образом, что он этой крепостью создал для римлян последнее препятствие в войнес иудеями.
5. Когда римский полководец, как выше уже сообщалось, окружил всю местностьснаружи обводной стеной и принял тщательные меры к тому, чтобы никто изгарнизона не мог бежать, он приступил к осаде, хотя для закладки валов найденбыл лишь один пригодный для этой цели пункт. За крепостью, господствовавшей надвосходящей к дворцу и на вершину утеса западной дорогой, находилась скала согромной площадью, далеко выступавшая вперед, но лежавшая на 300 локтей нижеМасады. Она называлась Левкой{45}. На эту скалу взошел Сильва и приказал своемувойску занять ее и подвозить к ней землю. И вот усердными работамимногочисленной армии сооружена была могущественная насыпь в 200 локтей высоты,но и этот вал оказался все еще недостаточно высоким и прочным, чтобы служитьбазисом для машин, а потому на нем воздвигнуто было из камней новое сооружение50 локтей ширины и такой же высоты. Машины были той же конструкции, что ипрежние, придуманные при осадах Веспасианом, а затем Титом; была такжепостроена еще башня 60 локтей высоты, которая сверху донизу была обшита железоми из которой римляне метали камни и другие стрелы, отгонял со стены еезащитников и не позволяя им даже показываться из-за нее. Одновременно с темСильва приказал построить большой таран и с того же пункта беспрерывнопотрясать эту стену. На разрушение последней едва ли можно было надеяться, емуже все-таки удалось пробить в ней брешь. Но сикарии поспешно выстроили другуюстену, которая должна была противостоять машинам. Для того чтобы придать этойстене мягкость, которая могла бы ослаблять силу ударов, они придали ейследующее устройство; взяли длинные балки, плотно связали их концами ирасположили двумя параллельными рядами друг от друга на расстоянии толщиныстены, а промежуток между ними заполнили землей; для того же, чтобы при[441] возвышении постройки земля не осыпалась, они соединилипродольные балки поперечными. Это сооружение получило, таким образом, некотороесходство с домом. Удары машин, вследствие упругости материала, ослаблялись, аот сотрясений здание оседало и делалось, напротив, еще прочнее. Когда Сильваэто заметил, он решил, что огнем скорее можно будет взять стену: по его приказусолдаты начали бросать на нее массами горящие головни. И действительно,постройка, состоявшая большей частью из дерева, быстро зажглась и вследствиесвоей легкой доступности была охвачена пламенем до самого основания. В началепожара дул северный ветер, который был опасным для римлян, так как он отгонялпламя от крепости и направлял его прямо им в лицо. Уже они потеряли почти всенадежды на успех вследствие того, что вместе со стеной могли сгореть также и ихмашины. Но внезапно, как по божественному мановению, ветер переменил своенаправление, обратился к югу и направил огонь против стены, которая горела ужесверху донизу. Римляне, обрадовавшиеся божественной помощи, возвратились в лагерь,решив на следующий день напасть на врага. На ночь они усилили стражу, дабыникто не мог бежать из крепости.
6. Но Элеазар и не думал о бегстве, да и никому другому он бы этого непозволил. Видя, что стена разрушена огнем, а никакого средства спасения илизащиты придумать невозможно, воспроизводя живо перед глазами, как римлянестанут обращаться с ними, их женами и детьми, когда попадут к ним в руки, онрешил, что все должны умереть. В настоящем положении он признал за лучшее дляних смерть, и для того, чтобы ободрить их на этот шаг, он собрал наиболеерешительных из своих товарищей и обратился к ним со следующей речью: «Ужедавно, храбрые мужи, мы приняли решение не подчиняться ни римлянам, никому-либодругому, кроме только Бога, ибо он один истинный и справедливый царь надлюдьми. Теперь же настал час, призывающий всех нас исполнить на деле нашерешение. Да не посрамим себя мы, которые не хотели переносить рабство ещепрежде, когда оно не угрожало никакими опасностями, не предадим же себя теперьдобровольно и рабству, и самым страшным мучениям, которые нас ожидают, если мыживыми попадем во власть римлян! Ибо мы первые восстали против них и воюемпоследними. Я смотрю на это, как на милость божью, что он даровал намвозможность умереть прекрасной смертью и свободными людьми, чего не сужденодругим, неожиданно попавшим в плен. Мы же [442] знаем,наверно, завтра мы в руках врагов, но мы свободны выбрать славную смерть вместесо всеми, которые нам дороги. Этому не могут препятствовать враги, хотя бы ониочень хотели живыми нас изловить. С другой стороны, и мы не можем победить их вбою. Быть может, в самом начале, когда наши стремления к независимостинаткнулись на столь большие препятствия со стороны наших соотечественников иеще больше со стороны неприятеля, мы бы должны были разгадать волю провидения иуразуметь, что Бог обрек на гибель некогда столь любимый им народ иудейский.