и войне, и состоявшая из молодых и смелых людей, одерживала верх над старшими ирассудительными. Вначале только единичные личности из местных жителейпринимались за разбойничье дело, но мало-помалу они собирались в шайки играбили деревенских жителей, нисколько не уступая в жестокости ипротивозакониях врагам-римлянам, так что пострадавшим от них римское ярмоказалось уже более сносным.
3. Гарнизоны, расположенные в городах, частью от злости за перенесенные иминевзгоды, частью из ненависти к иудеям не оказывали преследуемым никакойподдержки или ограничивались самой незначительной помощью. Таким образом,начальники рассеянных повсюду разбойников, насытившись грабежами в провинции исплотившись в одну разрушительную шайку, незаметно вторгались в Иерусалим,лишенный тогда верховного объединяющего руководителя и принимавший по древнемуобычаю всех единоплеменников без всяких мер предосторожности, тем более, чтовсякий [272] смотрел на этих пришельцев, как на людей,приходящих с добрым намерением оказывать помощь. Но и независимо от мятежа онивпоследствии еще больше усугубляли бедственное положение города; ибо благодарянахлынувшей бесполезной и праздной массе съестные припасы, которых, быть может,хватило бы для воинов, были скоро съедены, а это прибавило к войне еще голод имеждоусобие.
4. Другие разбойничьи шайки, прибывшие в город, соединялись с худшимиэлементами, находившимися уже в нем, и сообща совершали самые гнусные насилия.Испробовав свои силы на кражах и грабежах, они скоро перешли к убийствам;убивали же они не ночью или тайно и не простых людей, а открыто среди белогодня и начали с высокопоставленных. Первого они схватили в плен и заключили втюрьму Антипу{8} – человека царскогопроисхождения, одного из могущественнейших в городе, которому даже доверяласьгосударственная казна; за ним Леви, также знатного мужа, и Софу, сына Регула, –оба они также были царской крови; а затем – всех вообще, пользовавшихся высокимположением в стране. Страшная паника охватила весь народ, и, точно город былуже завоеван неприятелем, каждый думал только о собственной безопасности.
5. Одно только пленение названных людей было для них недостаточным. С другойстороны, они считали небезопасным долгое содержание в заключении столь важныхлюдей, так как далеко разветвлявшиеся семейства последних были бы, конечно, всостоянии освободить их; вместе с тем они боялись, что исполненный негодованиянарод может восстать против их беззаконий. Ввиду этого они решили извести ихсовсем и предназначили для этой цели самого услужливого из своей среды палача,некоего Иоанна, называвшегося на отечественном языке «сыном газели». Последнийотправился в тюрьму с десятью вооруженными воинами, которые помогли емуумертвить пленных. Для оправдания этого ужасного преступления они выдумалинеудачный повод, будто заключенные вели переговоры с римлянами относительнопередачи города, а они, убийцы, устранили только изменников народной свободы.Итак, они еще выхваляли свое злодейство, точно они этим облагодетельствовали испасли город.
6. Приниженность и робость народа рядом с неистовством названной партииусугублялись до того, что последняя даже присвоила себе право избранияпервосвященников. Она отвергла привилегии тех фамилий, из которых попреемственности назначались первосвященники, и выбирала простых людей низкогозвания для того, чтобы в них иметь [273] сообщников своихнасилий; ибо люди, достигшие высшего достоинства без всяких заслуг, должны былислужить послушным орудием в руках тех, которым они обязаны были своимположением. Тех же, которые еще могли препятствовать им, они путем разныхинтриг и наушничаний восстановили друг против друга и затем воспользовались ихвзаимными распрями для своих целей. Так, наконец они, пресыщенныепреступлениями против людей, обратили свою наглость и против Бога и соскверненными ногами вторглись в Святая Святых.
7. Но тогда против них поднялся народ, подстрекаемый на то старейшим изпервосвященников, Ананом – в высшей степени умным человеком, который, если быизбежал рук палачей, быть может, и спас бы город{9}. Разбойники же превратили тогда храм божий в укреплениепротив грозных волнений народа; святыня служила им исходным пунктом длятирании. К своим злодействам они присовокупили еще издевательство,действовавшее еще чувствительнее, чем первые. Они хотели именно испытать, какдалеко простирается страх народа перед ними, и испробовать вместе с тем своисобственные силы – и вот они осмелились избрать первосвященников по жребию в товремя, как сан этот, как мы уже заметили, переходит по наследству{10}. Для оправдания своего дерзкогонововведения они ссылались на какой-то древний обычай и уверяли, что и в былыедни первосвященническое достоинство давалось по жребию. В сущности же это былоуничтожение бесспорного закона – средство к возвышению их власти, кнасильственному захвату высшего достоинства, к чему они, собственно, истремились.
