ества и Того, Кто некогда, быть может, надзирал за этим местом (не думаю, чтобы Он присутствовал здесь и ныне), я призываю в свидетели и мое собственное войско, и тех евреев, что находятся в моем стане, и вас самих, что не я принуждаю вас осквернять эти святыни! И если вы изберете себе другое место сражения, никто из римлян не ступит туда ногой и не надругается над ними, и я сохраню для вас Храм даже против вашей воли».
5. Когда Йосеф передал им эти слова Цезаря, разбойники и их главарь отнеслись к ним с пренебрежением, возомнив, что причина этих призывов не в благих намерениях, но в малодушии римлян. Когда Тит удостоверился, что эти люди и не жалеют самих себя, и не хотят пощадить Храм, он был вынужден возобновить военные действия. Выступить всеми силами не было возможности, так как для этого недоставало места. Поэтому он выбрал из каждой сотни по тридцать лучших воинов, поставил над каждой тысячей по трибуну и, отдав все это войско под начало Цереалия, приказал на исходе ночи напасть на сторожевые посты евреев. Он и сам облачился в боевые доспехи и был готов выступить вместе с ними, однако приближенные удержали его — как из-за великой опасности предприятия, так и вследствие доводов, приводимых военачальниками. Ведь те говорили, что он будет более полезен воинам, оставшись в Антонии и оттуда руководя военными действиями, чем если выступит вместе с ними и будет сражаться в первых рядах, зная, что Цезарь видит их всех, каждый воин будет стараться превзойти другого в храбрости. Убежденный доводами, Цезарь объявил воинам, что остается только затем, чтобы быть в состоянии судить их доблесть, чтобы ни один доблестный воин не лишился вознаграждения и ни один трус — наказания, и что он, во власти которого как покарать, так и увенчать славой, будет очевидцем и свидетелем всего совершающегося. Итак, он в указанный срок отпустил назначенных в дело людей, а сам занял в Антонии удобное для наблюдения место и стал с нетерпением ожидать дальнейшего развития событий.
6. Однако посланному им войску не удалось захватить часовых врасплох: в противоположность ожиданиям римлян, те не спали, но с криком бросились навстречу и немедленно вступили в бой. На крик передовой стражи изнутри сомкнутыми рядами высыпали и все остальные. Но поскольку римляне выдержали натиск первых рядов, те, что следовали за ними, натолкнулись на собственный строй, и многие пострадали от своих, словно от врагов. Ведь распознать своих по боевому кличу невозможно было из-за поднявшегося с обеих сторон крика, ночная же тьма также препятствовала различать между своими и чужими, не говоря уже о том, что одни были слепы от ярости, а другие от страха. Потому они наносили удары без разбора, стараясь поразить первого попавшегося. Римляне, которые вплотную сдвинули щиты и двигались в боевом порядке, меньше страдали от неразберихи; кроме того, каждый из них хорошо помнил пароль. Евреи же, напротив, были рассеяны и то наступали, то отступали в полном беспорядке, часто принимая друг друга за неприятеля: каждому мнилось, что отступающие свои являются на самом деле наступающими римлянами. Словом, больше евреев было ранено евреями, чем римлянами, пока наконец не наступил день и не стало возможным различать что происходит на поле сражения, — лишь тогда они разбились на два строя и повели упорядоченную перестрелку.
Ни одна из сторон не отступала и не проявляла признаков усталости. Римляне, зная, что Цезарь наблюдает за ними соревновались воин с воином и отряд с отрядом, и каждый рассчитывал, что, если он будет доблестно сражаться, этот день положит начало его повышению. Для евреев же судьей отваги был страх за самих себя и за святилище, а также тиран, стоявший над ними и побуждавший одних поощрениями, других — угрозами и плетью. Сражение по большей части велось на одном и том же ограниченном пространстве, выходы за пределы которого были незначительны и кратки, ибо ни у тех и ни у других не было места для бегства или преследования. Всякий поворот в сражении сопровождался поощрительными криками римлян с Антонии — когда перевес оказывался на стороне их воинов, они призывали усилить натиск, когда же те отступали, они призывали держаться. Это было словно некое подобие театра, на сцене которого велась война: Тит и его приближенные могли созерцать сражение во всех подробностях. Около полудня наконец сражение, начавшееся на исходе ночи прекратилось. Окончилось оно в том же положении, что и началось, ни одна из сторон не получила определенного перевеса, и победа не досталась ни тем и ни другим. Многие из римлян показали себя в этом сражении, у евреев же из людей Шимона более всего отличились Йехуда, сын Мариота, и Шимон, сын Хошии, из идумеян — Яаков и Шимон, первый — сын Сосы, второй сын Катлы, из людей Йоханана — Гифтай и Алекса, из зелотов — Шимон, сын Ари.
