Эти базовые компоненты необходимо осознавать как снаружи, так и изнутри. Номер один для мировоззрения мыслителя – это, конечно же, коммунизм и космизм. Ефремов – автор самой выдающейся коммунистической утопии ХХ века, мастерски показавший столкновение утопии и антиутопии. И он же насытил идейное поле русского космизма живыми людьми, ввёл в космизм антропологическое измерение.
Но очень трудно, познакомившись с письмами, продолжать полностью вписывать мастера в рамки советской действительности и едва ли не делать её глашатаем. Для людей, воспринимающих прежде всего политэкономический пласт реальности, будет крайне неудобно осознать меру резкости и критичности нравящегося им писателя по отношению к тогдашнему обществу. Наверное, потому что со всем своим кругозором и включённостью во внешний мир Ефремов жил в том обществе и в то время, терял друзей и коллег, бессмысленно обвинённых, уничтоженных, репрессированных, со сломанными судьбами…
С другой стороны, опять-таки возникает неудобство – Ефремов никогда не был диссидентом, противником советской власти. Западное общество жёстко критиковалось им как потребительское, уничтожающее лучшие человеческие устремления, неспособное вывести земную цивилизацию из тупика бездуховности и мещанства. Неоднократно он пишет о неизбежности коммунизма в будущем (если мы хотим будущее вне инферно) и повторяет это в различных ситуациях, в общении с разными людьми. В книгах, письмах, интервью. Смешно было бы подразумевать тут некую конъюнктуру и стремление понравиться власть имущим. Особенно на фоне принципиальности мастера в сходных вопросах – хрестоматийным тут является пример с отказом «устанавливать» статую Ленина в «Туманности Андромеды», несмотря на то, что ему предлагали премию в таком случае.
Необходимо понимать, насколько самостоятельный мощный дух мог вести себя столь независимо. В полном соответствии с эволюционным вектором, о котором писал сам мастер, – максимально возможная свобода от внешней среды. В этом смысле Ефремов собственной персоной манифестирует, представляет то, о чём писал по отношению к цивилизации будущего, берущей из каждой эпохи наиболее яркие, очищенные стороны жизни.
Для убеждённых сталинистов это ложь, и никакие факты просто не воспринимаются. А если оказываются восприняты, то становятся показателем того, что Ефремов как минимум опасно заблуждался, либо же он прямой враг – либерал-шестидесятник, диссидент, следовательно, пособник олигархического беспредела 90-х; или троцкист (нонсенс, но немало людей всерьёз продолжает мыслить такими категориями). Такой абсурд происходит из-за жёсткой редукции причинно-следственных связей, представлении сложнейшего исторического процесса как механистически-линейного.
С другой стороны, среди людей, негативно относящихся к комплексу коммунистических идей, находятся те, кто утверждает: Ефремов не коммунист, и общество будущего, изображённое им, не коммунистическое. И слова самого Ефремова тут снова не имеют никакого значения, потому что картинка в собственной голове закрывает всё остальное. Либо же все его социальные идеи тщательно цензурируются по причине их (якобы) заидеологизированности отжившими советскими представлениями. То, насколько едина и неразрывна ефремовская мысль во всём её многообразии, игнорируется, целостная мысль дробится на клипы-светотени. А далее каждый отдельный такой клип препарируется словно бы в пробирке, насильственно лишённый связей с остальным массивом идей и образов.
Конечно, это недопустимо.
Задача любого честного читателя и уж тем более исследователя – позволить автору самому сказать за себя, отнестись к его словам уважительно. Ефремов, насытивший представление о коммунизме космическими смыслами, совершивший синтез коммунизма и космизма, показавший изначальную психофизиологическую суть мечтаний о справедливом обществе и вынесший их в беспредельность вселенной – слишком крупный мыслитель, и следует отнестись к его идеям со всей серьёзностью. Однако ни исследователи русского космизма, ни современные теоретики коммунизма на это не обращают ни малейшего внимания. Зато они полностью увлечены своими дискурсами и всё, находящееся за пределами их групповых мифов, попросту игнорируют (порой вполне осознанно и убеждённо) как не имеющее эвристического потенциала. Конечно, такая ограниченность вызывает сожаление.
