ьми за море? Их много... Ой, как много этих непрошенных доброхотов!.. У них своя правда, многие из них за нее согласны пойти на дыбу и умереть, а иные токмо о себе помышляют, и пока они явятся открытыми врагами, - сколько зла могут сотворить как правители, как всемогущие хозяева крестьян и холопов!
Тяжело вздохнув, Иван поднялся с кресла, помолился на икону и отправился в царицыны покои.
Анастасии недужилось. Она поднялась с постели, бледная, исхудалая. По лицу ее пробежала ласковая улыбка. Глаза, черные, печальные, смотрят страдальчески. Одна из мамок, Феклушка, рассказала ей утром, что в эту ночь под ее, царицыным, окном какая-то курица пела петухом. Люди хотели поймать ту курицу, а она обратилась в черного ворона и улетела в ту сторону, где садится солнце. Вещунья-старушка, которую привели к царице сенные боярышни, объяснила:
- Не к добру то. Если царь-батюшка пойдет войной за закат солнца, к морю, - не послушает советников, - приключатся великие недуги с ним и с тобою, и смута страшная поднимется в государстве.
Иван молча смотрел на Анастасию нежным, скорбным взглядом.
- Печальница моя по вся дни! Поведай, что с тобой подеялось? Бледна ты и худа, как того не было вчера и позавчера... Не сглазил ли тебя кто, не обеспокоил ли кто, моя горлица?
Анастасия через силу приободрилась: она дала себе слово ничего не говорить мужу о курице и обо всем, что слышала от дворни. Больше всего Иван боялся колдовства. Она знала, как Иван мучается наедине, услыхав что-нибудь колдовское. Анастасия всегда старалась успокоить его, хотя сама и недолюбливала Сильвестра и Адашева, хотя втайне и мучилась опасением за жизнь царя.
Сила "сильвестрового хвоста" велика. Многие служилые люди ставлены Сильвестром и Адашевым. Не скоро от них освободишься.
Что сказать царю? Ведь и сам он все это знает. Знает и ничего пока не может сделать, ибо еще не набрал такой силы, чтоб одолеть их.
- Лекарь был? - тихо спросил Иван, усевшись в кресло - Аглицкий или свой? - пытливо взглянул он на стоявшую в углу мамку.
- Аглицкий, батюшка-государь, - в страхе пролепетала старуха. Аглицкий...
- Удались! - кивнул царь в сторону мамки.
После ухода старухи он, глядя на жену, тяжело вздохнул. Ему показалось, что царица хворает неспроста, что кто-то виноват в том.
- Цари, короли, их жены и дети во все времена недужили кому-либо на радость... И теперь враги радуются моему горю. Вида не кажут, лицемеры, и, стоя у трона, вздыхают. Окаянные, вселукавые души! Прикрываются добродетелью и любовью, а сами... Сатана перед крестным знамением отступает и исчезает вовсе, а они, лукавцы крестным знамением и именем Христа прикрываются. Хуже они самого сатаны!
Анастасия участливо вглядывалась в лицо мужа. Она не могла сдержаться, спросила:
- Чем ты разгневан, государь?
Иван тоже многое скрывал от царицы, щадя ее здоровье, но тут не вытерпел и, подозрительно оглядевшись кругом и плотно прикрыв двери, сказал:
- Упрекают меня мои первые вельможи - не советуюсь с ними, слушаю шепоты будто бы ласкателей. А сами о турецком султане и подумать не хотят... Великий Солиман золотыми буквами грамоту пишет мне о дружбе, а я пойду разорять ханскую землю, Крым? Не хотят понять они, что погибель в безводных степях ждет войско. Добравшись до Крыма; едва половину войска приведешь туда, да какого войска! Голодного, убогого, усталого.
- Батюшка-государь! - сказала Анастасия. - Велика власть твоя, и сердце твое любовью к государству напоено. Побереги себя, не будь подобен огню, себя сжигающему. Бог мудрее нас. Он укажет своему помазаннику путь в делах земных.
Иван нахмурился.
- Огонь для того и есть, дабы гореть. Земной правитель повинен до смерти стоять за родное дело. Бывают дни, когда хотел бы я обратиться в сыроедца-волка, чтобы загрызть своих благодетелей. Вот была бы потеха! Нет такой казни, коя могла бы достойною наградою быть многим из них...
На губах Ивана мелькнула злая улыбка.
- Что ты, батюшка! Христос с тобой! - испугавшись, замахала на него руками Анастасия. - Помолись господу богу... Да простит он тебя!..
- Ну, вот, ты и поверила!
Тяжело поднялся с своего места Иван. Постоял в раздумьи перед иконами, а потом порывисто осенил себя крестом, земно поклонился иконам.
- Экие мысли! Прости, господи! Смягчи, владыко, гнев мой!
И, обратившись к жене, мягким голосом сказал:
- Бойся, Анастасия, толкать меня на убогий, прискорбный путь. Не отвращай меня из жалости от более достойной дороги. По ней прошли мой дед и отец со славою.
- Но ведь ты, батюшка, не снесешь обид и опасностей... Тебя погубят!
Анастасия опустила с постели ноги, взяла мужа за руку:
- Не сердись, государь! Это я так...
Она была прекрасна в эту минуту. Иван прижал ее руки к губам. Затем отошел от нее и, отвернувшись к окну, тяжело вздохнул.
