Жилин всё делал правильно. Ауслендер любовался Жилиным и тем, как Жилин ведёт дела. Жилин был словно князь Андрей Болконский – так же благороден и безупречен. Себя Ауслендер видел подобным Пьеру Безухову. Иван Борисович думал о себе, что он, Ауслендер, в общем-то, неплохой человек, но вялый («вялый сперматозоид», как прозвали его студенты) и слабохарактерный. Ещё Жилин виделся Ауслендеру как Штольц, а сам Иван Борисович был при нём как Обломов. Но ведь и Штольцу зачем-то нужен Обломов. Нужен для какой-то вселенской гармонии, для баланса, чтобы там, на небесах, сошлись дебет и кредит.
Не все в бизнесе были так же хороши, как Жилин. Теперь Ауслендер многое понял. Ведь раньше Иван Борисович был бюджетником. Все бюджетники думают, что деньги вырастают на ёлках. Да так, собственно, оно и есть – для бюджетников. Кому-то достаются опилки, иголки, крохи, а кто-то размашисто снимает с бюджета деньги мешками, но ни те, ни другие не понимают, как вот это оно всё образуется, богатство, для них оно просто выросло на дереве, а путь к обретению богатства один только – пробраться к лучшей, заветной веточке. Люди из мира коммерции видят жизнь другими глазами. Ауслендеру рассказывала Виктория, но только теперь Иван Борисович понимал, как многого он не замечал раньше, слушая жену вполуха. И правда, что в России стало два народа: опричнина и земщина. Вот только не совсем ясно, кто из них кто: иногда кажется, что бюджетники – опричнина, а земщина – частный торговый и работный люд, а иногда и наоборот, кажется, что частники – это опричнина, собачья мёртвая голова, а бюджетники – коренная Русь, земщина.
Так устроено в России предпринимательство, что оно совершенно невозможно без обмана. Стоит, наверное, внести в словарную статью синонимом к предпринимательству слово «надувательство». Государство можно и нужно обманывать везде, где только возможно, – о том никакого спору нет. И не обманешь – не продашь – тоже вечный закон торговли. Но этого мало. Самое крайнее состоит в том, что всё накопление капиталов состоит в круговом взаимном обирании. Взять, например, ретейл. Окромя ретейла, теперь никакой торговли и быть не может. Всякий товар, чтобы продать, нужно сдать в ретейловые сети. Зная это, ретейл даёт поставщику зверские условия: штрафы, отсрочки, плату за вход, плату за выкладку и так далее. И при всём при этом ретейл заранее знает, что он не всем своим поставщикам заплатит деньги. Пользуется беспроцентным кредитом, а часть заведомо не планирует отдавать. На эти деньги ретейл расширяется, открывает новые и новые магазины и не забывает выводить параллельными курсами свой финансовый результат куда-нибудь в офшор. И ещё берёт деньги у банков, потому что денег много не бывает. Поставщики, чтобы не потерять бизнес, стараются брать товарные кредиты у производителей, заранее понимая, что не всё и не всем смогут отдать, и тоже занимают в банках под оборот. Производители всегда нуждаются в кредитах, особенно в «длинных», потому что с ними плохо рассчитываются за товар, а если и рассчитываются, то производство, между нами, по секрету, само по себе всегда нерентабельно, поэтому кредиты нужны, особенно «длинные», чем длиннее, тем лучше, ведь мы всё равно не сможем никогда ничего отдать. Производители берут сырьё в рассрочку, оборудование – в лизинг, а на текущие нужды берут в банке если не «длинный» кредит, то хотя бы какой-нибудь овердрафт. Строительные компании строят дома и стараются продать все квартиры на нулевом цикле, но берут ещё под тот же самый объект кредит в банке, таким образом вешая на одну квартиру минимум два равных ей по стоимости обязательства: дольщику и банку. Это мы не говорим о том случае, когда одна квартира продаётся дольщикам два раза – это считается делать нехорошо, а продать дольщику и заложить банку – нормально. Весь бизнес в России нерентабелен. Ничто не способно приносить арифметическую прибыль. Общие затраты всегда превышают доходы, и бизнес, любой бизнес всегда неминуемо выходит в минус. Такова у нас гравитация, таков закон природы. А живёт бизнес, только поедая сам себя, только цепочкой заведомых надувательств. Иван Борисович вспоминал детский сад и жестокую игру, когда дети ходят вокруг стульев под музыку, потом музыка умолкает и надо занимать стул, а стульев всегда меньше, чем детей. Так в нашем бизнесе – все хороводят под музыку, а когда она умолкает, кому-то всегда не хватает стула: то магазину, то поставщику, то строителю, то банку. И тогда это называется «кризис». Хотя ничего другого, кроме кризиса, в экономике и не было никогда. Все друг друга хороводят. Но банки, о, банки! Банки хороводят всех. О банках лучше говорить отдельно или не говорить никогда, чтобы не портить сон и аппетит.
Есть ещё в деловой жизни такой необычный участник, как государство, представленное контролирующими и взымающими подати учреждениями. С ними тоже часто приходится разговаривать. Оно тоже хороводит. Почти как банки, на заслуженном серебряном пьедестале. Банки – на золотом. Хотя и кажется, что государство сгибает банки, но те, кто в курсе, знают: каждый отзыв лицензии и банкротство банка делает владельца банка богаче на полную сумму официального отрицательного баланса.
