которого нельзя было бы погубить по какому угодно поводу, раз только этогохотели. Та часть народа, которая восстала против зелотов, давно уже былаистреблена; а против других, мирных жителей, стоявших в стороне от всех,придумывали, смотря по обстоятельствам, иные обвинения. Тот, кто вовсе несвязывался с ними, считался у них высокомерным, кто открыто приближался к ним –презирающим, а кто льстил – предателем. За высшее преступление, как и за самоеничтожное упущение, существовало одно наказание – смерть: ее избегал лишь тот,который уже очень низко стоял по своему происхождению или по крайней бедности.
2. Все римские военачальники видели в раздорах врагов неожиданное счастьедля себя и хотели немедленно напасть на город. В этом они убеждали такжеВеспасиана, для которого, как они думали, чуть ли не все уже выиграно.Божественное провидение, говорили они ему, облегчает им борьбу, обращая враговдруг против друга; но решительная, благоприятная минута скоро будет пропущена,ибо иудеи либо потому, что междоусобица им надоест, либо из раскаяниясоединятся вновь. Но Веспасиан возразил, что они жестоко ошибаются относительнотого, что нужно делать, если, игнорируя опасность, желают, как на сцене,показать свою личную храбрость и силу своего оружия{20}, но не обращают внимания на то, что полезно и безопасно.«Если, – продолжал он, – вы сейчас нагрянете на город, то этим самым вывызовете примирение в среде врагов и обратите против нас их еще не надломленнуюсилу; если же вы еще подождете, то [293] число враговуменьшится, так как их будет пожирать внутренняя война. Лучший полководец, чемя, это Бог, который без напряжения сил с нашей стороны хочет отдать иудеев вруки римлян и подарить нашему войску победу, не связанную с опасностью. В товремя как враги губят себя своими собственными руками и терзаются самымстрашным злом – междоусобной войной, – нам лучше всего остаться спокойнымизрителями этих ужасов, а не завязывать битвы с людьми, ищущими смерти,беснующимися так неистово друг против друга. Если же кто скажет, что блескпобеды без борьбы слишком бледен, то пусть знает, что достигнуть цели в тишинеполезнее, чем испытать изменчивое счастье оружия. Ибо столько же славы, сколькобоевые подвиги, приносят самообладание и обдуманность, когда последнимидостигаются результаты первых. В то время, когда враг сам себя ослабляет, моевойско будет отдыхать от военных трудов и еще больше окрепнет. Помимо этого,теперь не может быть и речи о блестящей победе, ибо иудеи не заняты теперьзаготовлением оружия, сооружением укреплений или стягиванием вспомогательныхвойск, так чтобы полученная ими отсрочка могла бы считаться в ущерб нам, – нет!Терзаемым междоусобной войной и внутренними распрями, им теперь приходитсякаждый день переносить гораздо больше, чем мы могли бы им причинить, нападая наних и держа их в наших тисках. Итак, в видах безопасности, разумнее всеголюдей, пожирающих друг друга, предоставить самим себе. Но и с точки зренияславы, доставляемой победами, не следует нападать на потрясаемое внутреннимиболезнями государство, в противном случае будут иметь полное основание сказать,что мы обязаны победой не себе самим, а раздвоенности неприятеля»{21}.
3. Военачальники согласились с мнением Веспасиана, и вскоре обнаружилось,как верно видел глаз полководца; ибо каждый день начали прибывать массыперебежчиков, спасавшихся от зелотов. Хотя бегство было затруднительно, так какпоследние обложили все выходы города стражами, убивавшими всякогоприближавшегося, как перебежчика к римлянам, – однако кто давал деньги, тогопропускали; только тот, кто ничего не давал, был изменник. Поэтому-тоистреблялись только бедняки, между тем как состоятельные могли выкупать своебегство. На больших дорогах громоздились повсюду кучи трупов; многие поэтому,искавшие средства к бегству, возвращались в город, предпочитая умереть там, таккак надежда на погребение делала смерть в родном городе менее ужасной. Нозелоты были так бесчеловечны, [294] что одинаково лишалипогребения как убитых на дорогих, так и замученных в городе, точно ониобязались вместе с отечественными законами попирать также и законы природы инаряду с преступлениями против людей издеваться еще над божеством, – ониоставляли тела мертвых гнить на солнце. Кто похоронил одного из своих близких,тот был наравне с перебежчиками наказан смертью; и кто только хотел совершитьнад другим обряд погребения, тому угрожала опасность самому быть лишенным его.Словом, ни одно из лучших чувств не было в те несчастные дни так окончательноубито, как чувство жалости. То, что должно было возбуждать сожаление, служилотолько поводом к ожесточению изуверов; от живых их гнев переходил на убитых, аот мертвых опять на живых. Такой неимоверный страх овладел всеми, что уцелевшиесчитали блаженными низведенных раньше, как людей, обретших покой, а томившиесяв заточении считали даже непогребенных счастливее себя самих. Все человеческиеправа зелоты попирали ногами, божественное они осмеивали, а над словамипророков издевались, как над пустой болтовней. Пророки много вещали одобродетели и пороках; зелоты же, презирая их учение, сами способствовалиисполнению их пророчества над своим отечеством. Существовало именно древнеепредсказание мудрецов, что город тогда будет завоеван и Святая Святых сделаетсядобычей пламени, как только вспыхнут волнения и руки граждан осквернят Богомосвященные места. Хотя зелоты в общем верили в это пророчество, тем не менееони сами сделались его исполнителями.
