Автор образно описывает сменяющие друг друга геологические эпохи, подавая сложные научные проблемы как интереснейшие, увлекательные сюжеты.
Постоянное стремление объяснить рабочим смысл их действий заставляет его подробно отвечать на вопрос: «Каким образом мы, учёные, распознаём погребённых в толщах горных пород зверей, если эти звери вымерли, когда ещё на Земле не было человека?» И Ефремов обстоятельно рассказывает это читателям, видя в них людей, которым важно не только стремление к лихо закрученному быстрому сюжету, но и к вдумчивому осмыслению. Подробно раскрывает он и загадку «Красной гряды», над которой они вместе с Новожиловым немало поломали голову. Смело пишет он о четырёх костеносных горизонтах, о восьми этапах образования, определяемых по смене пород, веря, что читатель сможет горячо заинтересоваться проблемами палеонтологии, увидеть в изысканиях палеонтолога историческую необходимость.
Различные по характеру и насыщенности фрагменты мозаики скрепляются не только нитью хронологии, но – главное – философско-материалистической концепцией о единстве природы и человека, о роли человека как высшего порождения природы, призванного познать создавшую его Вселенную, о значении жизни прошлого для понимания будущего.
Заключая книгу очерком перспектив исследования Гоби и соседних районов, Ефремов верил: палеонтологи ещё вернутся в эти места, чтобы составить полную картину развития жизни в этом районе Земли. Он оказался прав. Спустя десятилетия в Монголии работало множество экспедиций: советско-монгольские, монгольские, польско-монгольские и другие.
Сама же экспедиция под руководством Ефремова стала непревзойдённым образцом проведения полевых работ.
«Дорога ветров» была издана в 1958 году. Летом 1961 года Ефремов получил неожиданной подарок: в журнале «Техника – молодёжи» было опубликовано стихотворение «Ночь в пустыне», автором значился Сергей Житомирский, инженер. Иван Антонович думал: если его книга рождает в людях вдохновение, понимание перспективы времени, значит, не зря он работал.
Вот это стихотворение:
Море звёзд. Небеса в цвету.
Их рисунок иглист и сочен.
Чистый холод гобийской ночи
На обрывах Нэменгету.
На раскопках отдых недолог,
А с бессонницей вовсе плох.
У палатки палеонтолог.
Он задумался. Даль эпох
На него ползёт, как гроза.
Здесь, на месте пустыни спящей,
Сотни тысяч веков назад
Простирались сырые чащи.
Трупы ящеров нёс поток,
Хороня костяки в наносах.
В красных мелях и красных косах
Он бесстрастно, как время, тек.
Только разве время – река?
Нет, скорее ткач у станка,
Ткущий огненные покровы,
Что, пленённый узором новым,
Нить за нитью вводит в основу
Одного и того же куска.
Мира, бывшего в прошлом, нет –
Из него построена эта
Ночь. Сегодняшний миг планеты –
Результат миллиардов лет…
Он, воссозданный нами, есть
Только здесь, в головах живущих,
Тех, кто ловит каждую весть
О событиях бывших и сущих.
Что ж во времени ищем мы,
Вырывая знанья из тьмы?
Знаю. Лучше не быть, чем тенью
Промелькнуть по страницам лет.
Смерть преследует нас с рожденья,
Но у памяти смерти нет.
Время – труженик. Время – друг
Набегающим поколеньям.
В эстафете дел и наук
Жизнь становится восхожденьем…
Но поэтому всё, что чертим
В книге времени, сплетено
С нашей главной верой – бессмертьем
Человечества…
Над обрывами Нэменгету
Звезды – брошенные святыни –
Четко врезаны в черноту
Помрачневшей ночной пустыни.
Там – клокочущие шары
Истекают слепящим светом,
Там невиданные миры
И неведомые планеты…
Всплеск за всплеском, за валом вал
Мысль встает, расправляя крылья,
И с надеждой глядит в провал,
Отороченный звёздной пылью.
Волны ломятся в вышину,
В мир непознанный и широкий,
Чтобы слиться в одну волну.
– Братья, где вы? Настали сроки
Улетать от земной коры!
Там – иных созвездий фигуры,
Там – невиданные миры
И неведомые культуры!
Волны валятся в пустоту,
Но, хватая их на лету,
Нам пространство бессмертье прочит.
Как ясны гобийские ночи!
Сколько звезд над Нэменгету!
Время собирать камни
Без летней экспедиции зима 1952 года тянулась особенно долго. Наконец мартовское солнце залило Москву, в кустах акаций зашумели воробьи, вороны устраивали драки за гнёзда. Вечерами над затухающим закатом мерцал бледный Юпитер. Ефремов подолгу смотрел на звёзды – их свет манил и успокаивал. Засидевшись, под утро мучительно ждал восхода Венеры, но она всегда опаздывала – писатель тревожно засыпал.
