вместе с негодяями против своей родины. За этот отказ они заплатили ужасную цену: были подвергнуты бичеванию и пытке на дыбе, и только когда их тела не могли уже выносить новых мучений, их сочли достойными смерти от меча. С теми, кто был взят утром, было покончено в течение ночи, и их тела выволокли наружу, чтобы очистить место для новых узников. Люди до такой степени были поражены страхом, что никто не осмеливался ни открыто оплакивать убитого родственника, ни предать погребению его тело. Все прятали слезы за запертыми дверями и не испускали даже стона, не удостоверившись прежде, что никто из врагов не может подслушать их, ибо оплакивающий немедленно подвергался той же участи, что и оплакиваемый. Ночью они брали в руки немного пепла и посыпали тела, а некоторые смельчаки делали это и днем. Таким образом нашли свою смерть 12 тысяч благородных юношей.