Через несколько месяцев после начала активной работы «Ганеши» Ивану Борисовичу позвонили из таможни. Милый женский голос уведомил Ауслендера, что в отношении компании заведено административное дело и что он вызывается на разбирательство. В назначенную дату Ауслендер собрал всё, что под руку попало, в жёлтый портфель, подаренный Викторией на день рождения, и приехал в управление.
Преодолев суровую пропускную систему, Ауслендер поднялся на нужный этаж и стал ждать назначенного времени. Инспектор чуть припозднилась. Пройдя мимо Ивана Борисовича, она качнула бёдрами, туго упакованными в форменную узкую юбку, и пригласила в свой кабинет. Они остались одни. Инспектор надела очки и сразу стала выглядеть очень серьёзной. Даже поза была агрессивной, но в то же самое время чувственной. Иван Борисович подумал, что это всё ему что-то напоминает.
Будучи немного смущён своими неясными ощущениями и потому растерян, несобран, Иван Борисович сначала оправдывался вяло и невпопад. Но проснулся, когда инспектор швырнула на стол инвойсы:
– Перестаньте, Иван Борисович, притворяться белоснежным пушистым зайчиком, которого терзает волчица. Ваши инвойсы имеют явные следы фальсификации. Я могла бы назначить трасологическую экспертизу. Но мне и без экспертизы ясно, что все нужные документы якобы от поставщиков из Индии и прочие вы печатаете сами в своём офисе и даже на одном принтере. А печати вам вырезали в мастерской из ближайшей подворотни. И не надо строить из себя невинную гимназистку.
Ауслендер разозлился потому, что он именно так себя и ощущал – пушистым зайчиком, которого терзает волчица. И с некоторым интересом сознавал, что ему это нравится – быть терзаемым. И он, пожалуй, не хотел бы сам терзать. А хотел бы, чтобы инспектор продолжила говорить с ним строго. Но при этом сняла бы узкую форменную юбку. И пиджак, или китель, или как там оно у них называется? И блузку, под которой угадываются хорошие груди, если это только не бюстгальтер пуш-ап, хотя если и пуш-ап, пусть, бюстгальтер снимать не надо. И очки.
Девушка подошла к Ивану Борисовичу совсем близко и зачем-то прислонила к его плечу своё бедро так, что Иван Борисович почувствовал, какое оно горячее. А инспектор положила перед ним протокол и сказала:
– Подписывайте.
Иван Борисович отодвинул листок протокола. Встал. Положил руку на талию сотрудницы таможни, вернее чуть ниже талии, словно чтобы вежливо её отстранить, но задержал ладонь дольше, чем было нужно, поднял свой портфель, поставил на стол, открыл, достал несколько бумажек и положил их рядом с документами, которые демонстрировала инспектор.
– Да, красавица. Вы правы. Наши инвойсы подделаны. А знаете почему и зачем? Всё вы знаете, не можете не знать. Вот, смотрите – оригинальные инвойсы индийцев. Обратите внимание на цены. Цены – меньше, чем в наших инвойсах. Меньше, а не больше. Вы полагаете, что мы занижаем инвойсы, чтобы платить меньше денег при оформлении. А мы завышаем инвойсы. И потому печатаем их сами. Мы печатаем инвойсы с более высокими ценами, чем реальные цены наших поставщиков, и платим при оформлении больше денег. Почему? Потому что у вас есть эти показатели, «профиль риска», и если мы предоставим настоящие инвойсы, то вы скажете, что у нас слишком низкая цена, что, по вашим данным, она должна быть выше, вы назначите столько досмотров и проверок, что за хранение контейнера в порту мы заплатим вдвое больше, чем сэкономили бы на таможенных платежах. Поэтому мы подделываем инвойсы, ставим ту цену, которая вам угодна. Но это ещё не всё. Потому что вам может не понравиться код товарной номенклатуры! Как на этот раз. И тогда даже наш тщательно нарисованный специально для вас инвойс не помогает. Что же нам делать, белым пушистым зайчикам, когда наша единственная, но неоспоримая вина в том, что волчица хочет кушать?
Инспектор отошла и села за свой стол. Она как-то сникла и сказала немного печально:
– Я не волчица. Я на службе.
И начала бессмысленно перебирать бумаги.
Ивану Борисовичу вдруг стало жаль инспектора. Захотелось обнять её. Погладить по голове. Поцеловать в ярко накрашенные зовущие губы. Ауслендер нашёл протокол, подписал и положил на стол инспектору. Она протянула руку за протоколом. Иван Борисович накрыл её руку своей ладонью и слегка сжал, и почувствовал токи, те самые, которые ни с какими другими нельзя перепутать и которые, как ему казалось, он уже забыл и никогда не будет иметь возможности вспомнить. Инспектор облизала язычком свои внезапно пересохшие губы и слабо потянула руку к себе. Иван Борисович поднял её ладонь к своим губам, поцеловал галантно, но в последнюю секунду лизнул инспекторскую кожу. А ещё совсем расшалился и, отпуская руку, прикусил мизинчик. Девушка стала не пунцовой, как можно было бы предположить, но бледной. Однако провожала Ивана Борисовича к двери томным и благодарным взглядом.