Хотелось бы, конечно, ударить в колокол, но чтобы раскачать язык Сысоя, весящий две с половиной тонны, нужны три-четыре звонаря. Поэтому путешественники с разрешения смотрителей лишь постучали по краям этих удивительных созданий обломками кирпичей, слушая, как тихо отзываются массивные тела колоколов.
Залезая на высокую колокольню, Иван Антонович с грустью ощутил, как огрузнело тело. В 1950 году он по совету врачей бросил курить; сердце сбоило, это не давало вести, как прежде, достаточно активный образ жизни.
Друзья любовались небольшим прудом в центре архиерейского двора — в нём отражались затейливые башенки стен и густо уваженные куполами храмы.
Особое чувство возникало на площадке между высокой и низкой стенами, обращёнными к озеру Неро, между которыми росли старые яблони митрополичьего сада. Здесь поднимал свои купола суровый храм Григория Богослова. Здесь с 1214 года размещался Григорьевский затвор — первое учебное заведение в Северо-Восточной Руси. В училище были обширная библиотека, мастерская по переписке рукописей, здесь изучали греческий, латынь и другие языки, вели летописание. Из стен затвора отправился молодой монах Стефан в пермские земли, чтобы создать зырянскую азбуку и перевести на язык коми-зырян Библию. От Стефана Пермского тянется ниточка к Сергию Радонежскому — они были друзьями и, как говорится в житии, чувствовали друг друга на расстоянии. В Григорьевском затворе получил образование и другой великий книжник XIV века — Епифаний Премудрый. Ему было суждено написать жития святого Сергия и Стефана Пермского.
Ясный свет знания пробивался сквозь напластования веков.
В Ярославле Иван Антонович, как с родным человеком, встретился с Волгой, которую полюбил в годы ишеевских раскопок. Вглядываясь в обратную перспективу росписи храма Ильи-пророка, Ефремов пытался ощутить образ мыслей человека XVII века, для которого такой образ вйдения был естественным.
От Ярославля повернули вверх по Волге, заехали в Борисоглебск,[199] где жили мастера, из поколения в поколение хранившие старинные секреты колокольного литья. Волга здесь текла быстро, стиснутая крутыми высокими берегами. На узкой полоске пляжа легко можно было найти белемниты — «чёртовы пальцы».
В полях под Борисоглебском затерялась деревня Большое Масленниково — и никто в те годы не мог даже предположить, что девочка Валя Терешкова, родившаяся здесь в старой деревянной избе, через 11 лет торжествующе крикнет на старте: «Эй! Небо, сними шляпу!»
Из Борисоглебска добрались до Углича, известного гибелью царевича Димитрия. Если в Борисоглебске ощущались приволье и простор, то в Угличе, над кирпичным кружевом Димитриевых палат, даже спустя сотни лет словно витал запах крови.
Иван Антонович воочию видел картины жизни Древней Руси. Стрелы его мысли летели к Киеву — матери городов русских, перед глазами вставали трагические сцены Батыева нашествия. Он решил: книга будет называться «Дети росы»…
Весной 1952 года Иван Антонович с коллегами отпраздновал небольшую, но такую важную победу: в музее выставили гигантский скелет утконосого динозавра — зауролофа. Фотография его украсила майский номер журнала «Советский Союз». Монтировался ещё один впечатляющий скелет — гигантский хищник грозно стоит на двух мощных лапах.
Петра Чудинова, своего нового аспиранта, Ефремов снаряжает в поездку по Приуралью. Среди других местонахождений надо заехать в городок Очёр Пермской области — на предварительное исследование останков ящеров. Именно там был добыт необычный череп, который несколько лет не давал молодому геологу покоя и наконец летом 1951 года привёл его в кабинет Ефремова.
Чудинов выехал на палеонтологическую разведку. Позже на помощь Петру Константиновичу в качестве рабочего поехал Аллан — он ещё школьник, но уже бывал в экспедициях с Еленой Дометьевной и полевая жизнь ему знакома.
К 1 июля, к началу отпуска, Ефремов собирался сдать в печать рукопись «Фауны наземных позвоночных в пермских медистых песчаниках Западного Приуралья». Труд полутора десятков лет (начиная с 1929 года, с первой экспедиции в Каргалу) превратился в фундаментальный трактат в 40 авторских листов. Пришлось отложить всякие помыслы о свободном времени.
Внезапно бюро отделения геолого-географических наук академии постановило добиваться перевода Палеонтологического института из биологического отделения в геологию. События разворачивались с головокружительной быстротой, сплошным потоком пошли всяческие заседания и комиссии, отнимавшие массу времени и сил, и Ивану Антоновичу вновь пришлось работать над рукописью ночами.
Вопрос был отложен до осени, и Иван Антонович с облегчением уехал на Карельский перешеек, в санаторий. Пять раз за зиму и весну он болел гриппом, и болезни дали серьёзные осложнения на сердце.
Из Комарова Ефремов вернулся 10 августа.