Глава седьмая
Стремление Иоанна к тирании. – Злодеяние зелотов в Масаде. ВзятиеВеспасианом Гадары. – Успехи Плацида.
1. Иоанн, мечтавший уже о роли тирана, считал ниже своего достоинстваограничиться той же честью, какой пользовались его товарищи. Ввиду этого онпользовался каждым случаем, чтобы всякий раз привлекать на свою сторону понескольку человек из самых худших, и таким образом все больше и больше делалсебя независимым от своей партии. Так как он всегда отказывался повиноватьсярешениям других, а свои собственные объявлял повелительным тоном в[295] форме приказов, то нельзя было больше сомневаться в том,что он стремится к единовластию. И все-таки ему подчинялись: одни из страха,другие из привязанности (ибо он мастерски умел путем коварства и обманавербовать себе приверженцев), многие же потому, что они в интересах своейсобственной безопасности желали, чтобы ответственность за предыдущие насилияпадала не на многих, а на одного человека. Кроме того, давала ему многопоклонников его отважная решимость во всех делах. Тем не менее осталось ещезначительное число его противников, руководимых отчасти завистью и считавшихдля себя гнетом повиновение человеку, которого они до сих пор считали себеравным; преимущественно же отталкивали их от него опасения сосредоточия властив одних руках. Они заранее предвидели, что раз он получит власть в руки, то ужене так легко даст себя ниспровергнуть, и что тогда он воспользуется такжепротиводействием, оказанным ими до сих пор, как поводом к жестокому обращению сними самими. Наконец, каждый из них был готов скорее испытать самую отчаяннуюборьбу, чем дать себя добровольно поработить. Иоанн же в присоединившейся кнему партии господствовал как царь. Друг против друга они расставили повсюдукараулы, хотя не пускали в ход оружия; если стычки происходили, то они былинезначительными. Тем беспощаднее была их борьба с народом, у которого каждаяпартия наперебой старалась захватить как можно больше добычи. Таким образом,город терзался теперь тремя самыми ужасными бичами: войной, властью тиранов ипартийной борьбой. Война извне являлась уже для жителей легчайшим бедствием всравнении с другими. А потому естественно было, что многие бежали от своихсобственных соотечественников, бежали к чужим и у римлян искали спасения,которого они не могли ожидать от своих соплеменников.
2. Еще четвертое бедствие стряслось над народом на его погибель. Невдалекеот Иерусалима существовала чрезвычайно сильная крепость, воздвигнутая прежнимицарями для сокрытия своих сокровищ в опасное военное время, а также для личнойбезопасности; она называлась Масадой и находилась в руках так называемыхсикариев, которые, обузданные страхом, не пускались в дальние набеги, а грабилитолько ближайшие окрестности, ограничиваясь при этом лишь захватами съестныхприпасов. Теперь же, когда они узнали, что римское войско стоит неподвижно, аиудеи в Иерусалиме раздвоены между собой борьбой партий и[296] деспотической властью, они отважились на более смелыепредприятия. В праздник опресноков, установленный иудеями в память освобожденияот египетского рабства и возвращения в свою отечественную страну, они незаметноот тех, которые могли бы воспрепятствовать им, вышли ночью из своей крепости инапали на городок по имени Эн-Гади{22}.Часть жителей, способная к бою, была рассеяна и прогнана из города еще прежде,чем она могла собраться и вооружиться, остальные же, слишком слабые длябегства, женщины и дети, в числе свыше семисот, были все перебиты; затем ониначисто ограбили дома, захватили созревший хлеб и возвратились со своей добычейв Масаду. Таким путем они разграбили все деревни вокруг крепости и дальниеокрестности; каждый день число их значительно усиливалось притоком со всехсторон таких же нравственно погибших людей. И в других частях Иудеи,пользовавшихся до сих пор покоем, настали разбойничьи беспорядки. Есливажнейшая часть тела воспалена, то вместе с ней заболевают все члены – так былои здесь: распри и анархия в Иерусалиме дали возможность злодеям в провинциибезнаказанно совершать разбой. Покончив с деревнями своих соотечественников,они собрались в уединенной местности, скрепили свой союз клятвами и образовалиполчища, которые если и уступали в численности военным отрядам, зато былисильнее разбойничьих шаек, и тогда начали нападать на святые места и города.