Фашисты уже вплотную подошли к Москве. Что ждёт столицу?
Сегодня Юрий Александрович, отстояв очередь в столовой ради похлёбки, полуголодный и простуженный, вновь пытался добиться вывоза музея, хлопотал о вагонах и барже – безрезультатно. Отправил письмо Н. М. Швернику, члену Верховного Совета СССР. Письмо подписали все оставшиеся сотрудники музея. Однако в действенность его почти никто не верил.
В этот момент никто из пиновцев не знал, что в середине октября было-таки принято общее постановление Совета по эвакуации при Совнаркоме СССР об эвакуации Академии наук, что с 18 по 25 октября требовалось утвердить списки. Постановление опоздало.
…На притихший чёрный город надвинулась октябрьская ночь.
Вскоре загрохотали зенитные орудия. Пальба стояла такая, что не слышно было отдельных выстрелов – всё сливалось в сплошной гул. Однако сирены не выли, значит, тревоги не было. Но и спать в такой обстановке было невозможно.
15 октября Государственный Комитет обороны СССР принял решение об эвакуации Москвы.
16 октября началось генеральное наступление вермахта на Волоколамском направлении.
Этот день для Москвы был самым тяжёлым. Закрыли метро, не ходили автобусы. Было приказано – но только устно – рассчитать рабочих и служащих многих предприятий и учреждений, которые спешно минировались. Весь день слышались глухие взрывы – подрывали химические и некоторые другие заводы. Коммунистам и комсомольцам предписывалось оставить город, всем способным к пешему хождению идти к часу дня к Рогожской заставе, а затем по Владимирскому шоссе двигаться на восток.
Срок «один час дня» по существу означал, что три-четыре часа спустя немцы займут город. Это поняли все, и началась паника.
По Владимирскому шоссе потянулись десятки тысяч людей, женщины с детьми – почти все безо всякого продовольствия и видов на ночлег. Хаос довершали гудящие автомашины, телеги и гурты скота. Рабочие разграбили мясокомбинат, с кондитерских фабрик пудами растаскивали шоколад.
Все сотрудники ПИНа тоже получили расчёт, но ни один не ушёл из Москвы. Все собрались в Музее, слушали сообщения Информбюро и с напряжением ждали развития событий. Все понимали, что сейчас в нескольких десятках километров идёт битва – не на жизнь, а на смерть.
Наутро решили сходить в здание Президиума Академии наук – никого! Все двери нараспашку. Ветер врывается в открытые форточки, носит по коридорам ставшие ненужными бумаги. В одном из кабинетов на столе – секретные карты и другие материалы с грифом. В кабинете вице-президента АН СССР – «вертушка», прямая связь с Кремлём. Стали звонить в Кремль – и там никого!
Ивану Антоновичу удалось дозвониться до Андрея Васильевича Хрулёва, начальника Главного управления тыла Красной Армии. Изложив обстановку, Ефремов спросил: что делать с секретными картами?
– Поступайте по своему усмотрению, – ответил генерал-лейтенант. – Я через полчаса уезжаю в войска.
Карты Ефремов сжёг.
Через день-два многие из ушедших на восток стали возвращаться – измученные, чуть живые. Выяснилось, что надо продолжать работу. Некоторые институты к тому времени не имели в Москве ни уполномоченных, ни вообще сотрудников. ПИН представлял в этом отношении редкое исключение.
19 октября Орлов и Геккер сели в поезд: им предстояло начать работу на Урале, в Экспедиции особого назначения. Ефремов пока оставался в Москве – он должен был получить для экспедиции оставшееся снаряжение и оборудование (в частности, психрометры и термометры-пращи). Он с горечью понимал, что его первоначальная идея надёжно спрятать музейные сокровища в Каргалинских рудниках уже не осуществится. В дальней комнате Иван Антонович вырыл блиндаж глубиной два метра, чтобы можно было скрыть от бомбёжки самое ценное. Со всей силой своего воображения он представил себе, как фашисты занимают Москву, как хозяйничают в музее. Он моряк – и драться он будет до последнего.
Вместе с ним в институте оставались четыре женщины: Е. А. Иванова, Е. И. Беляева, Т. И. Добролюбова и Н. В. Кабакович. Оставались до конца, каким бы он ни был. На крайний случай на берегу Москвы-реки, в кустах, была спрятана лодка – можно было посадить в неё хотя бы женщин и отправить вниз по течению, за пределы города.
Что передумал и перечувствовал Иван Антонович за эту страшную неделю? Как переживал за институт и музей, за драгоценные кости, остающиеся в Москве? Как ощущал пульсирующее напряжение фронта, который напрямую угрожает столице?
О его мыслях и чувствах мы узнаём через его рассказы, в которых воплотились мужественные и стойкие характеры моряков («Последний марсель», «Атолл Факаофо»), артиллериста майора Лебедева («Обсерватория Нур-и-Дешт»), лейтенанта Леонтьева («Эллинский секрет»).
Действие фантастической повести «Звёздные корабли» начинается на поле великой танковой битвы, произошедшей в 1943 году. Туда с помощью сапёров пробираются после войны профессор Шатров и майор-танкист, чтобы найти подбитый танк Виктора, бывшего ученика Шатрова. Ученика, разработавшего оригинальную теорию движения солнечной системы в пространстве, но не успевшего переслать тетрадь с вычислениями своему учителю: танковую часть стремительно бросили в бой, и Виктор погиб. В разбитом прямым попаданием танке Шатрову удалось отыскать заветную тетрадь.
