смерть Анана была уже началом падения города, и с того дня, как иудеи увиделисвоего первосвященника, указывавшего им путь к спасению, убитым посреди города,их стены были уже разрушены и дело проиграно. Анан был вообще не толькодостойный уважения и в высшей степени справедливый человек, но любил, крометого, несмотря на свое высокое положение, которое доставляли ему егопроисхождение, его сан и всеобщее к нему уважение, быть на равной ноге с каждымчеловеком, даже с людьми низшего сословия; вместе с тем он горячо любил свободуи был поклонником народного правления. Всегда он свои личные выгоды отодвигална задний план перед общественной пользой; к тому же он ставил выше всего мир,ибо знал, что могущество римлян непобедимо, и предвидел, что если иудеи небудут настолько разумны, чтобы помириться с римлянами, то неизбежно найдут своюгибель в войне с ними.
Короче, если бы Анан остался жив, то, во всяком случае, состоялось бы мирноесоглашение. Ибо он был могущественный оратор, пользовался огромным влиянием нанарод, и ему уже удалось подчинить себе тех, которые стояли у него на пути илитребовали войны. Под предводительством такого вождя иудеи доставили бы ещемного хлопот римлянам. Тесно связан с ним был Иешуа, который хотя и невыдерживал сравнения с ним, но других превосходил{17}. Но Бог, думается мне, решил уничтожить оскверненныйгород и очистить огнем храм, – поэтому он отстранил тех, которые ещезаступались за них и крепко их любили. Таким образом, людей, недавно толькоперед тем одетых в священное облачение, стоявших во главе распространенного повсему свету богослужения и с благоговением встречаемых всегда прибывавшими совсех краев земли на поклонение святым местам пилигримами, – этих людей можнобыло видеть теперь брошенными нагими на съедение собакам и диким зверям. Самадобродетель, думаю я, стонала над этими мужами и плакала над тем, что зло таквосторжествовало над ней самой. Таков был конец Анана и Иешуи.
3. После их смерти зелоты вместе с иудейской ордой [289]накинулись на народ и уничтожили его, как стадо нечистых животных. Истребляяповсюду простой народ, они знатных и молодых забирали в плен и скованными вкандалах бросали в темницу в надежде, что при отсрочке казни иные, может быть,перейдут на их сторону. Никто, однако, не склонялся на их убеждения, всепредпочитали умереть, нежели стать против отечества на стороне злодеев, Ужасныемуки они перенесли за свой отказ: их бичевали и пытали и, когда их тело уже небыло более в состоянии выносить пытки, тогда только их удостаивали казни мечом.Арестованные днем были ночью казнены; тела их выносили и бросали на открытыеместа, чтобы очистить место для новых пленников. Народ находился в такомоцепенении, что никто не осмеливался открыто ни оплакивать, ни хоронить убитогородственника; только в глубоком уединении, при закрытых дверях, лились слезы, итот, кто стонал, боязливо оглядывался по сторонам, чтобы враг не услышал, – впротивном случае оплакивающий сейчас же мог испытать на себе участьоплакиваемого. Только ночью брали горсть земли в руки и бросали ее на мертвых;безумно отважен должен был быть тот, который делал это днем. Двенадцать тысяччеловек благородного происхождения постигла такая участь.
4. Зелоты, которым опротивела уже резня, бесстыдно наглумились еще надсудилищем и судом. Жертвой своей они избрали одного из знатнейших мужей,Захарию, сына Баруха{18}. Его презрение ктиранам и непреклонная любовь к свободе сделали его ненавистным в их глазах; ктому же он был еще богат, так что они имели приятные виды на ограбление егосостояния и на устранение человека, который мог воспользоваться своим влияниемдля их низвержения. Таким образом, они для формы приказали созвать семьдесятнаходившихся в должностях простых граждан в качестве судилища, которое,конечно, лишено было авторитета, и здесь обвиняли Захарию в том, что он хотелпредать город в руки римлян и с изменнической целью послал уполномоченных кВеспасиану. Обвинение не подкреплялось ни свидетельскими показаниями, нидругими какими-либо доказательствами; но они утверждали, что вполне убеждены вэтом, и считали, что этого одного достаточно для установления истины. КогдаЗахария убедился, что у него нет никакой надежды на спасение и что его,собственно, не вызывали к суду, а только заманили коварно в заключение, он,видя свою жизнь погибшей, решил дать полную волю своему языку. Он поднялся,сделал ироническую [290] оценку той самоуверенности, с которойвозбуждено было против него обвинение, и вкратце опроверг приведенные улики. Нозатем он обратил свое слово против своих обвинителей, прочел им переченьсовершенных ими преступлений и разразился жалобами на нарушение всякого порядкав государстве. Зелоты перебили его криками. Если они настолько еще владелисобой, что не обнажали мечей, так только потому, что хотели довести до концанасмешливое подражание судопроизводству и, кроме того, хотели испытать,насколько сами судьи будут руководствоваться правдой ввиду угрожавшей имопасности. Суд семидесяти оправдал, однако, обвиняемого, предпочитая заранееумереть вместе с ним, чем принять на себя ответственность за его смерть. Этотоправдательный приговор зелоты встретили с неистовым шумом: все они быливозмущены тем, что судьи не хотели понять призрачности данной им власти. Двоеже из самых дерзких набросились на Захарию, убили его среди храма и насмешливовоскликнули над павшим: «Вот тебе и наш голос – наше решительное оправдание!»Вслед за этим они выбросили его из храма в находящуюся под ним пропасть. Судейже они, в насмешку, били обухами мечей и вытолкали из ограды храма, даровав имжизнь только для того, чтобы они рассеялись по городу и принесли бы всем вестьо порабощении народа.