Ибо если бы он был милостив к нам или менее, по крайней мере, гневался на нас,то не допустил бы гибели столь многих людей, не отдал бы своего священнейшегогорода на добычу пламени разрушительной ярости врага. Если же это случилось,можем ли мы надеяться на то, что мы одни из всего еврейского народа уцелеем испасем нашу свободу? Если б мы не грешили перед Богом и не были бы причастны ник какой вине, а то ведь мы на этом пути были учителями для других! Вы видите,как Бог осмеял наши суетные надежды! Ведь он вверг нас в такую беду, которуюмы ожидать не могли и которую нам не перенести. Непобедимое положение крепостине послужило нам на пользу, и хотя мы располагаем богатым запасом провианта иимеем в избытке оружие и все необходимое, мы все-таки, по явномупредопределению судьбы, лишены всякой надежды на спасение. Еще недавно огонь,устремившийся сначала на врагов, как-то против воли своей обратился противпостроенной нами стены. Разве это не гнев божий, постигший нас за многиепреступления, которые мы в своей свирепости совершали против своих жесоплеменников. Лучше поэтому принять наказание не от наших смертельных врагов –римлян, а от самого Бога, ибо божья десница милостивее рук врагов. Пусть нашижены умрут неопозоренными, а наши дети – не изведавшими рабства, вслед за теммы и друг другу сослужим благородную службу, тогда нашим почетным саваном будетнаша сохраненная свобода. Но прежде мы истребим огнем все наши сокровища и всюкрепость. Я знаю хорошо: римляне будут огорчены, когда они не овладеют нами иувидят себя обманутыми в надеждах на добычу. Только съестные припасы мы оставимв целости, ибо это будет свидетельствовать после нашей смерти, что не голод наспринудил, а что мы, как и решились от самого начала, предпочли смертьрабству».
7. Так говорил Элеазар. Но его мнение отнюдь еще не разделяли всеприсутствовавшие. Одни хотя спешили [443] принять егопредложение и чуть не возликовали от радости, так как смерть они считаливеликой честью для себя, но более мягкие охвачены были жалостью к своим женам идетям, а так как эти тоже видели перед глазами свою верную гибель, то они сослезами переглядывались между собой и тем дали понять о своем несогласии.Элеазар, заметив, что они устрашены и подавлены величием его замысла, побоялся,чтобы они своими воплями и рыданиями не смягчили и тех, которые мужественновыслушали его слова. Ввиду этого он продолжал ободрять их и, глубокопроникнутый величием охватившей его мысли, он повышенным голосом, устремив свойвзор в плачущих, сам себя вдохновляя, начал говорить великолепную речь обессмертии души.
«Жестоко я ошибался, начал он, если я мечтал, что предпринимаю борьбу засвободу с храбрыми воинами, решившимися с честью жить, но и с честью умереть.Оказывается, что вы своей храбростью и мужеством нисколько не возвысились надсамыми дюжинными людьми, раз вы трепещете перед смертью тогда, когда она должнаосвободить вас от величайших мук, когда не следует медлить или ждать чьего-либопризыва. От самого раннего пробуждения сознания в нас нам внушалосьунаследованным от отцов божественным учением – а наши предки подкрепляли это имыслью, и делом – что не смерть, а жизнь – несчастье для людей. Ибо смертьдарует душам свободу и открывает им вход в родное светлое место, где их немогут постигнуть никакие страдания. До тех же пор, пока они находятся в оковахбренного тела и заражены его пороками, они, в сущности говоря, мертвы, так какбожественное с тленным не совсем гармонирует. Правда и то, что душа можетвеликое творить и будучи привязана к телу, ибо она делает его своимвосприимчивым орудием, управляя невидимо его побуждениями и делами, возвышаяего над его смертной природой. Но когда она, освободившись от притягивающего еек земле и навязанного ей бремени, достигает своей родной обители, тогда толькоона обретает блаженную мощь и ничем не стесняемую силу, оставаясь невидимой длячеловеческого взора, как сам Бог. Незрима она, собственно, во все времяпребывания своего в теле: невидимо она приходит, и никто не видит ее, когда онаопять отходит. Сама же она неизменна, а между тем в ней же лежит причина всехперемен, происходящих с телом. Ибо чего только коснется душа, все то живет ипроцветает, а с чем она разлучается, то вянет и умирает – такова силабессмертия, присущая ей. Наиболее верное доказательство того, что я вам говорю,дает вам [444] сон, в котором души, нетревожимые телом,отдаваясь самим себе, вкушают самый сладкий покой в общении с Богом, которомуони родственны, повсюду летают и предвещают многое из грядущего.
Стоит ли бояться смерти, если так приятен покой во сне? И не бессмысленно листремиться к завоеванию свободы при жизни и в то же время не желать себе вечнойсвободы? Уже в силу воспитания, полученного нами на своей родине, мы должныпоказать другим пример готовности смерти. Но если мы тоже нуждаемся в чужихпримерах, так взглянем на индусов, у которых можно научиться мудрости. Этиблагородные мужи переносят земную жизнь нехотя, как отбытие какой-нибудьповинности природе, и спешат развязать душу с телом. Без горя, без нужды, атолько из страстного влечения к бессмертному бытию, они возвещают другим, что