Внимательность и точность – это и есть то, чем занимается писатель и поэт. Не фантазия, не желание самовыражения. А внимательность и точность.
Жуковский писал о каком-то цветке «минутная краса полей…». У Тургенева – «и ландыши так девственно душисты». И всё. Или нет? Еще есть безымянный «цветок» в одноименном стихотворении.
Он ждал тебя – в траве росистой
Он одиноко расцветал…
И для тебя свой запах чистый,
Свой первый запах сберегал.
Достоевский берет эпиграфом к «Белым ночам» эти строчки ландышевого Тургенева: «Иль был он создан для того, чтобы побыть хотя б мгновенье в соседстве сердца твоего…»
У Фета ландыш: «О первый ландыш! ‹…› Как первый луч ‹…› Так дева в первый раз…».
Бунин же в 1917 году пишет свой ландыш:
В голых рощах веял холод…
Ты светился меж сухих,
Мертвых листьев… Я был молод,
Я слагал свой первый стих —
И навек сроднился с чистой,
Молодой моей душой
Влажно-свежий, водянистый,
Кисловатый запах твой!
И тут Бунин снова выигрывает. Не какой-то там чистый запах, не абстрактная девственная душистость, а водянистый и кисловатый. И мы этот ландыш сразу как будто чувствуем.
Но вернемся к обратной хронологии Бунина. Правда, сейчас не биографической в прямом смысле (отматывая годы назад), а к любовной. В сущности, все любови так или иначе похожи друг на друга. Нет, мы, конечно, разные, тот, кто любит нас, всегда найдет десять отличий, но история любви одного человека – эта история именно его любви, а свою любовь не перепрыгнуть: она только «под нас», она из одного вещества, она одинаковая.
Но принцип обратного отсчета мы, конечно, сохраним.
10
Это как с ландышем.
Он не любит других цветов. Все рядом с ним вянут в стихийном букете. Васильки, ромашки, заблудившаяся роза – и тут затесавшийся ландыш. Ландыш умрет последним.
Он же ядовит. В нем содержится конваллятоксин. Этот яд и у животных, и даже у людей может вызвать отравления разной тяжести, что уж говорить о цветах. Ландыш ведь и стоит, растет – отдельно. Где-нибудь на засыпанной еловыми иголками почве.
Нет-нет, я, конечно, сейчас не о Вере Муромцевой. Которая всех возле Бунина пережила. И ни о какой другой женщине. Я тут о любви. Как бы это сейчас ни звучало глупо-высокопарно, но именно любовь – твоя жажда любви – все «переотравляет» вокруг. И тебя в том числе.
…Вера Муромцева стала второй женой Бунина. Ему было тридцать шесть, ей – двадцать шесть. Странный был этот выбор: Муромцева была непохожа на всех других его женщин – наверное, поэтому этот «ландыш» всех и «победил». Хотя мы и помним, что никого победить невозможно.
Очень спокойная, даже холодная, она выросла в аристократической семье и никогда не хотела связывать своей жизни с писателем. «В то время почти о всех писателях рассказывали, что у них вечные романы и у некоторых по нескольку жен». (Те, кто рассказывал, не ошиблись. В свое время Вера Муромцева сама об этом узнает.)
Встретились они 4 ноября 1906 года у подруги Муромцевой. Изящный, худой, с острой бородкой, он читает там стихи.
Что он читает? Вот это:
В полях, далеко от усадьбы,
Зимует просяной омет.
Там табунятся волчьи свадьбы,
Там клочья шерсти и помет.
Воловьи ребра у дороги
Торчат в снегу – и спал на них
Сапсан, стервятник космоногий,
Готовый взвиться каждый миг.
Я застрелил его. А это
Грозит бедой. И вот ко мне
Стал гость ходить. Он до рассвета
Вкруг дома бродит при луне.
Я не видал его. Я слышал
Лишь хруст шагов. Но спать невмочь.
На третью ночь я в поле вышел…
О, как была печальна ночь!
Когтистый след в снегу глубоком
В глухие степи вел с гумна.
На небе мглистом и высоком
Плыла холодная луна.
За валом, над привадой в яме,
Серо маячила ветла.
Даль над пустынными полями
Была таинственно светла.
Облитый этим странным светом,
Подавлен мертвой тишиной,
Я стал – и бледным силуэтом
Упала тень моя за мной.
По небесам, в туманной мути,
Сияя, лунный лик нырял
И серебристым блеском ртути
Слюду по насту озарял.
Кто был он, этот полуночный
Незримый гость? Откуда он
Ко мне приходит в час урочный
Через сугробы на балкон?
Иль он узнал, что я тоскую,
Что я один? что в дом ко мне
Лишь снег да небо в ночь немую
Глядят из сада при луне?
Быть может, он сегодня слышал,
Как я, покинув кабинет,
По темной зале в спальню вышел,
Где в сумраке мерцал паркет,
Где в окнах небеса синели,
А в этой сини четко встал
Черно-зеленый конус ели
И острый Сириус блистал?
