уже случилось испускать дух на телах тех, кого они предавали погребению, и многие приходили к могилам еще до того, как наступал их смертный час. Бедствие не сопровождалось ни плачем, ни стенаниями, ибо голод подавил все чувства. Оскалившись, с сухими глазами взирали те, чья смерть медлила наступить, на всех, обретавших покой прежде них. Мертвая тишина объяла город, и с ней — преисполненная смертью ночь.
Но ужаснее всего были разбойники. Словно грабители могил, они врывались в дома и обирали трупы, а затем, сорвав с мертвецов их облачения, со смехом удалялись. Были такие, что испытывали на трупах остроту своих мечей или для проверки оружия пронзали насквозь тех из лежащих, в ком еще теплилась жизнь; зато тех, кто умолял поднять руку и прикончить их мечом, они с презрением оставляли умирать голодной смертью. Испуская дух, каждый устремлял взор в сторону Храма, где он оставлял мятежников живыми. Последние на первых порах приказывали хоронить умерших на общественный счет, так как запах трупов был невыносим, однако позднее, когда это стало уже невозможным, просто сбрасывали их со стен в ущелья.
4. Когда Тит, объезжая позиции, увидел эти наполненные трупами ущелья и потоки гноя, истекавшие из-под разлагавшихся тел, он издал стон и, воздев руки к небу, призвал Бога в свидетели того, что все это не дело его рук. Таково было положение в городе.
Теперь, когда мятежники прекратили вылазки (ведь упадок духа и голод коснулись уже и их), римляне находились в приподнятом настроении. Хлеба и других припасов у них было в избытке, так как они получали все это из Сирии и других близлежащих провинций. Многие становились рядом со стеной и выставляли на обозрение изобилие съестного, своей сытостью еще сильнее разжигая в неприятеле голод. Однако Тит, видя, что никакие страдания не могут заставить мятежников сдаться, из жалости к остаткам населения и в заботе спасти тех, кто еще оставался в живых, принялся за строительство новых валов, хотя доставка леса и представляла значительные трудности. Ведь весь лес вокруг города был вырублен еще при прошлом строительстве, так что теперь воины подвозили его с расстояния девяноста стадиев. Теперь они строили только против Антонии, где, разделившись на четыре части, возвели валы, еще более мощные, чем прежние. Тит объезжал легионы и сам торопил работающих, тем самым показывая разбойникам, что они у него в руках. Но они единственные были лишены сожаления о совершенных злодеяниях: отделив в себе душу от тела, они обращались с обоими так, как будто ни то ни другое не принадлежало им. Ведь души их были столь же нечувствительны к страданиям, сколь тела нечувствительны к боли: словно псы, терзали они труп народа и наполняли темницы обессилевшими людьми.
XIII
1. Шимон предал пыткам и казни даже Маттитьяху, благодаря которому овладел городом. Этот Маттитьяху, сын Боэта, происходил из первосвященнического рода и пользовался в народе высоким почетом и доверием. Когда народ жестоко притеснялся зелотами, к которым примкнул уже и Йоханан, Маттитьяху убедил горожан призвать себе на помощь Шимона, с которым он не заключил никакого предварительного соглашения, не ожидая от того ничего дурного. Но как только Шимон вступил в город и завладел им, он стал относиться к советовавшему в его пользу Маттитьяху так же враждебно, как и ко всем остальным, относя его заступничество на счет его простодушия. Тогда-то Маттитьяху и был приведен к нему и обвинен в сочувствии к римлянам, и Шимон, не позволив ему даже оправдаться, приговорил его вместе с тремя сыновьями (четвертый к тому времени успел перебежать к Титу) к смертной казни. Тот умолял казнить его прежде детей, требуя этой милости взамен того, что открыл перед ним ворота города, Шимон же велел предать его смерти самым последним. И он был выведен на обозрение римлян и заколот после того, как детей умертвили на его глазах. Все это проделал по приказанию Шимона Ханан, сын Багадата, самый жестокий из его телохранителей; и он еще глумился над Маттитьяху, спрашивая, помогут ли ему теперь те, к кому он намеревался бежать. Шимон же запретил хоронить тела казненных. Вслед за ними были казнены Хананья, сын Масбала, довольно видный священник, и писец совета Аристей из Эммауса а вместе с ними еще 15 граждан высокого положения. Отец Йосефа содержался в заключении под охраной, и из страха перед изменой они во всеуслышание провозгласили, что никому из города не дозволяется вести совместные беседы и собираться в одно место, тех же, кто выказывал скорбь по осужденным, казнили без всякого разбирательства.
