— К Марии Степановне не заходили? Впрочем, об этом при встрече. Как здоровье Галины Леонидовны и Камилла?
— Сынок малость приболел… А с Галей — что сделается? Она всегда здорова.
— Как вы выражаетесь… Иметь такую жену — всё равно, что выиграть миллион рублей.
— Да я знаю, Иван Антонович. Просто шучу так, ну — острю вроде.
— Ладно оправдываться! Небось прийти хотите?
— Если можно…
— Сейчас мы с женой заняты подготовкой собрания сочинений. А вот среда — свободна.
— Как обычно, вечером?
— Ну да. С трёх до шести моя жена заставляет меня отдыхать.
И после двадцати лет совместной жизни он со вкусом говорил: «Мы с женой, моя жена…»
Два дня пролетели. Четвёртого октября мы поехали к Ефремовым.
Стояла блистательная осень 1972 года. После невыносимо жаркого — с дымовой завесой лесных пожаров — лета наступили ясные тёплые дни. Дожди почти не тревожили, листья на деревьях и под ногами пересохли. На Ленинском проспекте пылала красно-жёлтая часть спектра, осень от этого казалась ещё теплей. А когда троллейбус утыкался в запретные огни светофоров, можно было уловить шуршание опавших листьев под ногами пешеходов.
Ровно в шесть мы стояли у дверей квартиры № 40. Собрались с духом, четырежды прижали чёрную кнопку звонка. Навстречу улыбнулась маленькая Таисия Иосифовна с ножницами в руке. Я вручил ей букет, оправленный в жаркие листья клёна:
— Вам.
— Какие чудесные астры! — восхитилась она. — Сейчас поставлю в вазу… Проходите, пожалуйста, не обращайте на меня внимания — кончаю расклейку.
— Как Иван Антонович? — шёпотом справилась Галя.
— Хорошо… Можете сидеть допоздна, только не слишком его волнуйте. Волчек, это Галочка и Спартак Фатыхович.
Волчек, он же Иван Антонович Ефремов, доктор биологических наук, профессор, лауреат Государственной премии, основатель новой науки — тафономии и автор романа «Туманность Андромеды», стоял у входа в кабинет, заполняя собой дверной проём. Он громаден и массивен, словно броненосец. Из глаз, как из прожекторов, исходят столбы голубого света.
У дверей квартиры Ефремовых мы всегда робели и напрягались. И зря — нас встречал не корифей всех наук, а добродушный мужик Иван, интеллектуал Иван Антонович, с которым равно можно пойти на медведя, посмаковать тонкости стихов Бунина или Волошина. А ещё он так мило заикался. А ещё он мог выхватить воображаемый кольт и п-пристрелить незадачливого спорщика — из жалости. А ещё он мог вот так сильно и мягко утопить в общем-то немалую мою кисть в своей огромной ладони.
Нас усадили на диван под паруса чайного клипера на большой фотографии. Рядом, на низеньком столике, заваленном бумагами, стояла пишущая машинка с латинским шрифтом («Пишу письмо одному американскому учёному», — объяснил Ефремов). На другом столе — громадном, с множеством отделений, ящичков, шкафчиков и застеклённых плоскостей — помещалась другая машинка. Таисия Иосифовна прошла к ней и принялась что-то печатать.
— Собрание сочинений на полном ходу, — сказал я, оглядывая две стенки стеллажей с книгами.
— Да, пока всё слава богу. — Ефремов улыбнулся. — Мой курносый секретарь заканчивает подготовку третьего тома.
— А в каком издательстве выйдет собрание?
— Как обычно — в «Молодой гвардии».
— Вы говорили, что всего будет шесть томов…
— Нет, остановились на пяти. Это даже лучше. Издание шести томов растянулось бы на три года, а так — только два. Больше шансов дожить.
— Иван Антонович, я недавно познакомился с одним врачом-кардиологом. Очень дельный специалист. Он ваш страстный почитатель и хочет быть полезным.
— У меня на каждую болезнь сердца по врачу. — Смеётся Ефремов очень красиво, голубые зайчики прыгают в глазах. — Несколько профессионалов. Но всё-таки они не стоят единственного ангела-хранителя. — Он посмотрел на жену.
— А как сейчас?
— Живу и прислушиваюсь. Иногда ночью просыпаюсь оттого, что сердце остановилось. Как будто завод кончился. Жду — пойдёт, не пойдёт? Оно шевельнётся и опять застучит. С-слава богу, пронесло! Я похож на броненосец с пробоиной под ватерлинией. Судно ещё на плаву, но машинное отделение заполняет вода…
Таисия Иосифовна подняла очень деловые глаза, поправила прядку волос на лбу.
— Извините, я вас прерву, — и, обращаясь к мужу: — Ты не сказал — соглашаешься ли со снятием фразы об олигархическом социализме китайцев?
Густые фигурные брови Ефремова поползли вверх, глаза сощурились, вокруг рта собрались лукавые морщинки:
— Г-г-г…
— Сейчас ведь пакостишку скажет, — улыбнулась Ефремова.
— Г-господь с ними, — махнул рукой Иван Антонович. — Пусть виляют. Выкинули не так уж много. Я считаю, мы обошлись малой кровью.
— Тогда я кончила. Только страницы перенумеровать.
— А что вошло в остальные тома? — спросила Галя.
— В двух первых — рассказы, четвёртый том — «Дорога ветров» и «Туманность Андромеды», пятый — «Лезвие бритвы».