5. Идумеяне раскаивались уже в своем походе: им самим сделалось противно всето, что творилось. Но вот пришел к ним частным образом один из зелотов, созвалих в собрание, изобразил весь ужас преступлений, совершенных ими сообща с теми,которые их призвали, и описал также положение дел в городе. Они, сказал он,подняли оружие в том предположении, что первосвященники намерены предать городримлянам; а между тем они не обнаружили никаких улик измены, а сделались толькопокровителями тех, которые ложно обвиняли первосвященников и ныне свирепствуютв городе, как враги и тираны. Лучше было бы, если бы они с самого начала этомувоспрепятствовали; но раз они уже сделались соучастниками в братоубийстве, топусть, по крайней мере, положат конец своему заблуждению и не останутся дольшездесь, чтобы не поддерживать тех, которые хотят свою собственную отчизнуввергнуть в несчастье. Если иные из них все еще раздражены тем, что нашливорота запертыми и не были впущены в город, так ведь виновные в этом наказаны;Анан лежит мертвый и почти весь народ в течение одной ночи уничтожен. Многие изних, как он хорошо замечает, сами об этом сожалеют, с другой же стороны,[291] он видит, что неистовство призвавших их не знает нимеры, ни предела и они даже не стесняются больше перед теми, которым ониобязаны своим спасением. На глазах своих товарищей они позволяют себе самыепостыдные жестокости, вина которых будет приписываться идумеянам до тех пор,пока кто-нибудь из них не воспрепятствует им и не положит конец их беззакониям.Поэтому ввиду того, что обвинение в измене оказалось клеветой, что появлениеримлян нельзя ожидать так скоро, а город защищен непобедимыми почти силами, топусть они возвратятся к себе домой и то зло, которое они, будучи обманутызлодеями, совершали вместе с последними, постараются исправить тем, что отнынепрекратят всякие отношения с ними.
Глава шестая
Зелоты, освободившись от идумеян, производят еще большую резню в городе. –Веспасиан удерживает пока римлян, желающих идти на иудеев.
1. Эти внушения произвели впечатление на идумеян. Первым их делом былоосвобождение заключенных, около двух тысяч граждан, которые сейчас же бежали изгорода и отправились к Симону, о котором речь будет впереди. Вслед за тем ониоставили Иерусалим и возвратились на родину. Их выступление явилось неожиданнымдля обеих партий. Народ, не знавший о перемене их образа мыслей, на одномгновение вздохнул свободно, думая, что избавился от врагов. Но у зелотов такжеразвязались руки, ибо они не чувствовали себя покинутыми союзниками, анапротив, освобожденными от таких людей, которые не одобряли их насилий истарались удерживать от этого. Теперь они могли действовать решительно и безвсякого промедления. С быстротой молнии они ковали свои планы и исполняли ихеще быстрее, чем задумывали. Преимущественно кровожадность их направлена былапротив всего мужественного и знатного: знатных они убивали из зависти, храбрых– из боязни; ибо только тогда они могли чувствовать себя вне всякой опасности,когда бы не осталось ни одного человека более или менее влиятельного. В масседругих убитых был также Горион{19} – человекблагородного происхождения и возвышенной души, друг народного правления исамостоятельный [292] по своему образу мыслей, как истыйиудей. Его погубили главным образом смелость в речах, равно и другие егодостоинства. Даже Нигера Пирейского их руки не пощадили – человека, высокоотличавшегося в битвах с римлянами: его волочили по городу, он же громко вопили показывал свои раны. Когда его вывели за ворота, он, не сомневаясь в своейказни, просил только о погребении; они же совершили над ним казнь лишь послетого, как отказали ему в могиле, которой он так жаждал. Еще перед самой смертьюНигер призывал на их головы месть римлян, голод и чуму как спутников войны, даеще взаимную резню между ними самими.
Все это послало грешникам провидение, которое лучшее доказательство своейсправедливости явило в том, что вскоре они, раздвоенные между собой, дали другдругу чувствовать свое изуверство. Смерть Нигера окончательно освободила их отвсяких опасений за собственное падение. Среди народа не осталось уже никого,