2. При виде всего этого некий Йехуда, сын Йехуды, один из подчиненных Шимона, которому была вверена охрана одной из башен, то ли из сострадания к столь жестоко умерщвленным, то ли, скорее всего, в заботе за свою собственную судьбу, собрал десяток самых надежных своих людей и сказал им следующее: «Доколе мы будем терпеть все эти злодеяния? Разве то, что мы сохраняем верность злодею, дает нам хоть какую-то надежду на спасение? Ведь уже и голод против нас, да и римляне вот-вот вступят в город. Шимон же предает даже своих благодетелей, и во всякий час существует опасность быть казненным по его слову, между тем как на слово римлян можно смело положиться. Так давайте же сдадим им стену и так спасем и самих себя, и город. Что же до Шимона, то ничего страшного с ним не произойдет, если приговор ему будет вынесен чуть-чуть быстрее». Убедив своими словами этих десятерых, он с рассветом разослал остальных своих подчиненных по разным местам, чтобы заговор его не был каким-либо образом разоблачен, сам же спустя три часа начал со своей башни обращаться к римлянам. Одни отнеслись к его речам с пренебрежением, другие — с недоверием, большинство же оставило их без внимания потому, что рассчитывали и без того в скором времени взять город без всякой опасности для себя. Тем не менее Тит c тяжеловооруженными воинами начал было приближаться к стене, но Шимон предупредил его — ему стало известно об измене, и он, успев занять башню прежде римлян, немедленно схватил заговорщиков, умертвил их на глазах римлян и сбросил изуродованные тела со стены.
3. В это время Йосеф, не прекращавший увещеваний к защитникам города, получил при одном из своих обходов удар камнем в голову и тут же, потеряв сознание, рухнул на землю. Это побудило евреев совершить вылазку, и они наверняка успели бы втащить его в город, если бы Цезарь немедленно не выслал людей для защиты. В то время пока те и другие сражались между собой, Йосеф, едва ли понимавший, что происходит вокруг него, был унесен. Мятежники, полагавшие, что прикончили наконец того, чьей смерти они так жаждали, громкими криками выражали ликование. Когда весть о происшедшем распространилась по городу, оставшиеся в живых жители сильно пали духом, так как они думали, что тот, чье содействие поддерживало в них надежду о переходе к римлянам, и в самом деле умер. Когда же мать Йосефа услышала в тюрьме о смерти сына, она сказала своим стражам, что для нее он мертв еще с Йодфата, ведь даже пока он был жив, все равно у нее не было сына. Наедине же со своими служанками она оплакивала его, говоря: «Вот он, плод моего материнства, — я не могу даже похоронить сына, который, как я надеялась, предаст меня земле!» Однако ни ее это ложное известие не заставило долго скорбеть, ни разбойников — долго радоваться, ибо Йосеф вскоре оправился от удара и, появившись у стены, крикнул им, что в скором времени они заплатят ему за рану. И он продолжал убеждать народ сдаться на милость римлян. Появление его было ударом для мятежников, в народе же возбудило новые надежды.
4. Многих перебежчиков нужда побуждала просто спрыгивать со стены и бежать к римлянам; другие выходили вперед с камнями в руках, словно для сражения, а там переходили на сторону неприятеля. Однако участь их была еще ужаснее участи тех, кто оставался в городе, ибо насыщение, которое они находили у римлян, приближало их к гибели еще стремительнее, чем оставленный в городе голод. Они прибывали в римский лагерь распухшие от голода и словно страдающие водянкой, и здесь настолько переполняли свои пустые желудки, что они разрывались. И только тот избегал этой участи, кто, будучи научен опытом, укрощал свой аппетит и принимал пищу понемногу, так, чтобы ее смогло принять отвыкшее от еды тело. Однако сохранивших жизнь ожидала следующая казнь. Сирийцы однажды подсмотрели, как один перебежчик выбирает из испражнений золотые. Как я уже говорил, перед тем, как покинуть город, перебежчики проглатывали золотые, так как мятежники подвергали всех тщательному обыску. Золота же в городе было в изобилии, и за двенадцать аттиков можно было купить его столько, сколько прежде продавалось за двадцать пять. Когда эта уловка обнаружилась на одном из перебежчиков, по всем лагерям разнесся слух, что перебежчики прибывают наполненные золотом, и многие аравийцы и сирийцы распарывали животы людям, пришедшим в поисках убежища, и искали в их внутренностях золото. По моему мнению, евреям еще не доводилось претерпевать бедствия ужаснее, ведь за одну ночь было таким образом разрезано около двух тысяч человек!
5. Когда Цезарю стало известно об этом беззаконном преступлении, он решил было оцепить виновных всадниками и закидать копьями, и удержало его от этого лишь то, что слишком многие были замешаны, так что число подлежащих наказанию намного превышало число умерщвленных. Потому он созвал предводителей союзников вместе с начальниками легионов (поскольку кое-кто из римлян тоже участвовал в преступлении) и излил свое негодование как на тех, так и на других. «Возможно ли, — воскликнул он, — чтобы ради случайной прибыли кто-то из моих воинов решился на такое злодеяние, не устыдившись своего собственного оружия, тоже сделанного из золота и серебра?!» Арабам же и сирийцам он сказал: «Вы, участвуя в этой чужой для вас войне, сначала даете свободу своим необузданным страстям, а затем делаете римлян ответственными за вашу зверскую жестокость и ненависть к евреям. Вот уже и теперь некоторые из моих воинов стали причастны вашей дурной славе». Союзникам он пригрозил, что всякий, кто еще раз осмелится на подобное преступление, будет караться смертью, начальникам же легионов приказал, чтобы подозреваемые в участии в этом деле были разысканы и приведены к нему.