8. Таким образом, они созвали одно из священнических отделений, называемоеЭлиахимом{11}, и выбрали первосвященника пожребию. Случайно жребий выпал на человека, личность которого ярко осветила всебезумие их затеи, на некоего Фаннию{12},сына Самуила из деревни Афта. Он не только не был достоин носить званиепервосвященника, но был настолько неразвит, что не имел даже представления означении первосвященства. Против его воли они вытащили его из деревни,нарядили, точно на сцене, в чужую маску, одели его в священное облачение инаскоро посвятили в то, что ему надлежит делать. Для них это гнусное дело былотолько шуткой и насмешкой, другие же священники обливались слезами при видетого, как осмеивается закон, и стонали над профанацией священных должностей.
9. Такую дерзость народ не мог уже снести – все поднялись для свержениятирании. Влиятельнейшие мужи, [274] Горион, сын Иосифа, иСимеон, сын Гамалиеля, разжигали народ в собраниях и в речах, обращенных котдельным личностям, и побуждали их наказать, наконец, губителей свободы иочистить святилище от кровопийц. И самые уважаемые из первосвященников, Иешуа,сын Гамалы, и Анан, сын Анана, открыто в собраниях упрекали народ вбездеятельности и подстрекали его против зелотов (ревнителей). Так именно онисебя называли, точно они ревностно преследовали хорошие цели, между тем Как вдействительности они все свое рвение прилагали к дурным делам и в этомотношении превосходили самих себя.
10. Когда народ собрался толпой и все были полны негодования против занятияхрама, грабежей и убийств (хотя никто еще не решался сделать шаги к мщению, таккак зелоты, по справедливости, считались труднопобедимыми), среди собранияподнялся Анан, который, несколько раз возведя к храму влажные от слез глаза,сказал: «Лучше бы мне умереть, чем видеть дом божий полным столькихпреступлений, а высокочтимые святые места оскверненными ногами убийц. Но,одетый в первосвященническое облачение и неся благоговейнейшее из священныхимен{13}, я охотно живу и не жалею о том,что меня еще не постигла славная смерть, достойная моего преклонного возраста,т. е. я рад, что, несмотря на свой преклонный возраст, еще жив, потому чтонадеюсь, что мне удастся свершить доброе дело и спасти вас и священный город.Конечно, если я останусь один, как в пустыне, тогда я готов один жертвоватьБогу свою душу, ибо на что мне жизнь среди такого народа, который не сознаетсвоих ран, который потерял способность чувствовать свое горе в то время, когдаего уже можно осязать руками. Вас грабят, а вы остаетесь равнодушными, васбьют, а вы молчите, над убитыми никто не смеет даже громко стонать. Какаяжестокая тирания! Но зачем я порицаю тиранов? Разве они не вскормлены вами же ивашим долготерпением? Не вы ли сами своим молчанием давали первоначальнымнемногочисленным сборищам разрастаться в целые орды? Не вы ли своейбеспечностью позволяли им вооружаться, обратив свое оружие против самих себя,вместо того чтобы отбить первые их нападения и дать им отпор еще тогда, когдаони глумились над своими ближними? Вы сами вашим равнодушием поощряли этихзлодеев на разбои. Когда они опустошали дома, никто из вас словом необмолвился, и не удивительно поэтому, что они также убивали их владельцев!Когда последних волочили по всему городу, никто не приходил им на помощь!Когда мучили цепями [275] выданных вами людей, – не хочусказать сколько и каких, – но никем не обвиненных и без суда, никто незаступался за обремененных оковами. Последствием всего этого было то, что мы вконце концов увидели их казненными. Мы видели своими глазами, как, точно изстада неразумных животных, каждый раз похищается лучшая жертва. Никто неподымал даже голоса, не говорю уже о том, чтобы кто-нибудь шевельнул рукой. Нотеперь вы опять будете терпеть? Вы будете терпеть, когда топчут ногамисвятилище? Если вы сами шаг за шагом протоптали этим злодеям дорогу кпреступлению, то неужели вы еще и теперь не тяготитесь их властью над собою?Ведь они теперь пойдут еще дальше, если только найдут для опустошениячто-нибудь более великое, чем храм. В их руках находится уже самое укрепленноеместо города – разве иначе можно теперь назвать храм? – с которым ониобращаются как с какой-нибудь крепостью или гарнизонным пунктом. Если из-заэтой крепости угрожает вам такая жестокая тирания, если вы видите ваших враговнад вашими головами, то о чем вы еще думаете, чем вы можете себя успокоить? Выждете римлян, чтобы они пришли на помощь вашим святыням? Такое ли положениегорода и так ли мы уже беспомощны, чтобы враги должны были сжалиться над нами?А сами вы, несчастные, не восстанете? Не отразите направленных против васударов? Не сделаете даже того, что животные делают, и не будете мстить тем,которые вас бьют? Не хотите вы воскресить в памяти каждое отдельно совершенное