Иван Антонович знал, что даже в аду войны человек стремится к знанию, к звёздам. Эта устремлённость помогает выносить труднейшие условия жизни.
25 октября 1941 года Ефремов выехал из Москвы в Свердловск.
И только через месяц, 29 ноября Палеонтологический институт, а 1 декабря – музей в присутствии комиссии Академии наук были переданы на хранение уполномоченным ПИНа в Москве Татьяне Алексеевне Добролюбовой и Наталье Васильевне Кабакевич.
В ночь на 1 декабря сотрудники и курсанты Военно-морской медицинской академии, в числе которых был военврач первого ранга, профессор нормальной анатомии Алексей Петрович Быстров, покинули блокадный Ленинград. Пройдя 30 километров по льду Ладожского озера, они при свирепом морозе совершили пеший марш по тылам Волховского фронта, через Сясьстрой – это ещё 300 километров.
Академия была эвакуирована в Киров. В голодном, замерзающем городе оставалась Гильда Юрьевна, жена Быстрова. Она будет эвакуирована только летом 1942 года вместе с членами семей сотрудников ВММА, пережив самую страшную зиму блокады.
Александра Паулиновна Гартман-Вейнберг, тоже остававшаяся в Ленинграде, умрёт, как многие тысячи ленинградцев…
В 1941 году на фронте погиб младший брат Ивана Антоновича Василий.
В Москве тоже готовились к эвакуации. 4 декабря Иванова и Беляева с ящиками, в которых были упакованы самые ценные коллекции, выехали поездом в Алма-Ату.
5 декабря Красная армия перешла в контрнаступление, отбросив врага от столицы.
Экспедиция особого назначения
Приехав в конце октября 1941 года в Свердловск, Ефремов встретился с руководителем экспедиции А. Е. Ферсманом и представителем Наркомата обороны Е. А. Гавриловым. Экспедиция в Свердловске была обставлена солидно: для работы выделили превосходные помещения, у подъезда постоянно дежурили две автомашины, питание получали в различных закрытых столовых и распределителях.
Получив снаряжение, Ефремов отправился на полуторке в Уфу – это более 500 километров. Почти месяц он «проскребался» по уральским снегам, в лютый мороз – в фанерной кабине полуторки.
В Уфе Иван Антонович узнал о бедственном положении Чкаловской группы, базирующейся в Каргале, на хуторе Горном. В эту группу входила и Елена Дометьевна. Оказалось, что обещанное снаряжение к сотрудникам так и не прибыло, нет тёплых вещей, обуви, свечей, кончились даже записные книжки. Отряд, вооружённый единственным компасом, рано утром выходил на место – девять километров дороги по сугробам туда и обратно занимали три с половиной часа. На работу оставалось всего четыре часа. Инструкция, первоначально данная Ефремовым Б. Б. Родендорфу, была исчерпана. Однако с пищей дело обстояло хорошо, по крайней мере, хлеба было много, и это серьёзный плюс.
Из Уфы, нагруженный тёплыми вещами и оборудованием, Ефремов кинулся в Чкалов, уже понимая, что настоящая работа из-за снегов практически невозможна, и размышляя, можно ли часть сотрудников перевести в Алма-Ату.
До Чкалова Иван Антонович добрался 12 января, оттуда – ещё 60 километров до Горного. Там он наконец встретился с женой, сыном и коллегами.
Говорили о линии фронта, которая начала отодвигаться от Москвы. Жуткое ощущение вызывали сообщения о грабежах и разорениях, о чудовищных зверствах, чинимых гитлеровцами на захваченных территориях. Бойцы, освобождая захваченные земли, видели сгоревшие деревни и города, тысячи трупов женщин, детей и стариков. Линия фронта временно стабилизировалась, армии собирали силы, готовясь к весне, и всем уже было понятно, что быстро эта война не кончится.
Позже Елена Дометьевна писала: «В период работы в Чкаловской области, несмотря на частое вынужденное сидение без работы (заносы, морозы, отсутствие одежды и прочее), сама работа элементарная, не по специальности, трудная физически, с преодолением многих километров снежных полей, ползанья под землёй, большой усталости – чем-то давала мне моральное удовлетворение. В период плохого устройства нашего быта было, как бы это сказать, ощущение, что мы в чём-то равняемся по всем тем людям, которые что-то делают для войны или страдают от неё…»[154]
Ю. А. Орлов в это время работал по делам ЭОН в Соликамске, куда была эвакуирована его семья. Выяснилось, что Соликамск обладает колоссальной подземной кубатурой и площадью, там же в фондах сосредоточены наиболее интересные для ЭОН материалы.
Много разъезжал по рудникам и выработкам Р. Ф. Геккер. Он побывал на Нижне-Тагильском дунитовом массиве, в Кизеловском каменноугольном бассейне, на Богословском буроугольном месторождении, Турьинских медных и железистых рудниках, Североуральских бокситах, Сылвенском рифовом участке, в Асбесте, Алапаевске, Кунгуре, Красноуфимске…