В институте Иван Антонович чувствовал, как пространство вокруг него клубится недоброжелательством и завистью. Всё чаще он старался, не задерживаясь в коридорах, поскорее пройти в рабочий кабинет. В ПИНе появилось много новых сотрудников, которые потеснили старую гвардию. Те, кто хотели власти, могли легко ими манипулировать. Институтским дамам, что разносили сплетни по институту, стоило лишь напомнить: он называет вас «бабье-маше»! Этого было достаточно, чтобы вызвать справедливое негодование.
Уже не раз, «по скверне характера» прямо и открыто отвечая на подковёрную борьбу, он думал, что пора уходить из института.
Он несколько лет не писал новых книг. Коллеги относились к его литературному творчество несколько свысока – мол, зачем тратить время, в палеонтологии вы, Иван Антонович, сделаете больше. Но Ефремов оставил литературу – на время – вовсе не поэтому: со стены его кабинета на ученика строго и даже слегка ехидно смотрели глаза Петра Петровича Сушкина. Он словно говорил: и монографию нелишне было бы закончить, батенька.
Обработка монгольских сборов шла полным ходом, одна за другой выходили научные статьи Ефремова и его коллег. В 1951 году было опубликовано «Руководство для поисков остатков позвоночных в палеозойских континентальных толщах Сибири». Уточнялись стратиграфические схемы, необходимые для геологов.
Рассказы и повести Ефремова продолжали переиздаваться, переводились на другие языки и приносили автору приличные гонорары. Все знали, что он пишет «Дорогу ветров», предполагали, что это будет научно-популярная книга. И она тоже принесёт гонорар! А не тратит ли он на художественную литературу рабочее время?
Однажды на доске объявлений появился лист, где крупными буквами сообщалось, что 15 марта состоится собрание партбюро: будет рассматриваться дело беспартийного Ефремова. Ему вменялось в вину, что он пишет литературные произведения в рабочее время.
Мария Фёдоровна Лукьянова называла имена людей – «недобитых белогвардейцев», которые, словно банда интриганов, обосновались тогда в институте: заместитель директора П. Г. Данильченко, Т. Г. Сарычева, В. Е. Руженцев[199].
– Ништо! – отвечал Ефремов на тревожные взгляды близких. Это сибирское словечко словно придавало ему сил для победы над жизненными обстоятельствами. Но сейчас он явственно ощущал гниловатый душок, несовместимый со свежим воздухом подлинной науки.
Пятнадцатое марта приближалось. Иван Антонович решил, что на партбюро он не пойдёт – и пусть болтают что хотят. А выносить косые взгляды ему не впервой.
13 марта объявление о партбюро волшебным образом исчезло, а на стене появился плакат, поспешно написанный красной тушью: «Поздравляем лауреата Сталинской премии тов. Ефремова!» В тот день советские газеты опубликовали списки деятелей науки и искусства, награждённых высшей премией страны. Радио, которое в то время слушали все, сообщило, что премия второй степени (100 тысяч рублей) в области науки, конкретно геолого-географической, присуждалась Ефремову Ивану Антоновичу, профессору, зав. лабораторией ПИАН, за научный труд «Тафономия и геологическая летопись (захоронение наземных фаун в палеозое)», вышедший в 1950 году.
Никто из палеонтологов, кроме академика Борисяка, не получал персональной Сталинской премии.
Несколько дней Ефремов отвечал на поздравления, писал благодарственные письма. Академику В. А. Обручеву, академику О. Ю. Шмидту, научному редактору журнала «Природа»; члену-корреспонденту Академии наук Л. В. Пустовалову, ученику Ферсмана…
На торжественном собрании ему вручили удостоверение – красную шевровую книжечку с оттиснутыми на ней буквами сусального золота – и медаль: лавровая ветвь и тяжёлый профиль Иосифа Виссарионовича. И документ на право получения ста тысяч рублей.
Что делать с этими деньгами? Купить машину, дачу?
Взыграло ретивое, широко размахнулась русская натура: устрою пир на весь мир!
На банкет, устроенный в Доме учёных, Иван Антонович пригласил не только коллег – учёных и препараторов. Он встретился с каждым из тех, кого называли словом «техперсонал»: с уборщицами, шофёрами, механиками, и каждому передал своё приглашение, чтобы они не смущались и обязательно приходили на праздник.
В просторном зале стоял радостный гул. За обильно накрытыми столами встретились все сотрудники института и музея. Тосты, поднимавшиеся за Ивана Антоновича, очень быстро перешли в тосты на науку, некоторое напряжение первых минут исчезло. Простые водители и уборщицы сидели рядом с профессорами, вспоминали дружную работу в экспедициях, и все чувствовали себя членами одной большой семьи, товарищами, вместе делающими общее дело.
Провозглашали тосты за продолжение исследовательских работ в Монголии. Ежегодно институт выходил с предложениями о продолжении работ; разрешения пока не было, но надежда оставалась. Награждение Ефремова воспринималось как понимание важности палеонтологии.
Себе Иван Антонович приготовил особый подарок. Он давно мечтал увидеть летописные города Древней Руси, которые вдохновляли Рерих