Но поистине корыстолюбие пренебрегает любым наказанием, и человеку врождена столь сильная и непреоборимая страсть к наживе, что ни одна другая не может соперничать с нею. Правда и то, что все страсти так или иначе имеют пределы и могут быть обузданы страхом, и не кто иной, как сам Бог осудил этот народ на совершенную погибель и закрыл ему все пути к спасению. Ибо как иначе можно объяснить, что столь суровый запрет Цезаря был нарушен и насилие над перебежчиками продолжало совершаться втайне? Ведь чужеземные союзники встречали и убивали беглецов еще до того, как они появлялись на виду у остальных, и, остерегаясь, чтобы не быть замеченными кем-нибудь из римлян, потрошили их, извлекая из внутренностей мерзостную добычу. Впрочем, золото было найдено только в немногих, большинство же пало жертвой тщетных надежд. И вот страх перед подобной участью явился причиной того, что многие из перебежчиков возвратились назад.
6. Между тем Йоханан, когда отнимать у народа было уже нечего, обратился к святотатственному грабежу. Именно он отдал на переплавку множество храмовых приношений и употреблявшейся в богослужении утвари, чаш, блюд и столов, не воздержавшись даже от сосуда, присланного в дар Августом и его супругой. Римские правители во все времена почитали Храм и умножали его великолепие, и не кто иной, как еврей, расхитил теперь дары чужеземцев! Приближенным своим он говорил, что то, что принадлежит Богу, можно безбоязненно использовать на угодные Богу цели, и тем, кто сражается за Храм, дозволено брать из него средства к существованию. По той же причине он опустошил и запасы священного вина и масла, хранимые священниками во Внутреннем Храме для окропления жертв всесожжения, и разделил их среди толпы, которая без малейшего трепета израсходовала эти запасы на умащение и питье. Я не смогу обойти молчанием того, о чем мне велят сказать мои чувства; я полагаю, что если бы римляне помедлили с наказанием этих нечестивцев, то или земля разверзлась бы под городом, или бы его поглотил потоп, или бы он, подобно Содому, был бы поражен молнией, ибо он произвел на свет поколение гораздо более безбожное, чем те, которых постигли все эти кары, поколение, безумие которого повлекло за собой гибель всего народа.
7. Но к чему перечислять по порядку все бедствия? Как раз в эти дни к Титу перебежал Маноах, сын Эльазара, рассказавший, что через одни только ворота, к которым он был приставлен, между 14-м днем месяца Ксантика, когда римляне встали лагерем перед городом, и 1-м днем месяца Панема было вынесено 115 880 трупов! И все это — только трупы бедняков. Ведь Маноах был там не начальником стражи, а лишь выдавал деньги на погребение за счет общественной казны и потому поневоле вел счет мертвым. Остальных хоронили родные и близкие, и все погребение состояло в том, что тела выносились за город и там попросту выбрасывались. После Маноаха к римлянам перебежало еще немало видных граждан, и по их сообщениям всего за ворота было таким образом выброшено не менее 600 000 бедняков. Что же касается остальных умерших бедняков, то их число не поддается определению. Когда же (так рассказывали они) уже не было сил выносить трупы неимущих, то их стаскивали в самые большие дома и там запирали. Мера зерна продавалась за талант, а когда город был обнесен стеной и стало нельзя собирать и зелень, некоторые дошли до того, что рылись в сточных канавах и засохшем коровьем навозе, выискивая хоть что-то пригодное для еды. Короче говоря, то, на что люди прежде не могли даже смотреть, теперь стало для них пищей.
Римляне, только слыша обо всем этом, испытывали сострадание; мятежники же, видевшие все собственными глазами, и не думали раскаяться, и в конце концов эти бедствия распространились и на них самих. Все это произошло потому, что они были ослеплены уже представшим перед городом и перед ними самими роком.
Книга шестая
I
1. Итак, по мере того как мятежники все более ожесточались вследствие неудач и голода, косившего теперь не только народ, но и их самих, бедствия жителей Иерусалима усугублялись день ото дня. По всему городу громоздились груды трупов, являвшие собою ужасающее зрелище, распространявшие тлетворный запах и мешающие тем, кто отправлялся на вылазки. Словно переходя после кровавой брани, они вынуждены были ступать по трупам. Однако, двигаясь таким образом, мятежники не испытывали ни стыда, ни сожаления, равно как не подозревали, что подобное надругательство над умершими заключает в себе зловещее предзнаменование для них самих. Руки их были осквернены братоубийством, они же рвались в бой с чужеземцами, не иначе, думается мне, как затем, чтобы упрекнуть Божество за промедление в исполнении над ними Своей кары, ибо причиной их воинственного пыла была теперь уже не надежда на победу, но одно лишь отчаяние.
