– До свидания. Если что, у вас есть мой номер телефона, – сказал Ауслендер.
– До свидания, – сказала инспектор как эхо, – у вас тоже.
Ивану Борисовичу очень недоставало друга, такого как Асланян. Ауслендер подумал, что он бы смог рассказать всё об этом происшествии Рюрику Иосифовичу. Но с Рюриком Иосифовичем они были как будто в ссоре. Теперь другом и наперсником Ивана Борисовича был Михаил Константинович. Ауслендер часто разговаривал с Жилиным о работе и обо всём. Ауслендеру нужен был понимающий друг и собеседник. Но вот о таком, об этом, Жилину не расскажешь, подумал Ауслендер. Асланяну можно было бы рассказать, а Жилину – нет. Жилин – он же ангел. Его смутит. И всем будет неловко. А Рюрик Иосифович – он бы мог бы забавно всё объяснить. Но Асланян остался в другом мире, в прежней жизни. В мире университета, профессоров, студентов, лекций, монографий, книжной пыли и библиотечных зелёных ламп. А в новом мире Асланяна не было. Зато был Жилин, ангел, и была инспектор, печальная демоница, и много другого, сочного, интересного. И как жаль, что любой мир неурочно приходится покидать.
Лист VАрхангельск
Никто, конечно, никому и никуда не перезвонил. Больше Иван Борисович не видел инспектора. И вся эта история напомнила Ивану Борисовичу его страсть к стоматологине, такую же пустую, бесплодную. Но теперь она, страсть, даже не была собой, а только отсветом, воспоминанием. Всё угасло, и запретные фантазии угасли. Осталась семейная жизнь, да. Но сколько её осталось, той жизни? Недолгая оттепель в отношениях между супругами, случившаяся в канун выборов, прошла и уступила место новой суровой зиме. Виктория была спокойна и холодна. Однажды Ауслендера кто-то сфотографировал – кто-то из знакомых на каком-то общем мероприятии вроде юбилея. И выложил фотографию на свою страницу в социальной сети. И Ауслендеру отправил ссылку. И Ауслендер увидел. Он не поверил, немедленно встал и подошёл к зеркалу. Зеркало подтвердило: да, теперь он выглядел именно так. Глаза округлились и выпучились, нос размазался по анфасу, подбородок спрятался в складках, шея провисла. Всегда рыхлое тело теперь ещё и как-то уменьшилось в высоту, искривилось в разные стороны, словно зеркало было не обычное, а кривое из комнаты смеха. Но Ауслендеру было не до смеха. Впрочем, и плакать он не стал, просто принял во внимание. И объяснил для себя, почему Виктория так спокойна с ним и немного холодна. Как-то иначе относиться вот к этому телу было бы несколько странно. А дело именно в теле, потому что как к личности, как к душе и бла-бла-бла может относиться к человеку кто угодно, не обязательно жена. От жены и от матери мы ожидаем любви именно к телу, к бренному нашему, временному, несовершенному, болящему телу ждём любви. И говорят, что мать любит любое тело своего ребёнка, но жена – не обязательно. Она не обязана любить любое. Тело, чтобы быть любимым, должно обладать хотя бы некоторым минимумом приемлемых характеристик. И что же должен теперь делать человек? Должен ли человек записаться в фитнес-клуб, сесть на диету, прибегнуть к услугам эстетической медицины? Нет, усмехнулся про себя Ауслендер. Ничего человек никому не должен. Просто время приходит, время проходит. Однажды человек должен вернуться назад, в Архангельск. Привязался к Ауслендеру припев песенки. И он часто думал, вне всякой связи с чем бы то ни было: что же это за город такой – Архангельск? Почему я никогда там не был? Город архангелов. В Америке есть Лос-Анджелес, это по-испански «ангелы», город ангелов. А у нас чин повыше – у нас Архангельск! Архангелы ведь выше ангелов? Или нет? В Лос-Анджелесе никогда не был. Да и не очень хочется. А вот в Архангельске – в Архангельске стоило бы побывать.
И жизнь срифмовала. Однажды Ауслендер сидел и разбирал свою электронную почту. И увидел два приглашения на санскритологические конференции. К нему часто приходили такие формальные приглашения. Они не подразумевали оплаты проезда и проживания, поэтому рассылались организаторами по широкому списку – всем известным санскритологам и просто любителям санскрита. Никакого гонорара, никакой компенсации, никакого доклада в расписании конференции, максимум – короткое сообщение. Если хочешь – можешь просто сам приехать, послушать, поучаствовать в массовке, придать мероприятию больше веса. Обычно Иван Борисович игнорировал такие письма. Но сейчас он решил отправиться в путешествие. Иван Борисович решил не сидеть в офисе, на работе, и ждать, а использовать месяц до операции на то, чтобы сделать что-то такое, чего раньше не стал бы предпринимать. Например, путешествовать без особой цели. Одному. Приглашения были одно в Париж, другое в Архангельск. Ауслендер решил принять оба и отписал об этом организаторам.
