[195]. И такую веру не смущает, что вокруг много подобных же вер или сект. Ведь во времена антихриста дьявол проникает повсюду и вчерашние твои единоверцы могут впасть в обольщение.
Тут чрезвычайно важную роль играет идея «верного остатка», с которой мы еще не раз столкнемся в истории сектантства. В библейской книге пророка Исайи сказано, что «остаток» народа, «только остаток», обратится к Богу сильному. На это изречение любят ссылаться сектанты самых разных направлений, делая отсюда вывод, что в конце мира лишь остаток праведных или «верный остаток» спасется. Весь же остальной мир погружен во мрак, погружен в раскол.
И еще очень важный фактор в истории старообрядчества — это потеря единого церковного руководства и церковного авторитета. Если Церковь, как целостный организм, разрушена, то ее ветвями порою начинают самовластно править самые случайные учителя. Об этом свидетельствуют наименования отдельных согласий или толков. Возьмем, например, «федосеевщину»: само название происходит от имени мужика Федосея, который стал во главе этого течения и запретил христианские браки, в чем и состояло его новое слово. О том же говорят названия других сект: «филипповщина», «стефановщина», «онисимовщина», даже «акулиновщина», основанная бабой Акулиной, которая в своей секте исповедовала сексуальную революцию.
Вообще, в основании той или иной секты почти всегда на первом месте стоит личность учителя. В Сибири, в старообрядческих деревнях, в середине прошлого века, уже подросшие дети на вопрос приезжего: какой они веры, подчас отвечали: «Мы веры Михаила Захарыча» или «Мы веры Назара Афанасьевича»[196]. Таких «учителей» (в кавычках и без кавычек) было великое множество. И все они учили по-разному. Как правило, учителями становились люди простого звания, но очень умные, сильные, волевые натуры и весьма начитанные в Священном Писании. Но все они это Священное Писание читали и истолковывали по-своему. Порою свое учение они провозглашали от имени самого Господа Бога, который это им свыше внушил. Эти люди в глазах своей секты были окружены ореолом святости и мудрости. Ореол лишь возрастал, когда государство и церковь обрушивали на них особенно жестокие преследования, называя этих сектантских вождей «лжеучителями» или «расколоучителями».
И, наконец, последнее, что способствует этому длительному расколу и усугубляет его дробление. Это разные степени принятия или неприятия официальной церкви и государственных установлений. Одни согласны пойти на какой-то компромисс, другие — нет. Подобных форм компромисса очень много, и порою самых оригинальных и порождающих отдельную ветвь в расколе. Скажем, одна часть «нетовцев» или «Спасова согласия» решила, что все же детей лучше крестить в никонианской церкви, хотя это, в их представлении, еретическая церковь. Но они говорили так: «Хотя и еретик крестит, да поп (все же) в ризах, а не простой мужик». Однако в тот момент, когда младенца понесут крестить в церковь, старики и старухи этого направления «нетовцев» раздавали нищим заготовленные блины, прося молиться о том, чтобы Бог довершил крещение младенца и вменил это еретическое крещение как самое настоящее, святое крещение. Это компромисс, ориентированный одновременно и на еретическую церковь, и на Спаса, который сам знает, как спасти человека, и еретическое крещение способен превратить в истинное.
Я остановлюсь на двух полюсах в отношении старообрядцев к церкви и государству. Первый — это максимальное приближение к официальной церкви, получившее название «единоверие» или «единоверцы». Произошло это уже в либеральные времена Екатерины II, которая хотела уничтожить раскол путем, с одной стороны, проявленной к нему относительной терпимости, а с другой — путем возвращения раскольников в лоно официальной церкви. Единоверцы это те старообрядцы, которые согласились влиться в официальную церковь и признать всю церковную и государственную иерархию — однако, при условии, что в церковном храме, куда они будут ходить, весь обряд будет совершаться по старым правилам и по старым книгам. Государство на эту уступку охотно пошло, с тем чтобы ликвидировать раскол. Тем более, что государство, будучи уже европейски просвещенным, не придавало особого значения мелким расхождениям в обряде. Часть старообрядцев на это согласилась, устав от раскола, от отсутствия настоящих попов, от вечных трений и споров между собою. По идее «единоверие» это конец старообрядчества как самостоятельной религиозной ветви. «Единоверие» вело как бы к растворению старообрядчества в лоне единой православной Церкви. Однако этого не произошло. Потому что большая часть наиболее стойких старообрядцев не захотела признать над собою власть еретической церкви с ее иерархией. И потому, что сама эта официальная церковь, принимая «единоверцев» под свое крыло, рассматривала их как что-то низшее, неполноценное, как неких заблудших братьев, о которых она заботится в знак снисхождения к их «заблуждениям» и «прегрешениям», которые выражаются в старом обряде. Примечательно, что официальная церковь, признав «единоверие» и всячески его поощряя со стороны старообрядцев, очень скоро запретило переход в «единоверие» со стороны собственных прихожан и священников. И провела такую границу — не напрасно. Когда было допущено единоверие», в него массами стали переходить не старообрядцы, а «никониане». А затем, через «единоверие», они становились настоящими старообрядцами и окончательно уходили в раскол[197].