Что же касается римлян, они, несмотря на то что доставка леса была сопряжена с большими трудностями, завершили возведение валов в течение двадцати одного дня. Все окрестности города в окружности 90 стадиев были, как я уже говорил ранее, совершенно оголены. Подобно самому городу, вся область являла собой удручающее зрелище — там, где прежде радовали глаз деревья и сады, не было теперь ничего, кроме бесплодной, голой пустыни. При виде этого опустошения те из чужестранцев, кто знавал прежнюю Иудею и помнил всю красоту иерусалимских предместий, не могли сдержать скорби и сетований по поводу постигшей ее перемены. Война до такой степени истребила всякий намек на прежнюю красоту, что если бы здесь вдруг возник кто-то из знавших эту местность прежде, то он не только не понял бы, где находится, но и, стоя перед самым городом, все еще продолжал бы искать его.
2. Завершение строительства валов породило одинаковый страх как в римлянах, так и в евреях. Евреи предвидели, что если им не удастся сжечь и эти валы, город неизбежно падет, римляне же осознавали, что на этот раз с потерей валов они лишатся и надежды на взятие города. В самом деле, и леса достать было уже больше неоткуда, да и сами воины были изнурены как телом — от постоянных трудов и усилий, так и душой — от следовавших одна за другою неудач. И даже бедствия осажденных способствовали скорее упадку духа среди римлян, нежели в стане их противников. Ведь осажденные, вопреки всем своим страданиям, нисколько не смягчились духом, но всякий раз обращали надежды римлян в прах, осиливая их валы своими кознесплетениями, их осадные орудия — крепостью своих стен, их искусство в ведении боя — своей отчаянной отвагой. Но самое главное — обнаружив в евреях силу духа, превозмогающую и раздор, и голод, и войну, и все неисчислимые бедствия, римляне начали считать, что их нападения неотразимы, а их стойкость — неколебима. «На что только, — стали задаваться они вопросом, — на что только не были бы способны эти люди, если бы им благоприятствовала судьба, раз даже бедствия только прибавляют им силы?» И вот по этой-то причине римляне еще более усилили охрану валов.
3. Люди Йоханана в Антонии одновременно и предпринимали меры на случай падения стен, и, предугадывая установление таранов, нападали на осадные сооружения римлян. Но на этот раз их предприятие не увенчалось успехом; выступив с факелами в руках, они потеряли надежду на удачу еще до того, как достигли валов, и повернули вспять. Прежде всего они, судя по всему, не имели единого и согласованного плана действий, ибо выступили разрозненными группками, неодновременно, неуверенно и со страхом — короче говоря, отнюдь не по-еврейски. Ведь все то, что отличает этот народ, на сей раз отсутствовало почти совершенно, именно: отвага, безудержный порыв, всеобщий стремительный натиск и способность не поворачивать вспять, несмотря на потери. В то время как решимость евреев была ослаблена, противодействие римлян оказалось сильнее обыкновенного. Они повсюду так плотно прикрывали насыпи своими телами и вооружением, что не оставалось даже места, куда мог бы проникнуть огонь, и каждый был полон решимости не двигаться с места даже под угрозой смерти. Ведь, не говоря уже о том, что сожжение и этих сооружений было равнозначно крушению всех их надежд, римляне трепетали от стыда при одной мысли о том, что и на этот раз хитрость одержит верх над доблестью, безумная отвага — над военным искусством, численность — над опытностью, иудеи над римлянами. Наконец, им оказывали содействие и метательные орудия, снаряды которых достигали нападавших, каждый упавший служил препятствием для двигавшегося за ним, и опасность, с которой было сопряжено продвижение вперед, ослабила решимость. Уже находясь в поле обстрела, евреи отступили до того, как завязался бой, — одни, будучи устрашенными образцовым порядком и тесной сплоченностью рядов неприятеля, другие же вследствие ран, нанесенных им вражескими копьями. В конце концов они, так ничего и не добившись, отступили, осыпая друг друга упреками в трусости. Эта попытка имела место в 1-й день месяца Панема.
По отступлении евреев римляне, забрасываемые из Антонии камнями, горящими головнями, кусками железа и вообще всем, что только попадалось под руку, установили стенобитные орудия. Ведь евреи, хотя и полагались вполне на крепость стены и относились к римским орудиям с пренебрежением, все-таки хотели воспрепятствовать их установке. Римляне же, со своей стороны, истолковали рвение евреев в защите Антонии как признак слабости стены и, в надежде на непрочность оснований, удвоили усердие. И хотя стена не поддавалась, римляне, не обращая внимания на непрерывный обстрел и угрожавшие сверху опасности, продолжали приводить стенобитные орудия в действие. Несколько воинов, несмотря на свое невыгодное расположение и причиняемые каменными глыбами ранения, образовали из щитов прикрытие и начали руками и рычагами подкапывать основание стены; их усилия привели к тому, что удалось выворотить четыре камня. С наступлением темноты обе стороны прекратили действия, но в эту же ночь в том самом месте, где Йоханан выводил подкоп против предыдущих укреплений, обрушилась стена: подкоп осел, и стена, и без того потрясенная удара