4. Зелоты же, исполнившись в конце концов отвращения к неприкрытым убийствам, создали видимость судебного разбирательства. Они поставили себе целью уничтожить одного из виднейших граждан, Зхарию, сына Баруха, раздражавшего их своей безграничной ненавистью к пороку и любовью к свободе. Он был, кроме того, еще и богат, так что они надеялись и избавиться от человека, способного погубить их, и заодно разграбить его имущество. Итак, они приказом собрали в Храме 70 граждан, обладающих правом вершить суд, и, словно на сцене, сделали их судьями без всякой власти. Они выдвинули против Зхарии обвинение в попытке передать дела в городе в руки римлян и в том, что он послал Веспасиану письмо с предложением измены. Ни единой улики и ни единого свидетельства не было выдвинуто в подтверждение обвинения, однако они заявили, что сами совершенно убеждены в виновности, а это вполне может считаться подтверждением истинности обвинений.
Зхария понял, что судьба его предрешена, что его заманили не на суд, а в тюрьму. Однако верная смерть не сделала его менее свободоречивым — он поднялся и, осыпав насмешками неправдоподобие приписываемых ему преступлений, в нескольких словах разбил обвинения. Затем он обратился против обвинителей и перечислил одно за другим все их беззакония, горько сетуя на причиненное ими всеобщее разрушение. Гул негодования поднялся среди зелотов, они едва сдерживались, чтобы не пустить в ход мечи, но все же предпочли продолжить игру и довести до конца это поддельное разбирательство, тем более что желали испытать, способны ли судьи ради справедливости подвергнуть опасности собственные жизни. Однако семьдесят признали подсудимого невиновным, предпочтя погибнуть вместе с ним, нежели взять на себя ответственность за убийство. Зелоты встретили оправдательный приговор криками недовольства: все они негодовали на судей, ведь те не поняли, что возложенные на них полномочия — не более чем игра. Двое из наиболее дерзких набросились на Зхарию и умертвили его посреди Храма, а когда он упал, сказали, издеваясь: «Сейчас ты получил также и наш приговор и теперь-то уж наверняка освобожден». С этими словами они сбросили его тело в ущелье, что под Храмом. Затем они, глумясь над судьями, избили их рукоятками мечей и вытолкали из храмовых пределов, воздержавшись от их убийства только затем, чтобы те разнесли по всему городу весть о рабстве.
5. Идумеяне уже раскаивались в том, что пришли, и тяготились происходящим в городе. Один из зелотов, тайно явившись к ним, созвал их на сходку, где указал им на все беззакония, совершенные ими совместно с призвавшими их, и перечислил нанесенный ими столице ущерб. «Вы явились сюда, — сказал он, — думая, что первосвященники предают столицу римлянам. Однако не свидетельства измены нашли вы здесь, но притворных защитников города, рвущихся к войне и тирании. Вам следовало с самого начала остановить их, но если уж вы однажды столь опрометчиво вступили в союз для пролития братской крови, то должны по крайней мере теперь отдать себе отчет в своих ошибках и перестать содействовать разрушителям отеческих обычаев. Если же кто-то из вас все еще негодует, что перед вами закрыли ворота и не дали беспрепятственно войти в город с оружием, то разве виновные не расплатились уже за это? Ханан мертв, и за одну ночь умерщвлены едва ли не все жители города. Эти события вызвали во многих из вас раскаяние, однако призвавшие вас продолжают проявлять безграничную свирепость, нимало не считаясь с мнением своих спасителей. На глазах у союзников они осмеливаются совершать нижайшие из гнусностей, и до тех пор, пока кто-либо из вас не остановит их или не отмежуется от их деяний, все их беззакония будут ставиться в вину вам, идумеянам. Итак, поскольку обвинение в измене оказалось клеветой и прихода римлян не предвидится, в городе же утвердилась тирания, которую невозможно свергнуть, вам следует возвратиться домой и прекратить союз с этими негодяями — тем самым вы снимаете с себя вину за все те преступления, в которых, будучи введены в заблуждение, приняли участие».
VI
1. Убежденные этой речью, идумеяне сначала освободили из тюрьмы около двух тысяч горожан (все они немедленно покинули город и перебежали к Шимону, о котором речь пойдет немного позже), а затем отошли от Иерусалима и возвратились домой. Их уход имел для обеих сторон непредвиденные последствия: горожане, не подозревавшие об их раскаянии, несколько приободрились, как если бы избавились от врагов, зелоты же еще более обнаглели, как если бы не были оставлены союзниками, но избавились от недоброжелателей, мешавших им в беззакониях. И в самом деле, теперь их бесчинства не сопровождались уже никакими колебаниями или размышлениями, они принимали решения с молниеносной быстротой и еще быстрее приводили их в действие. Мужество и благородство были главными жертвами, они уничтожали первое из них завистью, а второе — страхом, ибо понимали, что вся их безопасность держится на том, чтобы в городе не осталось ни одного сколько-нибудь заметного человека.