Осенью вопрос о судьбе Палеонтологического института вновь начал подниматься на заседаниях Академии наук. Геологи первейшей задачей палеонтологии считали разработку проблем стратиграфии. Ефремов полагал, что палеонтология должна развиваться именно как биологическая наука: она имеет дело с жизнью прошлого, а не с символами или знаками этой жизни. Восстановить ход развития органического мира в связи с условиями существования, выяснить причины образования и вымирания фаун — это под силу только биологии.
Другое дело, что установленная последовательность развития форм и фаун должна служить практическим задачам геологической стратиграфии, определяя последовательность отложений. Для геологии имеет значение не сам мир прошлого, а показатели геологического времени и среды. Выполнение практических задач зависит от успешности длительных и трудоёмких биологических исследований.
Ефремов предложил создать отдельный институт биостратиграфии, который бы входил в геолого-географическое отделение. Такой институт не был создан, но лаборатории стратиграфии работали.
5 марта 1953 года страну потрясла новость, многим показавшаяся катастрофой: умер Сталин.
Некому стало защищать Трофима Денисовича Лысенко, и через некоторое время в печати начали появляться критические статьи о научных работах академика и его последователей.
Неожиданно для Ефремова была опубликована отдельным изданием повесть «Путешествие Баурджеда», входящая в дилогию «На краю Ойкумены». Образ египетского фараона, пришедшего к власти через труп брата, стал не так опасен.
Во Франции была переведена и издана ефремовская «Тафономия».
Летом в Академии наук собирались проводить выборы новых академиков, причём на палеонтологию не было выделено ни одной вакансии. Директором академического института по уставу должен быть только академик, но с 1944 года, со смерти Борисяка, это правило было нарушено.
Ефремов, исполнявший в ту пору обязанности директора ПИНа, понимал: если палеонтология не будет представлена в академии хотя бы одним академиком, некому будет представлять интересы этой науки в верхах и развитие её серьёзно задержится. В августе 1953 года он обратился к академику А. И. Опарину, опекавшему биоотделение, с ходатайством о выделении вакансий на палеонтологию. В результате было выделено несколько дополнительных вакансий на биологию, в том числе две на палеонтологию.
В октябре должны были состояться выборы членов-корреспондентов Академии наук. Кандидатуру Ефремова выдвинули без него. Он не очень стремился числиться членкором, но на этом настаивала Елена Дометьевна. В поддержку его пришли письма из различных научных учреждений.
Наступил август 1953 года. Аллан, весной окончивший девятый класс, к этому времени успел вернуться из экспедиции по северным рекам, где они под руководством Чудинова занимались исследованием пермских отложений.
На новой собственной «победе» семья отправилась в Коктебель. В позапрошлом, 1951 году доехать на машине до Чёрного моря не удалось: купленный с рук «мерседес» сломался под Тулой, нужных запчастей не нашлось. Пришлось возвращаться в Москву, срочно, за полцены, продавать автомобиль. Ефремов шутил: «тапочки» оказались дырявыми. До Крыма всё же доехали: в те годы до Симферополя из Москвы ходило пятиместное маршрутное такси — ЗИС-110, легковой автомобиль представительского класса, которым пользовались обычно члены правительства. Иван Антонович выкупил все пять мест, и семья всё же добралась до Чёрного моря.
В 1952 году «победу» так же купить не удалось, как не удалось отыскать подходящий гараж.
Ефремов, с ранней юности влюблённый в автомобили, давно мечтал о собственной машине. Быстров посвятил этой страсти друга шуточное стихотворение:
Блондин. Одет всегда по моде,
Всегда изысканный поклон.
К особой северной породе
Себя готов причислить он.
И галстук модный, серебристый
Всегда с утра надет на нём,
Всегда он выбритый и чистый,
Его глаза блестят огнём.
Всегда он полон обаянья.
Он снится женщинам во сне,
И древних греков изваянья
Напоминает часто мне.
В своей душе он иностранец,
Он не Иван, он сэр Джон Биль,
Он любит джаз и модный танец,
Его мечта — автомобиль!
Он хочет, чтобы в грозном вое
Автомобиль в две тыщи сил,
Как что-то страшное, живое,
Его по городу носил,
И чтоб машина камни рвала,
Как дикий зверь, из мостовой,
И чтоб всегда везде бывала
Она и грозной, и живой.
И чтоб в порыве злобы жгучей
Тряслась от ярости она,
И чтоб мотор её могучий
Дрожа ревел, как сатана;
И чтобы всем казались фары
Глазами дьявола у ней,
Чтоб все боялись этой пары
Зловещих матовых огней,
Чтоб он летел вперёд во мраке,
Как смерч у тропиков в грозу,
И чтобы сам он был во фраке,
И чтоб… монокль блестел в глазу!
Итак, Иван Антонович, Елена Дометьевна и Аллан поехали на своей машине в Крым. По пути завернули в родной для Елены Дометьевны Павлоград. В итоге, проехав по побережью, остановились в Планерском — Коктебеле, в доме отдыха писателей. В этот приезд Ефремовы особенно сблизились с Марией Степановной, вдовой поэта Максимилиана Волошина.