Это, конечно, свидетельствует о серьезном падении авторитета официальной церкви. Бывали случаи в конце прошлого века, когда этнографы спрашивали обычных православных мужиков и баб: — Вы — христиане? — И те отвечали: — Нет, какие мы христиане? Мы — не христиане! Мы в церковь ходим! — То есть, хождение в церковь воспринималось этими людьми как что-то вынужденное, как некий грех или сделка с собственной совестью. А настоящие христиане — это не мы, это — те, кто ушел в раскол.
Обратимся ко второму полюсу старообрядчества противоположному единоверию. Это «бегуны», как называли их в русском простонародье, или «странники», как они сами себя называли и называют. Эта та крайняя часть старообрядцев, которая не захотела иметь ничего общего ни с государством, ни с церковью, ни с современным миром и предпочла бежать от мира и всю жизнь скитаться, странничать, прятаться. Это люди, отказавшиеся записаться в раскол — на том основании, напомню, что раскольники это не они, а проклятые никониане, отколовшиеся от истинной православной церкви, от них. Но бегуны пошли еще дальше по части непризнания мира. Они отказались иметь собственный дом, собственную семью — как правило, это монахи, строгие аскеты. Чтобы не иметь ничего общего с антихристовым государством и обществом, они существуют исключительно на нелегальном положении, не признают паспортов и других государственных бумаг и учреждений, поскольку на этих документах изображен государственный герб — антихристова печать. Доказательством, что герб это знак антихриста, служил двуглавый орел. У всех Божьих тварей одна голова, а этого ненормального орла с двумя головами сотворил сатана. Одна из крайних ветвей странников, на том же основании, отказывалась пользоваться и деньгами. Это направление, которое называлось «безденежники», было немногочисленным. Но пользоваться паспортами и регистрировать свое имя в полиции все странники-бегуны наотрез отказывались. Они сами себе сочиняли особого рода «паспорта», которые на наш слух звучат несколько пародийно, забавно, а в действительности содержат полное отрицание своей принадлежности к стране, к государству, к какому-либо месту своего рождения и проживания. Вот текст такого «паспорта» (написанный рифмованной прозой), как образец религиозного творчества начала прошлого века:
«Объявитель сего раб Исуса Христа, имя рек, уволен из Иерусалима, града Божия (очевидно, из Небесного Иерусалима. — А. С.), в разные города и селения ради души прокормления, грешному же телу ради всякого озлобления (страдания, аскетического подвига. — А. С.). Промышлять ему праведными трудами… с прилежанием, а пить и есть с воздержанием, против всех не прекословить, а токмо Бога славословить… А кто странного мя прияти в дом свой будет бояться, тот не хощет с господином моим знаться, а царь мой и господин сам Исус Христос, сын Божий. А кто мя ради веры погонит, тот яве себя с антихристом во ад готовит. Дан сей пачпорт из града Бога вышнего, из Сионской полиции, из Голгофского квартала…»[198]
Бывали и другие варианты. Подобные «паспорта» предъявлялись в незнакомой местности, в доме лично незнакомого тебе приверженца той же веры.
Чтобы как-то существовать и скрываться, странники имели своих покровителей и странноприимцев, живших вполне легально, законно, но дававших тайный приют бегунам. Их называют «благодетелями». «Благодетель» сам не является странником, но помимо помощи, которую он им оказывает, он дает обет рано или поздно, может быть в конце жизненного пути, самому перейти в разряд странников и таким образом спасти душу. Однако не нужно думать, что бегуны только и делают, что бегают, переходят с места на место. В XVIII веке они действительно бегали, ибо могли еще укрываться где-нибудь в лесах. В новое же время и теперь они чаще всего живут у своих благодетелей в разного рода «скрытницах». Через «благодетелей» и осуществляется между ними контакт, перекрывая сотни, а порою и тысячи километров. Странничество же состоит не в буквальном, физическом странствовании, а в несоприкосновении с внешним миром.
Итак, «единоверие», с одной стороны, и «странничество», с другой, — это крайние точки в развитии старообрядчества. А посередине целое море разных «согласий» и «толков». Но все это старообрядчество, поскольку все они стараются сохранить приверженность к формам старого обряда, религиозно и психологически тяготеют к древнерусскому быту и древнерусской культуре. Иногда эта связь выражается весьма наивно или очень узко и произвольно. Скажем, в одной из староверческих сект («пастухово согласие») запрещалось ходить по каменной мостовой, поскольку она выдумана в новое, антихристово время