Наряду с многими другими они умертвили и Гуриона, человека, славного своим именем и происхождением. Гурион был сторонник народоправления и свободолюбив, как никто другой из евреев: многие его достоинства были причиной гибели, но в первую очередь — свободоречие. Их рук не избежал даже Нигер Переянин, более всех отличившийся в походах против римлян, — и его, громко кричащего и указывающего на свои шрамы, протащили посреди города. Когда его выволокли за ворота, он потерял надежду на спасение и стал умолять их о погребении. Однако они сначала дали ему понять, что он не будет предан столь желанной ему земле, а затем умертвили его. Умирая, Нигер призвал на их головы месть Рима, голод, чуму и войну и, сверх всего, борьбу друг с другом не на жизнь, а на смерть. И все это Бог свершил над нечестивцами, и не было ничего справедливее этой кары, ибо в скором времени им предстояло вкусить от собственного безумия.
Со смертью Нигера их страх перед свержением уменьшился, и не осталось такой части народа, для истребления которой они не изобрели бы предлога. Те, кто когда-либо был с ними в ссоре, давно уже пали жертвой, против тех же, кто никогда не сталкивался с ними в мирное время, были выдвинуты подходящие к каждому случаю обвинения: если человек никогда не приближался к ним, он обвинялся в высокомерии, если приближался и вел откровенные речи — в непочтении, если льстил — в заговоре. Самые серьезные и самые незначительные обвинения одинаково карались смертью, которой не мог избежать никто, за исключением людей совсем незначительных вследствие низкого происхождения или бедности.
2. Римские военачальники рассматривали междоусобицу в стане врага как дар, посланный им самим небом, и рвались выступить на Иерусалим. Они подступили к Веспасиану и просили его, как командующего всеми силами, не терять времени. Само божественное провидение, говорили они, встало на их сторону и натравило их врагов друг на друга; однако обстоятельства могут измениться, и евреи, как вследствие усталости от междоусобных распрей, так и из-за перемены в образе мыслей, могут вскорости снова прийти к согласию. Однако Веспасиан ответил им, что они заблуждаются относительно того, что следует делать, словно в театре, принимают воинственный вид и алчут небезопасного предприятия, совершенно пренебрегая соображениями безопасности и пользы. «Если, — сказал он им, — двинемся на город сейчас, только принудим врагов к согласию и будем вынуждены противостоять их объединенным силам. Если же будем выжидать, то благодаря внутренним раздорам число наших врагов сократится. Поэтому лучше препоручить командование Богу, который передает нам евреев без всяких усилий с нашей стороны и вручает победу без всякой опасности для войска. Пусть наши враги гибнут пока от собственных рук, уничтожая себя в величайшей междоусобице, мы же, словно зрители, понаблюдаем за этой опасной борьбой издалека и не будем связываться с теми, кто запутался во взаимных убийствах.
Если же кто-нибудь думает, что победа без борьбы лишит нас славы, пусть поймет, что бескровный успех гораздо выгоднее чреватого опасностями сражения, не говоря уж о том, что тот, кто добивается победы благодаря самообладанию и разуму, достоин славы ничуть не менее, чем отличившиеся в сражении бойцы. Кроме того, я хочу вам напомнить, что в то время, как неприятель с каждым днем убывает в числе, наше войско оправляется от перенесенных трудов и набирается все новых сил. Наконец, сейчас неподходящее время для того, чтобы устремиться в погоню за победным венцом, ибо евреи не заняты ни укреплением стана, ни изготовлением оружия, ни набором подкрепления — случаи, в которых отсрочка обратилась бы против допустивших ее, — но пожирают друг друга в раздоре и гражданской войне, неся изо дня в день потери большие, чем могли бы нанести им даже мы, римляне, если бы наши войска заняли город. И если мы считаемся с собственной безопасностью, то нужно позволить им и далее уничтожать друг друга, если же мы заботимся о славе, то тем более не следует нападать на пораженный болезнью город, ибо всякий справедливо скажет, что своей победой мы обязаны не себе самим, но междоусобице среди врагов».
3. Военачальники согласились с доводами Веспасиана, идействительность очень скоро подтвердила правильность его соображений. Каждый день в римский лагерь прибывали перебежчики, спасшиеся от рук зелотов. Бежать из города было очень трудно, так как все выходы тщательно охранялись и с каждым, кого заставали поблизости от римлян, чтобы он там ни делал, расправлялись как с перебежчиком. Однако если человек платил деньги, ему давали уйти, так что изменником был только тот, кто не мог заплатить, — богатые покупали бегство и только бедные умерщвлялись. Вдоль всех больших дорог громоздились груды мертвых тел, и многие, кто прежде подумывал о бегстве, предпочли гибель внутри городских стен, поскольку надежда на погребение делала смерть в городе меньшим из зол. Однако зелоты дошли в своей дикости до того, что не позволяли предавать земле ни убитых на дорогах, ни тех, кто был казнен в самом городе. Словно бы договорившись между собой разрушить законы отечества и самой природы и вместе с преступлениями против людей осквернить даже самого Бога, они оставляли мертвые тела разлагаться под открытым небом. Те, кто хоронил