Известно, и в переписке многократно подтверждено: Иван Антонович глубоко интересовался эзотерикой и парапсихологией, особо – Живой Этикой. Здесь шквал неприятия кипит с двух сторон – противоположности, как известно, сходятся. Воинствующие церковники либо огульно отрицают этот безусловный факт, либо столь же огульно обвиняют Ефремова во всех грехах, а его почитателей – в сектантстве и сатанизме. Воинствующие атеисты поступают совершенно аналогичным образом, в том числе и те, кто любит порассуждать о диалектическом материализме, казалось бы столь близком Ефремову. Единое полотно широкого мировоззрения Ивана Антоновича снова никак не складывается, прокрустово ложе заидеологизированных представлений отсекает то одну, то другую часть ефремовской философии. Подчеркнём – речь идёт не о мнениях по её поводу, а о хорошо известных непротиворечивых фактах этой философии. В то же время многие так называемые эзотерики (т. е. любители читать эзотерическую литературу) тоже находят, в чём укорить писателя – в недопустимом «биологизме» (видимо, быть доктором биологических наук с их точки зрения – уже изначальная ущербность), в остром внимании к вопросу эроса и пола. На том основании, что «в духе» якобы нет мужчин и женщин. Разумеется, всё это лишь отражение собственных гендерных проблем и скрытая половая ксенофобия. Ещё одна претензия (странно думать, что это можно представить претензией, но это так) – очевидная невписанность Ефремова в те или иные эзотерические концепции полностью, что сразу выводит его из разряда безусловных «своих».
Гендерная проблематика и высокохудожественные эротические описания подвергаются нападкам особо рьяно. Ханжи и лицемеры обвиняют Ефремова в распущенности, закомплексованности, потакании инстинктам, аморальности. С другой стороны, апатичные от вседозволенности и лишённые самодисциплины любители «последней правды» о человеке (почему-то последней правдой всегда оказывается тема отчуждённого, лишённого духовного измерения секса) обвиняют его в лицемерии и ханжестве и, разумеется… в закомплексованности (!).
Вопрос этнический, национальный, расовый – очередной камень преткновения для тех, кто отказывается мыслить диалектически. Ефремов – безусловный интернационалист, но столь же безусловный патриот, носитель русского духа. В итоге космополиты пытаются выдать постмодернистскую глобализацию за наступление ефремовской Эры Мирового Воссоединения, они же вместе с безоглядными левыми третируют мыслителя за неоднократно выраженную трезвую оценку относительно национального вопроса и яркую самоидентификацию в качестве русского человека; либо делают вид, что этого просто нет. С другой стороны, находятся крайние националисты, считающие Ефремова своим и старательно не замечающие его идеи о непреложности интернационализма и конвергенции в открытом и равноправном мире будущего. Диалектику желаемого и действительного, цели и отправной точки мыслитель понимал очень хорошо.
Ещё один важный аспект ефремовского творчества – психология, внимание к структуре психики отдельного человека и целых обществ. Многообразные идеи в русле гуманистической психологии Роджерса и Фромма либо опять-таки не замечаются, либо воспринимаются с усмешкой как наивные на фоне массовой для образованной прослойки интеллектуальной игры в бисер, которая лишь прикрытие для духовного равнодушия и неверия в возможность хотя бы минимально справедливого социального взаимодействия.
Для фрейдистов человек зол и асоциален по природе; для бихевиористов – и стихийных, среди которых полно коммунистов (увы, так исторически сложилось), и убеждённых – человек есть плоская функция общества, социальный робот. Сам мыслитель утверждал сложность и необходимость воплощения диалектики индивидуального и коллективного. Более того, смотрел глубже и выводил будущее человечество из-под власти жестоких архетипических программ – «богов» пси-космоса. Недаром герой «Часа Быка» говорит о том, что земляне стали выше богов Индии.
Соотношение мысли и чувства, науки и искусства – ещё одна мировоззренческая дихотомия, успешно решённая Ефремовым. Сторонники безоглядного научного прогресса, крайняя степень которых представлена трансгуманистами, ставят ему в упрёк внимание к искусству, чувственной стороне жизни, недостаток сугубо технических решений. Так называемые «зелёные» возмущаются переустройством планеты в его будущем. Сам же Ефремов оптимальное сочетание знания и чувств полагал мудростью.
Ефремовская эстетика и этика, его определение прекрасного как наивысшей меры целесообразности и придание красоте фундаментального, онтологического статуса – искусствоведами и философами попросту игнорируется, а обывателями не принимается на корню, размывается во вкусовщину…
По отношению к биографии Ивана Антоновича можно наблюдать идентичную картину. Большинство почитателей Ефремова-писателя мало что знают о его научной деятельности и никак ею не интересуются, полагая второстепенной. Геологи и палеонтологи, хранящие живую память и благодарность Ефремову-учёному, убеждены, что уход из науки в «написание каких-то книжек» был фатальной ошибкой, не позволившей дальше развить палеонтологию и реализоваться самому автору. Почему-то не возникает понимания, что сопоставимые по уровню яркие достижения в науке и искусстве обусловлены в значительной мере такими имманентными качествами творческой личности, которые неизбежно потребовали реализации в разных областях человеческой деятельности.
Говоря о подобных попытках «присвоить» Ефремова, невольно вспоминаешь исторические аналогии: иосифляне и нестяжатели, в равной мере признающие авторитет Сергия Радонежского; западники и славянофилы с их почитанием Пушкина. Сам Ефремов превосходно понимал эту проблему и связывал с законами термодинамики, называя их преломления в человеческом обществе Стрелой Аримана.