а и давно манили самого Ефремова. Тем более что друзья-археологи приглашали Ефремова съездить вместе, на их машине.
Сергей Владимирович Киселёв и Лидия Алексеевна Евтюхова были теми самыми археологами, которые раскапывали древние города Монголии в 1948–1949 годах. В 1950 году Киселёву тоже вручили Сталинскую премию, он купил автомобиль.
Взяв на майские праздники по одному дню отпуска и приплюсовав их к праздничным дням, Иван Антонович, Елена Дометьевна и Аллан устроились вместе с хозяевами на мягких сидениях «Победы». За рулём – Елена Алексеевна. Шутили: одна «Победа» целых двух лауреатов везёт – непорядок. Надо бы каждому по «Победе»!
Семья археологов станет прототипом семьи Андреевых в романе «Лезвие бритвы», герои лишь поменяют профессии. Иван Антонович очень живо описал эту чету:
«Гирину очень нравилась жена Андреева, Екатерина Алексеевна – совершенная противоположность мужу. Крепкий, невысокий, очень живой геолог и крупная, дородная, как боярыня, жена составляли отличную пару. Спокойная, чисто русская красота Екатерины Алексеевны, чуть медлительные, уверенные её движения, пристальный и проницательный взгляд её светлых глаз, грудной глубокий голос – Гирин, шутя сам с собой, думал, что он влюбился бы в жену приятеля, не будь она так величественна. Он любил редкие посещения их заставленной книгами квартиры, уют и покой этого приспособленного для работы и отдыха дома. Стремительная, резкая речь Андреева выравнивалась неторопливым, едва заметно окающим говорком жены (родом из древнего Ростова Великого), когда она, с вечно дымящейся папиросой в тонких пальцах, успокаивала и смягчала юмором суровые или грубоватые слова геолога. Всегда мало евший Гирин уходил от четы Андреевых едва дыша – уму непостижимо, когда успевала очень занятая Екатерина Алексеевна (она была известной художницей) готовить столь вкусные яства и в таком невероятном количестве».
Киселёв хохотал, рассказывая, что в среде молодых археологов и геологов имя Ефремова прославлено не столько книгами или научными работами, сколько двумя фирменными экспедиционными напитками Ивана Антоновича – «ефремовкой» и «божемойкой». В основе их – семидесятипятипроцентный спирт.
В Москве уже сквозили зеленью берёзы. Дорога бежала на север. Когда машина начала взбираться на горки, окружающие Переславль-Залесский, листики исчезли, словно спрятались в почки. С высокого холма, увенчанного Горицким монастырём, распахнулась синь Плещеева озера. Оправленное в светлую раму сухих тростников, оно казалось необычайно крупным сапфиром. Со стороны города к воде не подойти – топко. Словно кристалл, возвышается на территории древнего Городища Спасо-Преображенский собор XII века, видевший младенца Александра, позже прозванного Невским.
Осмотрев музейные церкви, помнящие и летописных князей, и кипучую энергию Петра I, поехали в Ростов Великий. Храмы мерянской столицы были видны издалека – над плоской затопленной равниной, где сверкали бесчисленные золотники калужниц, они возвышались как сказочный город князя Гвидона.
В Ростове задержались на день – не спеша бродили по кремлю, слушая рассказы Лидии Алексеевны. С 1930 года она работала вместе с Сергеем Владимировичем в Саяно-Алтайской археологической экспедиции, но ещё в двадцатых годах молодая археологиня успела основательно изучить курганы центра России. С 1924 года она проводила самостоятельные раскопки славянских курганов у села Иславского под Звенигородом и близ города Плёса на Волге, изучала городища Московской и Горьковской (ныне Нижегородской) областей. Именно она разработала периодизацию дьяковской культуры. Лидия Алексеевна – тёмные волосы, прямой пробор, круглое русское лицо, живые, мудрые глаза. Четверть века она отработала сотрудником ГИМа – Государственного Исторического музея, знатоком русской истории и культуры. Не отставал от неё и Сергей Владимирович. Они словно соревновались друг с другом в мастерстве рассказа, и древняя история оживала перед глазами путешественников.
Подробности ушедшей жизни глубоко волновали Ивана Антоновича; в Ростове он будто переселился в семнадцатый век с его противоположностями – аскезой и праздничностью, выраженной даже в архитектурном убранстве храмов. На звоннице именитым гостям позволили прикоснуться к колоколам – лучшим по тону колоколам Руси: «Сысой – две тысячи пудов, звучит в до-бемоль; Полиелейный – тысяча пудов, ми; Лебедь – пятьсот пудов, фа-диез, и так далее. Не понимаю, как можно сделать так, чтобы такая махина давала определённую ноту – этого я сообразить не могу – мрак безыменный в скудоумной голове моей»[200].
Хотелось бы, конечно, ударить в колокол, но чтобы раскачать язык Сысоя, весящий две с половиной тонны, нужны три-четыре звонаря. Поэтому путешественники с разрешения смотрителей лишь постучали по краям этих удивительных созданий обломками кирпичей, слушая, как тихо отзываются массивные тела колоколов.