Первым был Архангельск. И Ауслендер в первых числах нового года полетел на север. В Петербурге было ещё аномально тепло, Архангельск встретил нормальной русской зимой – морозом и сугробами снега. Конференция шла три дня. Заседания проходили в читальном зале областной библиотеки. Выступали какие-то странные лингвисты, ранее Ивану Борисовичу не известные. Было много случайных людей: библиотечных бабушек. Всё вместе напоминало общество Рериха, какую-то дремучую «агни-йогу». Оказывается, не вымерли рериховцы, ауробиндовцы и прочие, но окопались в Архангельске, да и в Петербурге они есть. Места надо знать. Основной темой конференции было доказывание близости санскрита и поморских диалектов русского языка. Схожие слова действительно наличествовали во множестве. Из чего докладчики делали выводы об особом родстве поморов и арийцев, вспоминали и теорию о полярном происхождении Вед. Ауслендер выступил в полемике. Он очень мягко, стараясь не обидеть собравшихся, тихо помешанных лингвистов-любителей, объяснил: да, поморские диалекты обнаруживают более сходства с санскритом, чем современный общепринятый русский язык. Но вряд ли это свидетельствует об особой связи Поморья с Индией, тем паче с ариями, сочинившими Веды. Скорее это следствие архаичности поморских диалектов. А чем архаичнее – тем ближе к праславянскому языку, соответственно, ближе к гипотетическому праиндоевропейскому, от которого, условно говоря, произошёл и язык ведийских ариев, и славянские, и германские языки. Скептическое замечание Ауслендера на поморском санскритологическом форуме успеха не имело. Но Иван Борисович нисколько не расстроился. Больше, чем сидеть в заседаниях, понравилось Ивану Борисовичу гулять по набережной Северной Двины, что была рядом с библиотекой, шла по центру города Архангельска и была красива. Дви-на, думал про себя Ауслендер. Двойная, двойная река, если перевести с санскрита. Чёрт их знает, этих безумных поморов. У них в губернии почти все гидронимы и топонимы переводятся только с санскрита. И почему я раньше никогда здесь не бывал? Может быть, тоже проникся бы. И даже сочинил бы какую-нибудь «поморскую Веду», как тот мошенник Изинбек. Сколько всего в жизни увлекательного прошло мимо. Но почему двойная? Ауслендер поднял глаза, и на минуту ему показалось, что он видит: река текла поверху, как и понизу. В небе, как на земле. И эта, земная река, белая во льду, была отражением той, небесной реки.
Обратно Иван Борисович решил ехать на поезде – чтобы смотреть в окно на губернию, видеть эти реки, озёра, деревни, названные ведийскими именами. Чтобы продлить путешествие. Чтобы продлить время – своё время. Ведь это так, разве вы не замечали? Когда медленно едешь, то медленнее время течёт, больше его становится. А когда быстро летаешь, то быстро утекает время и ты стареешь быстро. Ауслендер подумал, что он слишком много летал. А надо было ездить на поездах. Плацкартные вагоны были забиты, а купейные – полупусты. Дело было, наверное, в том, что сэкономить деньги на времени можно, только если ты едешь в плацкарте. А купейный билет по цене такой же, как самолётный. И люди думают, что лучше лететь. Бедные люди. Они постоянно считают свои бедные деньги. И никогда не считают своё время. Они знают, что у них так мало денег. Но забывают, что времени ещё меньше. А время можно растянуть, продлить! Если поехать на поезде, вместо того чтобы лететь в самолёте. Ах, в детстве мы всё знали, умели. Мы понимали, как растянуть время удовольствия. Как медленно кушать сладкую шоколадку. Можно даже в два или в три приёма. И ничего не пить и не есть другого и не полоскать рот. Чтобы дольше оставался на нёбе горько-сладкий пьянящий вкус. Потом, конечно, у нас болели зубы. И мы боялись стоматологов. Но шоколад – это того стоило. Дело ведь не в самом шоколаде. Дело во времени, которым мы в детстве умели владеть, умели растягивать, смаковать время, как собственную тягучую слюну, смешанную с шоколадом.
В купе Ауслендера было занято два места из четырёх. Вторым пассажиром, попутчиком Ауслендера, оказался православный священник. Батюшка был в штатском. Он представился: отец Алексей. Иван Борисович церемонно поклонился. Отец Алексей был бородат, но по виду всё равно младше Ауслендера лет на десять. Отец Алексей был то ли настоятель, то ли нет, он рассказал о себе Ивану Борисовичу, но Иван Борисович не очень разбирался в православных иерархиях и всё забыл. Позже, вспоминая эту встречу, Иван Борисович даже не мог отчётливо сообразить, был ли отец Алексей приходским священником или монастырским чином. Батюшка был разговорчив. Много спрашивал Ивана Борисовича о том, кто он да как. Иван Борисович стеснялся говорить о себе, что он предприниматель. Проще было сказать «учитель». Преподавал в университете древние языки. А сейчас пока так, в коммерции. Ничего особенного. Про древние языки батюшке понравилось. Он покивал: Библия тоже древними языками написана. Еврейским и греческим. Санскрит? Слыхал, как же. Бхагавад-гита, которая в Индии заместо Библии. Хорошая книга. Батюшка был мультикультуралист. На сходстве и различии религий задерживаться не стали, быстро перешли к обсуждению политической и общественной обстановки. Батюшка сказал, что у него есть история, замечательно иллюстрирующая современную ситуацию, а также живописующая наилучший из нея выход. Ауслендер попросил рассказать обстоятельно. Налил чаю, сел у окна, приготовился слушать. Батюшка тоже себе чаю налил и стал рассказывать.