7. Тем временем остальная часть римского войска сровняла основания Антонии с землей и стала прокладывать широкую дорогу к Храму. Дойдя до первого круга стен, легионы приступили к возведению насыпей: против северо-западного угла Внутреннего Храма, у северной галереи, что между двумя воротами, и еще двух — у западной колоннады Внешнего Храма и с наружной стороны северной колоннады. Продвижение работ было сопряжено со многими усилиями и трудами, так как лес для строительства приходилось подвозить с расстояния в сто стадиев. Кроме того, римляне зачастую несли потери из-за устраиваемых евреями засад, так как превосходство в силах сделало их слишком беспечными, тогда как совершенно уже отчаявшиеся в спасении евреи были готовы на самые дерзкие поступки. Так, некоторые всадники взяли в обыкновение, отправляясь за дровами или за сеном, отпускать, пока сами были заняты делом, своих лошадей пастись без узды; евреи же совершали массовые вылазки и похищали лошадей. Поскольку подобные случаи повторялись очень часто Тит догадался об их истинной причине, именно, что похищения удавались скорее по небрежению его воинов, нежели из-за мужества евреев, и потому решил прибегнуть к строгости чтобы таким образом заставить лучше беречь лошадей. Он приказал казнить одного воина, потерявшего лошадь, и страх перед подобным наказанием сберег лошадей остальным: они больше не отпускали лошадей пастись, но словно срастались с ними всякий раз, когда отправлялись выполнять какое-либо поручение. Итак, военные действия у Храма продолжались, и валы близились к завершению.
8. Через день после того, как легионы подошли к Храму, многие мятежники под гнетом голода, который уже не мог быть утолен грабежами, сошлись вместе и на исходе дня атаковали римскую стражу на Масличной горе: они рассчитывали что занятые своими делами римляне будут захвачены врасплох и легко разбиты. Однако римляне своевременно заметили их приближение и вместе с воинами, быстро сбежавшимися с соседних постов, воспрепятствовали им перебраться через стену лагеря или прорваться сквозь нее силой. Завязалась ожесточенная схватка, в которой обе стороны выказывали чудеса храбрости. Римляне сочетали в бою силу с военным искусством, евреи — неудержимый натиск с беспредельной яростью. Одной из сторон руководил страх перед позором, другой — сила необходимости: ведь римляне считали величайшим для себя позором дать евреям уйти из ловушки, в которую они попали, евреи же могли искать спасение только в том, чтобы силой пробиться сквозь стену.
Отличился в этом сражении всадник из одной когорты по имени Педаний. Когда евреи были уже обращены в бегство и теснились на дне лощины, он на полном скаку налетел на них с фланга и за ногу вытащил из толпы бегущих крепко сложенного и в придачу полностью вооруженного юношу — так ловко сумел он наклониться со скачущей во весь опор лошади, столь велика была выказанная им сила мышц и всего тела, столь великолепно владел он искусством верховой езды! Затем, словно похитив какую-то драгоценность, он доставил пленника к Титу. Тот выразил свое восхищение силой похитителя, похищенного же приказал казнить за участие в нападении на стены; сам он в это время был занят подготовкой боевых действий против Храма и торопил строителей с завершением валов.
9. Война шаг за шагом близилась к развязке и подбиралась уже к самому Храму, и тогда евреи, несшие в каждом сражении тяжелые потери, решили, как если бы речь шла о гниющем теле, отсечь пораженные члены и предотвратить распространение заразы. Они сожгли ту часть северо-западной колоннады, которая была соединена с Антонией, и разломали все, что было за ней на протяжении 20 локтей, положив начало сожжению святых мест. Двумя днями позже, на 24-й день указанного месяца, римлянами была подожжена соседняя колоннада. Когда огонь распространился на 15 локтей, евреи сорвали с нее крышу, как с предыдущей, и без малейшего сожаления к уничтожаемым строениям вновь разрушили все, что соединялось с Антонией. И хотя остановить пожар было полностью в их власти, они ничего не предпринимали против распространения огня, заранее отмерив для себя ту площадь, сожжение которой соответствовало их выгоде. Между тем стычки вокруг Храма не прекращались и небольшие отряды как с той, так и с другой стороны постоянно совершали вылазки, продолжая, таким образом, войну.
10. В это время среди евреев выдвинулся человек по имени Йонатан — маленького роста, невзрачный на вид, да и по происхождению и во всех других отношениях незначительный. Он стал появляться у гробницы первосвященника Йоханана, всячески поносить римлян и вызывать храбрейшего из них на поединок. Большинство находившихся там римских воинов отнеслось к нему с пренебрежением, были и такие, что по видимости побаивались его. Некоторые же приводили тот более чем разумный довод, что не стоит завязывать поединок с тем, кто стремится к смерти: ведь потерявшие надежду на спасение (так рассуждали они) способны на неукротимые порывы и не испытывают страха перед Божеством; победа над таким не принесет большой славы, поражение же сопряжено с опасностью и позором, и потому поединок будет скорее доказательством дерзости, нежели мужества.
Долгое время никто не выходил против него, и еврей этот не переставая поносил римлян за трусость, ибо был он большой хвастун и презирал римлян. Наконец выступил один из конного отряда по имени Пудент — он не в силах был уже вынести этих наглых речей, да и, сравнивая себя с малорослым Йонатаном, неосмотрительно счел того ничтожным противником. Между ними завязался бой, но, хотя римлянин и превосходил противника во всех отношениях, ему изменило счастье — он упал, и тут же подоспевший Йонатан заколол его на месте. Встав ногами на труп, он потрясал окровавлен