Мария Фёдоровна с белыми после работы в библиотеке руками старалась вовсю, хотя сотрудники подшучивали, что такую грязную работу нельзя делать такими нежными ручками.
Заходил в препараторскую Ефремов — вежливый, уважительный; красивое благородное лицо, синий костюм, всегда белоснежный воротничок, из рукавов — белые манжеты. Только вот заикается сильно.
В конце мая Лукьяновой поручили взяться за скелет — метра два длиной и полтора шириной. Над ним работали всю зиму и всю весну — поковыряются и бросят. Только и видно — песок плотный, а в нём череп и кости. Мария Фёдоровна вспоминала: «Я с ним быстро разобралась, тем более что конечностей не было. Рёбра сложила на лоток, песок мне уборщица помогла вытащить. Вёдрами таскали… Принялась работать над черепом. Владимир Самуилович и предлагает: «Не могли бы вы сверхурочно поработать? Надо успеть смонтировать скелет к конгрессу». <…> Вот для него я и старалась. Конечно, и денег хотелось подзаработать сверхурочно, тогда ведь мало платили. Быстро управилась, череп положила на лоток, работаю над ним. А тут Иван Антонович заходит. Он любил приходить к нам, не то что некоторые учёные — дадут работу и забудут. Владимир Самуилович докладывает: «Вот, мол, Мария Фёдоровна отпрепарировала скелет». Иван Антонович прямо удивился и недоверчиво так спрашивает: «Так быстро?» Я прямо похолодела: ведь конечностей нет, многих позвонков тоже нет. Наверное, думает, что я половину костей для скорости выкинула. Ноги подкашиваются, но всё-таки встала и лепечу: «Иван Антонович, здесь все свидетели. Я ничего не выкидывала, даже песок чуть ли сквозь сито не просеяла. Ног у скелета не было, а рёбра и череп — вот они». <…> Как он хохотал! Схватился за живот и чуть не до полу согнулся. Глядя на него, все в препараторской захохотали. И я смеюсь, как дурочка».[136]
После этого случая Иван Антонович пригласил Марию Фёдоровну в свой отдел низших позвоночных, которых он ценил более всего, называя ископаемых беспозвоночных «минералогией», «щебёнкой», «плесенью». Расхаживая по препараторской и потирая пальцами лоб, он предупредил женщину, что работа у него в отделе трудная, по твёрдым породам, но интересная. Лукьянова сразу согласилась. Она станет незаменимым работником, единственной женщиной, прошедшей три года Монгольской экспедиции, и до конца жизни останется верным другом семьи Ефремова.
Монтировка скелетов продолжалась даже поздно ночью. Позже в рассказе «Тень Минувшего» Ефремов описал эту работу так:
«Металлические удары глухо разносились по огромному залу. Никитин остановился у входа. В двух стоявших друг против друга витринах приземистые ящеры скалили чёрные зубы. За витринами пол был завален брусьями, железными трубами, болтами и инструментами. Посредине на скрещённых балках поднимались вверх две высокие вертикальные стойки — главные устои большого скелета динозавра. К задней стойке уже присоединились сложно изогнутые железные полосы. Два препаратора осторожно прикрепляли к ним громадные кости задних лап чудовища.
Никитин скользнул взглядом по плавному изгибу трубы, обрамлявшей каркас сверху и щетинившейся медными хомутиками. Здесь будут установлены все восемьдесят три позвонка тиранозавра по контуру хищно изогнутой спины.
У передней стойки Мартын Мартынович[137] с большим газовым ключом балансировал на шаткой стремянке. Другой препаратор, мрачный и худой, в холщовом халате, карабкался по противоположной стороне лестницы с длинной трубой в руках.
— Так не выйдет! — крикнул палеонтолог. — Осторожнее! Не ленитесь передвинуть леса.
— Да ну, что тут канителиться, Сергей Павлович! — весело отвечал сверху латыш. — Мы — да не сумеем? Старая школа!
Никитин, улыбнувшись, пожал плечами. Мрачный препаратор вставил нарезку трубы в верхний тройник, которым заканчивалась стойка. Мартын Мартынович энергично повернул её ключом. Труба — опора массивной шеи — повернулась и повлекла за собой мрачного препаратора. Он и латыш столкнулись грудь с грудью на узенькой верхней площадке стремянки и рухнули в разные стороны. Грохот упавшей трубы заглушил звон стекла и испуганный крик. Мартын Мартынович поднялся, смущённо потирая свежую шишку на лысой голове.
— Падать — это тоже старая школа? — спросил палеонтолог.
— А как же ж! — подхватил находчивый латыш. — Другие бы покалечились, а у нас пустяк — одно стекло, и то не зеркальное…
— Леса-то придётся передвинуть, неладно же, — как ни в чём не бывало закончил Мартын Мартынович.
Никитин надел халат и присоединился к работающим. Наиболее медленная часть работы — предварительная сборка скелета и изготовление железного каркаса — была уже пройденным этапом. Теперь каркас был готов, оставалось собрать его и прикрепить на уже припаянных и привинченных к нему упорах, хомутиках и болтах тяжёлые кости — тоже результат многомесячного труда; препараторы освободили их от породы, склеили все мельчайшие отбитые и рассыпавшиеся части, заменили гипсом и деревом недостающие куски.