Залезая на высокую колокольню, Иван Антонович с грустью ощутил, как огрузнело тело. В пятидесятом году он по совету врачей бросил курить; сердце сбоило, это не давало вести, как прежде, достаточно активный образ жизни.
Друзья любовались небольшим прудом в центе Архиерейского двора – в нём отражались затейливые башенки стен и густо уваженные куполами храмы.
Особое чувство возникало на площадке между высокой и низкой стенами, обращёнными к озеру Неро, между которыми росли старые яблони митрополичьего сада. Здесь поднимал свои купола суровый храм Григория Богослова. Здесь с 1214 года размещался Григорьевкий затвор – первое учебное заведение в Северо-Восточной Руси. В училище была обширная библиотека, мастерская по переписке рукописей, здесь изучали греческий, латынь и другие языки, вели летописание. Из стен затвора отправился молодой монах Стефан в Пермские земли, чтобы создать зырянскую азбуку и перевести на язык коми-зырян Библию. От Стефана Пермского тянется ниточка к Сергию Радонежскому – они были друзьями и, как говорится в житии, чувствовали друг друга на расстоянии. В Григорьевском затворе получил образование и другой великий книжник XIV века – Епифаний Премудрый. Ему было суждено написать жития святого Сергия и Стефана Пермского.
Ясный свет знания пробивался сквозь напластования веков.
В Ярославле Иван Антонович, как с родным человеком, встретился с Волгой, которую полюбил в годы Ишеевских раскопок. Вглядываясь в обратную перспективу росписи храма Ильи Пророка, Ефремов пытался ощутить образ мыслей человека семнадцатого века, для которого такой образ видения был естественным.
От Ярославля повернули вверх по Волге, заехали в Борисоглебск[201], где жили мастера, из поколения в поколение хранившие старинные секреты колокольного литья. Волга здесь текла быстро, стиснутая крутыми высокими берегами. На узкой полоске пляжа легко можно было найти белемниты – «чёртовы пальцы».
В полях под Борисоглебском затерялась деревня Большое Масленниково – и никто в те годы не мог даже предположить, что девочка Валя Терешкова, родившаяся здесь в старой деревянной избе, через одиннадцать лет торжествующе крикнет на старте: «Эй! Небо, сними шляпу!»
Из Борисоглебска добрались до Углича, известного гибелью царевича Димитрия. Если в Борисоглебске ощущалось приволье и простор, то в Угличе, над кирпичным кружевом Димитриевых палат, даже спустя сотни лет словно витал запах крови.
Иван Антонович воочию видел картины жизни Древней Руси. Стрелы его мысли летели к Киеву – матери городов русских, перед глазами вставали трагические сцены Батыева нашествия. Он решил: книга будет называться «Дети росы»…
Весной 1952 года Иван Антонович с коллегами отпраздновал небольшую, но такую важную победу: в музее выставили гигантский скелет утконосого динозавра – зауролофа. Фотография его украсила майский номер журнала «Советский Союз». Монтировался ещё один впечатляющий скелет – гигантский хищник грозно стоит на двух мощных лапах.
Петра Чудинова, своего нового аспиранта, Ефремов снаряжает в поездку по Приуралью. Среди других местонахождений надо заехать в городок Очёр Пермской области – на предварительное исследование остатков ящеров. Именно там был добыт необычный череп, который несколько лет не давал молодому геологу покоя и наконец летом 1951 года привёл его в кабинет Ефремова.
Чудинов выехал на палеонтологическую разведку. Позже на помощь Петру Константиновичу в качестве рабочего поехал Аллан – он ещё школьник, но уже бывал в экспедициях с Еленой Дометьевной, и полевая жизнь ему знакома.
К 1 июля, к началу отпуска, Ефремов собирался сдать в печать рукопись «Фауны наземных позвоночных в пермских медистых песчаниках Западного Приуралья». Труд полутора десятков лет (начиная с 1929 года, с первой экспедиции в Каргалу) превратился в фундаментальный трактат в сорко авторских листов. Пришлось отложить всякие помыслы о свободном времени.
Внезапно бюро Отделения геолого-географических наук Академии постановило добиваться перевода Палеонтологического института из Биологического отделения в геологию. События разворачивались с головокружительной быстротой, сплошным потоком пошли всяческие заседания и комиссии, отнимавшие массу времени и сил, и Ивану Антоновичу вновь пришлось работать над рукописью ночами.
Вопрос был отложен до осени, и Иван Антонович с облегчением уехал на Карельский перешеек, в санаторий. Пять раз за зиму и весну он болел гриппом, и болезни дали серьёзные осложнения на сердце.
Из Комарова Ефремов вернулся 10 августа.
Осенью вопрос о судьбе Палеонтологического института вновь начал подниматься на заседаниях Академии наук. Геологи первейшей задачей палеонтологии считали разработку проблем стратиграфии. Ефремов полагал, что палеонтология должна развиваться именно как биологическая наука: она имеет дело с жизнью прошлого, а не с символами или знаками этой жизни. Восстановить ход развития органического мира в связи с условиями существования, выяснить причины образования и вымирания фаун – это под силу только биологии.