Пока Таисия Иосифовна горделиво загибала пальцы, я вспомнил, как Иван Антонович рассказывал о своей писательской работе. <…>
— Жалко, экземпляра «Дороги ветров» не нашли, — пожаловался Иван Антонович. — Перепечатывать долго, а для расклейки нужны две одинаковые книги.
Настала минута моего торжества. Я вытащил из портфеля томик с летящими оленями на сером переплёте:
— Вот! Достал по случаю.
— Вы — колдун! — ахнула Таисия Иосифовна.
— Не колдун, — весело возразил Иван Антонович, — а отец родной и благодетель. Теперь я ваш должник.
— Рассчитаетесь подпиской на собрание, — корыстно сказал я. — Из авторских экземпляров.
— К-какие авторские экземпляры? — сердито сдвинул брови Иван Антонович. — У нас их не бывает. Это один из видов хамства при реализации авторских прав! Себе бы достать парочку для будущих переизданий… Вы «Тайс Афинскую» читаете?
— Конечно, — встрепенулась Галя. — Все номера «Молодой гвардии» собираем — для переплёта.
— 3-заметили, что в восьмом номере был перерыв?
— И очень испугались. Думали — запретили «Тайс», как это часто бывает… А что — в «сферах» не понравилось любование женским телом?
— Нет, всё проще. Надо было напечатать какого-то прозаика, вхожего в эти «сферы». Вот меня и потеснили, не предупредив…
— Жалко, в собрание «Тайс» не войдёт.
— Хоть бы отдельной книгой издать! Но за это ещё надо бороться. Не говоря уже о так называемом редактировании… Сколько напортили! И то им слишком откровенно, и это чересчур соблазнительно. Почти все любовные сцены испохабили… Например, у меня герой целует возлюбленную в ложбинку между грудей. Вымарали, оставили абстрактный поцелуй.
— Им и воздушного много! — неприлично смеялся я.
— Видимо, редактору всё человеческое чуждо, — вставила Таисия Иосифовна.
Тут я не выдержал и сострил в том смысле, что раньше мужчины были — у-у-у! — сперматозавры, а теперь так себе — Импо-70. От могучего хохота Ефремова задребезжали стёкла в стеллажах, испуганно глянула антилопа с картины, а чайный клипер понёсся так резво, будто в его паруса ударил шквал. Таисия Иосифовна встревоженно подошла к мужу и коснулась его плеча:
— Так нельзя.
— Ладно, не б-буду. — Ефремов понемногу успокоился, одёрнул просторный домашний костюм, поправил галстук. — Ну и как вам «Тайс Афинская»?
— Роман о женщине, написанный рыцарем!
— Жалко, в собрание «Тайс» не войдёт, — сказал я.
— Сперва надо отдельной книгой издать. Кстати, о настоящих женщинах… Расскажите, как вы были в Коктебеле.
— Мы на теплоходе туда поехали, — начал я. — Камилла, конечно, укачало. Пришлось остаться. Вот и погуляли около Волошина…
— А в дом зашли?
— Нет…
— И Марию Степановну не видели?
— На балконе сидела очень старая женщина — наверное, она.
— Надо было зайти, передать от нас привет. Вас бы и ночевать оставили, и показали бы всё.
— А мы и не знали, — с сожалением протянула Галя.
— Неужели я не говорил, что знаком с вдовой Волошина?.. Это поразительная женщина! Сорок лет сражается с хамством. Максимилиан Александрович завещал свой дом Союзу писателей. Власти превратили его в дом творчества, но вдове много лет ни копейки не платили. Мало того — задумали устроить в студии Волошина биллиардную. Это рядом с его акварелями! Мария Степановна согласилась: хорошо, мол, пожалуйста. Только сначала вам придётся мой труп из петли вытащить. Отступились… В войну она немцев не испугалась. Всё уберег-л а — вещи, картины. А огромный гипсовый муляж египетской царицы Таиах в саду закопала. Уд-дивительная женщина, настоящая женщина!
Когда Ефремов волновался, он немного бледнел и сильнее заикался.
— Надо выпить элениум, — строго сказала Таисия Иосифовна.
— Т-ты расскажи, к-как добиралась с Марьей Степановной в Коктебель, а я отыщу всё сам.
Оказывается, лет десять назад Волошина гостила у Ефремовых. Потом они летели в Симферополь — причём Мария Степановна впервые села в самолёт. Рейс не задался, их сажали на запасные аэродромы, не кормили. В Симферополе не подали автобус, пришлось заночевать в стоге сена. Очень неудобно и голодно. И всё-таки Волошина не унывала и восторгалась полётом, как девочка!
Бесшумно, словно слон из джунглей, появился Иван Антонович. Улыбаясь и кивая, дослушал рассказ жены.
— Теперь видите, какое знакомство упустили?
— Что ж делать… В будущем году исправим ошибку.
— Ну что вы! До будущего года она может и не дожить. Очень уж старенькая… Вы Волошина-то читали?
— Где его достанешь?
— Ладно, я дам. Волошина следует читать. Вот вы всё плачетесь, что не печатают. А Максимилиан Александрович по этому поводу сказал примерно так: «Хорошо при жизни быть не толстым томом, а переписываемой от руки тетрадкой».
— Так это ж — Волошин…
— А вы — Ахметов. Фамилия ничуть не хуже. Было бы что сказать… На могилу Волошина до сих пор ходят местные татары и привязывают пёстрые лоскутки, как святому..
— А Галя ездила в Старый Крым на могилу Грина.