Теперь луна была в зените,
На небе плыл густой туман…
Я ждал его, – я шел к раките
По насту снеговых полян,
И если б враг мой от привады
Внезапно прянул на сугроб, —
Я б из винтовки без пощады
Пробил его широкий лоб.
Но он не шел. Луна скрывалась,
Луна сияла сквозь туман,
Бежала мгла… И мне казалось,
Что на снегу сидит Сапсан.
Морозный иней, как алмазы,
Сверкал на нем, а он дремал,
Седой, зобастый, круглоглазый,
И в крылья голову вжимал.
И был он страшен, непонятен,
Таинственен, как этот бег
Туманной мглы и светлых пятен,
Порою озарявших снег, —
Как воплотившаяся сила
Той Воли, что в полночный час
Нас страхом всех соединила —
И сделала врагами нас.
На девушку, даже сдержанную, очень спокойную, не может не произвести впечатления. Хруст шагов. Туман. Страх. Соединение. Враги.
Она смотрит на него, отводит прекрасные глаза, поворачивается профилем. Он запомнил этот профиль. И дело пошло решительно и быстро. Нет, они не женятся. Серебряный век, свободная жизнь. К тому же он не может венчаться: Бунин еще не разведен с первой женой (хотя не живут они давно). В следующем году они отправляются в путешествие по странам Востока (Египет, Сирия, Палестина), что называется, во грехе. Станут они мужем и женой официально только в 1922-м.
Но он много пишет – а она всегда рядом: умела быть незаметной, но нужной.
Как она гордится потом написанным им в «Розе Иерихона»:
…утешаюсь и я, воскрешая в себе те светоносные древние страны, где некогда ступала и моя нога, те благословенные дни, когда на полудне стояло солнце моей жизни, когда в цвете сил и надежд, рука об руку с той, кому Бог судил быть моей спутницей до гроба, совершал я свое первое далекое странствие, брачное путешествие, бывшее вместе с тем и паломничеством во святую землю Господа нашего Иисуса Христа.
Примечательно, что как раз перед встречей с Муромцевой в жизни Бунина происходит неприятное событие (так и хочется здесь увидеть тайный знак – но вся жизнь для России стала полна такими знаками: одни знаки кругом): волнения крестьян, сожгли что-то там.
На это одна из корреспонденток пишет Ивану Алексеевичу: «Приезжайте скорее, не бойтесь революции, все равно от нее никуда не уйдешь». (Никто и не ушел.)
Отправившись в деревню, Бунин стал свидетелем крестьянских волнений в Орловской и Тульской губерниях. Он пишет М.П. Чеховой 7 июня 1906 года:
…Был в именье сестры, а потом случился у нас пожар – сожгли-таки! Пока дело ограничилось погоревшими лошадьми, свиньями, птицей, сараем, людскими избами и скотным двором, но, вероятно, запалят еще разок, ибо волнуются у нас мужики сильно и серьезно, в один голос говорят, что ни единому человеку из помещиков не дадут убрать ни клока хлеба. Приходится, значит, решать, как быть, куда удирать всей семьей – с детьми и стариками… Говорят, например, что 10-го снимут от помещиков всех служащих – тогда поневоле удерешь скорым маршем…
Из другого поместья брат Бунина через неделю пишет:
Еще до моего приезда у брата произошел пожар. Сгорели две кухни, скотный двор, три лошади (самые лучшие и дорогие), свиньи, птица и проч… Крестьяне нашей деревни составили приговор и объявили его брату. В приговоре сказано, что отныне у брата никто не может жить в работниках, кроме крестьян нашей деревни, а потому все посторонние должны быть немедленно удалены, – иначе их снимут силой. Затем устанавливаются новые цены… Мать, Маша да и все были крайне перепуганы, и волей-неволей пришлось немедленно уезжать в Ефремов, чтобы снять там квартиру. Брат поехал сделать заявление исправнику и у него встретил целую массу помещиков с совершенно такими же заявлениями. Исправник сказал им, что положение создается очень затруднительное, так как войск мало… Здесь снимаем квартиру для всей семьи. Вещи, кроме самых необходимых, увезти не успели… В деревне осталась Настя [жена Е.А. Бунина] и отец, но и их ждем сюда завтра-послезавтра; Ваня, мать, Маша и дети здесь. Евгений поехал к становому и пока еще не возвращался… Волнения как в нашем, так и в соседских уездах разрастаются.
Сам Бунин жалуется, что много мужики доставили неприятностей и хлопот: так скандалят, что пришлось перебираться в город, снимать квартиру, сидеть там – и все это в неимоверной жаре. (О, какая скоро жара грянет, эта покажется дуновением весны.)
На брата Бунина Евгения вообще совершено нападение: Евгений Алексеевич должен был судиться с мужиком, «который перед праздником пробил ему голову камнем».
Это его удружил свой работник; они поссорились с ним за полевую работу, ну тот и подкараулил Евгения.
Да если б не собаки, то, пожалуй, работник убил бы Евгения: они схватились в сенях (уж после того, когда работник пустил в голову камнем). Евгений схватил его и держит, а он в карман лезет за ножом, а собаки, целая стая, рвут его за ноги. Евгений говорит, кабы не они, он бы убил его.