Каркас был прилажен удачно, исправления в ходе монтировки скелета оказались незначительными. Учёные и препараторы работали с энтузиазмом, задерживаясь до поздней ночи. Всем хотелось скорее восстановить в живой и грозной позе вымершее чудовище.
Через неделю работа была закончена. Скелет тиранозавра поднялся во весь рост; задние лапы, похожие на ноги гигантской хищной птицы, застыли в полушаге; длинный выпрямленный хвост волочился далеко позади. Громадный ажурный череп был поднят на высоту пяти с половиной метров от пола; полураскрытая пасть напоминала согнутую под острым углом пилу с редкими зубьями.
Скелет стоял на низкой дубовой платформе, сверкающей чёрной полированной поверхностью, подобно крышке рояля. Косые лучи вечернего солнца проникали через высокие сводчатые окна, играя красными отблесками на зеркальных стёклах витрин и утопая в черноте полированных постаментов.
Никитин стоял, облокотившись на витрину, и придирчиво оглядывал в последний раз скелет, стараясь найти какую-нибудь не замеченную ранее погрешность против строгих законов анатомии.
Нет, пожалуй, всё достаточно верно. Огромный динозавр, извлечённый из кладбища чудовищ в пустыне, теперь стоит, доступный тысячам посетителей музея. И уже заготавливаются каркасы для других скелетов рогатых и панцирных динозавров — великолепный результат экспедиции».
Дома тоже ждала радость — Аллан, драгоценный Лучик, рос не по дням, а по часам.
Елена Дометьевна не стала домоседкой. Они вместе ходили в театры, в консерваторию, принимали гостей, оставаясь в гуще молодой, бурлящей жизни.
Геологический конгресс должен был пройти на высоте.
Но экспедиционную работу ПИН свернуть не мог. Ясно, что середина лета для экспедиций будет потеряна, посему весной 1937 года Ефремов вновь поехал в Ишеево. Твёрдый песчаник постепенно поддавался, открывая перед учёным всё новые и новые научные сокровища. В плохую погоду, сидя в палатке, Иван Антонович писал свой будущий доклад. Разрозненные факты соединились в стройную систему, и теперь ход его размышлений стал спокоен, холоден и глубок.
Всемирный геологический конгресс
Ранним июльским утром 1937 года заведующий лабораторией низших позвоночных Палеонтологического института АН СССР, ведущий специалист по древнейшим наземным позвоночным Иван Антонович Ефремов быстро шёл по Большой Калужской улице. На лацкане его нового пиджака блестел ромб значка: внизу на зелёном поле золотом два окрещённых геологических молотка, вверху, на белой полосе слева — цифра «XVII», справа — «USSR», выше них — буквы «GC», а венчает ромб золотистая пятиконечная звезда.
Пройдёт ещё немного времени — и сад заполнится множеством гостей, узнающих друг друга по таким же значкам, зазвучит приветливая разноязыкая речь. Впереди — час триумфа советской палеонтологии: сегодня перед участниками XVII Международного геологического конгресса откроет свои двери обновлённый Палеонтологический музей.
Два неполных года, прошедших с момента переезда Палеонтологического института в Москву, были наполнены постоянной, напряжённо звенящей работой, яркой дружбой, радостью семейной жизни.
Первейшей задачей учёных стало не просто восстановление Северо-Двинской коллекции Амалицкого: им предстояло показать всему научному миру достижения последнего десятилетия, обработать и подготовить к экспозиции находки экспедиций ПИНа, в том числе находки Ефремова на Шарженьге и в Каменном овраге. Александра Паулиновна Гартман-Вейнберг, с 1935 года принявшая заведование палеонтологической лабораторией почвенно-географического факультета МГУ, готовила научную сенсацию. Парейазавров смонтировали так же, как было у Амалицкого. Только одного Александра Паулиновна переделала на свой лад. Она основательно изучила весь материал по африканским и европейским парейазаврам, описала новые формы из Вятской губернии — и решила реставрировать скелет иначе, чем сделал Амалицкий.
Ефремов, имевший огромный экспедиционный опыт, стремился теперь к всестороннему осмыслению увиденного. Страстным напряжением ума и воли он сводил воедино все доступные ему палеонтологические и геологические данные о пермском периоде, обдумывая стратиграфическую схему расчленения всего комплекса красноцветных отложений. Особую радость доставляла ему мысль о том, что дома его размышления будут приняты и поняты и в целом, и в самых мельчайших деталях, что Елене не нужно будет доказывать важность его работы — она, как палеонтолог, глубоко осознавала неотложность задач, которые поставил перед собой её муж.
Новый, 1937 год коллектив музея встречал горячей работой. Задерживались допоздна: кропотливую работу невозможно было сделать наскоком.
Удалось подготовить два зала общей площадью около 700 квадратных метров. Работу завершали ночью, перед самым открытием конгресса. Препараторов отпустили отсыпаться, а учёные дома едва успели привести себя в порядок перед торжественным открытием.