- Помогай! Не по душе мне место малое, место тихое... Неужто до сих пор ты не поняла меня? Помни: царица ты! Нам ли с тобой бояться обид! Пустое! Бог требует возвеличить и прославить дело рук моих предков. Могу ли я довольствоваться помыслами честолюбцев? Не они ли у одра моего, в дни недуга минувшего, хватались за скипетр, бороды друг другу драли из-за первенства? Я не забыл. Помню! Дивуюсь, Анастасия! Ужели ты забыла? Не случилось бы ныне того, что прежде, чем я на них руку подниму, умертвят они нас с тобой? Господь помешал им однажды. Помнишь? Я остался жив, выздоровел. Но если бы умер? Они истребили бы друг друга и сгубили бы родину. Один мужик сказал мне: "Царь да нищий - без товарищей". Но так ли это? Нет! Я велел выпороть мужика. Больно было слышать такие слова. Не товарищей, так слуг верных царь всегда волен иметь.
Он быстро зашагал из угла в угол по комнате.
- Не тоскуй, царица! Рушится упрямство поганое!
Расстегнул ворот у рубахи, прислонился к косяку окна.
- Душно! Демон давит!.. Ох!
Царица вскочила, накинув на себя голубой шелковый халат.
- Молись, молись, Иванушка! Не думай! - прошептала она, набожно сложив руки на груди. - Стань на колени!
Иван вытянулся во весь рост.
- Не страшись! Найду я в себе силы держать ответ перед богом и народом. Найду силу, чтоб раздавить непокорных!
Анастасия испуганно сказала:
- Грешно, батюшка, не гневи господа, послушай меня!..
- Я - божий слуга на земле. Они - мои рабы! Не должны ли они молиться за божьего слугу? Они будут послушны мне, а я их послушание принесу в дар всевышнему. Я очистил монастыри от блуда, пьянства и лихоимства, очищу и души ближних слуг от лицеприятия и гордыни... Я поклялся в том святой троице и не нарушу клятвы. На площади дал я народу клятву - в строгости и справедливости судить и стоять за государство. Помнишь? Я не нарушу клятвы.
Анастасия глядела на мужа, и ей было жаль его. Она никогда не была за него спокойна. Ей всегда казалось, что вот-вот с ним должно что-то случиться. Он как бы искал опасностей, шел навстречу грозам.
- Неразумно умереть, не испытав всех сил своих!
Иван словно не видел жены и думал о чем-то другом, а не о том, о чем шел разговор. Глаза его загорелись. Очнувшись, осмотрелся кругом подозрительно.
- Никого нет? Да! Да! Ложись! Буду молчать. Язык не должен забегать вперед. Какая ты красавица! Только зачем ты такая хворая? Тебе сила тоже нужна. Ведь и ты им не люба. Сильвестровы прислужники сравнивают тебя с царицей Евдокией, гонительницей Иоанна Златоуста...
Раздался стук в дверь.
Иван вздрогнул, отшатнулся от жены. На носках подошел к дверям, приставив глаз к потаенному оконцу. Стук повторился.
- Входи! - строго сказал царь.
- Батюшка-государь! Дозволь молвить слово холопу твоему! - низко опустив голову, произнес постельничий Игнатий Вешняков.
- Говори.
- Из Нижегородского уезда пришли мужики.
- Чьи?
- Колычевские. Их отбил Грязной у стражи князя Старицкого.
Лицо Ивана Васильевича потемнело.
- Стража князя Владимира Андреевича перехватила колычевских мужиков? - тихо и грозно спросил царь.
- Так, великий государь! Они не хотели допустить беглецов пред твои царские пресветлые очи. Василий Грязной со стрельцами отбил.
- Слышишь, Анастасия? Братец-то мой какой храбрый! Колычевских мужиков полонил?
- А зачем то ему?
- Со словом на своего боярина шли они на государев двор, царица-государыня!
Царь отошел к окну, чтоб не было видно его волненья. Глубоко вздохнул.
- Обласкайте странников с пути-дороги, накормите, напоите их, а от нашего двора - никуда! Держите с милосердием. Явите пристойное. Ступай с богом.
Поклонившись до земли, Вешняков удалился.
- Увы! - покачал головой Иван. - Упорствуют князи. Стоят на дороге. Трудно Володимиру отказаться от того, что задумал он. Простил я его, но веры у меня нет ему. И почему Володимиру быть царем? От последнего сына моего деда родился он. Андрей Иванович не был наследником. Мой отец, Василий, наследник деда Ивана. Какая же вина моя перед ним? А он и по сие время в обиде на меня и бояр, что отреклись от него.
Большой, сильный Иван наклонился над женой, прошептав:
- Не быть по-ихнему... И я не сплю. Все перед царевым судом будут равны... Рабы божии станут моими рабами. И бояре, и князи, и дворяне, и мужики. Так будет!
Иван тихо рассмеялся, поцеловал жену.
Из соседней светелки к нему подбежал маленький курчавый мальчик. Стал играть серебряными бляхами на халате. Это трехлетний царевич Иван. Сегодня отец подарил ему крохотный железный шлем - не потешный, а заправского дела. Царь надел его на головку ребенка и с улыбкой стал любоваться сыном.
- Ты воин? - спросил он мальчика.
- Я матушкин! - храбро ответил тот.
Царь добродушно рассмеялся. Анастасия, лежа в постели, тоже засмеялась.
- Благодари отца! - сказала она царевичу.
В ответ на это ребенок низко, чуть не свалившись с ног, поклонился отцу.