Послы пали духом.
- Мы в старых наших писаниях не находим, чтобы великому князю платилась дань, и просим, чтоб все осталось по-старому, а перемирие продолжалось, - просительным голосом заявили они.
- Чудно вы говорите! - ответил Адашев. - Неужели в ваших немецких старых писаниях ничего нет о том, как ваши праотцы незваны-непрошены пришли из-за моря в Ливонию и заняли эту землю вероломно, силою, и много крови славянской пролили? Не желая большего кровопролития, прародители великого государя дозволили немцам на многие века жить в Ливонии, с тем, чтобы за то они платили дань. Неужели вам сие неведомо? Предки ваши в своем обещании были неисправны и не делали того, что следовало. Тогда вы должны за них исполнить их обещание, а если не дадите охотою, то государь возьмет дань сам, своею силою. Терпению его наступил конец.
Послы испугались, стали божиться, что ничего не знают о дани.
Адашев с укоризной громко сказал:
- Так-то вы помните и соблюдаете то, что сами написали и своими печатями запечатали! Целые сто лет и больше прошло, а вы и не подумали о том и не постарались, чтобы потомки ваши с их детьми жили спокойно! Если же вы теперь все еще упорствуете, то мы вам напомним, что с каждого немца вам надо платить по гривне московской, или по десять денег в год.
Послы просили отсрочки в ответе, пока они не получат указа от своего правительства.
Адашев настаивал на немедленном заключении нового договора. Ливонские послы именно от этого-то и хотели избавиться. Но после решительных слов Адашева и Михайлова согласились.
Царь поручил новгородскому наместнику князю Дмитрию Палецкому подписать с ливонскими послами новый договор, не находя для себя достойным подписывать его собственноручно.
Снова возник вопрос о разоренных церквах и о притеснении русских купцов в Ливонии. Выплатой дани договор обязал один Дерпт с его волостью. Епископу надлежало в течение трех лет собрать дань по немецкой гривне со двора за все недоимочные годы и впредь выплачивать условленные деньги постоянно, каждый год. А буде того он не соблюдет, то сам гермейстер ливонский, архиепископ рижский, все епископы и немецкая власть обязаны принять на себя выплату дани.
Русским купцам предоставляется свободная торговля. Русскому человеку разрешалось ездить по какому угодно пути и в любую сторону сворачивать с дороги. Ливония обязана была пропускать всех едущих к царю и от него иностранцев. Чиновники не должны брать с них никаких пошлин за проезд. Немецким людям московское правительство дозволяло беспрепятственно как въезжать в русскую землю, так и уезжать из нее.
Срок перемирия - пятнадцать лет.
Прошло всего лишь три года, а немцы уже снова дерзко нарушили все пункты договора.
Магистр Вильгельм Фюрстенберг, после кратковременной войны с Польшей, тайно заключил с королем польским и великим князем литовским Сигизмундом-Августом оборонительный и наступательный договор, направленный против Москвы.
Случилось это в сентябре 1557 года.
Царь Иван сильно разгневался на Ливонию, получив это известие.
Вместе с Анастасией он много молился в дворцовой церкви.
- Никто меня в иные времена не посрамлял и не обманывал так, как оные безумцы! - говорил царь жене гневным голосом. - Немцы услаждаются беззаконием, которое закует их же самих в цепи. С такою душой, что у правителей Ливонии, можно привести в шаткость любое царство и повергнуть в убогость любой народ.
Стаи галок кружились над куполом Василия Блаженного.
В предвечерней синеве застыли длинные розовые гряды облаков, между ними остатки косматых, когтистых, темно-бурых кусков разорванной тучи. Гроза сошла; прохладнее стало и тише.
На кремлевской стене, близ Фроловской башни, прогуливаются царь Иван и ратман* Нарвы Иоахим Крумгаузен. Его царь сегодня не отпускает от себя ни на минуту, и хотя строго-настрого запретил допускать иноземцев не только на кремлевскую стену, но и близко к стенам, однако этого купца он сам тайно, чтобы никто не увидал царя вдвоем с простым немцем, привел сюда.
_______________
* Р а т м а н - правитель города (гражданский).
Крумгаузен считался крупнейшим негоциантом. Вся Германия знала его, а в торговом городке Любеке он был первым человеком. Немало всего повидал он на своем веку. Долго жил в Москве, воспитывал даже здесь своих детей, точно так же, как и еще один близкий Ивану немецкий гость - Ганс Пеннедос. Через них Иван приобрел много друзей среди немецких и ганзейских купцов: Георга Либенгауера из Аугсбурга, Германа Биспинга из Мюнстера, Вейта-Сенга из Нюрнберга, которому покровительствовал сам Альбрехт, герцог Баварский; были в связи с Иваном и крупнейшие прусские купцы - Герман Штальбрудер, Николай Пахер и многие другие.
Здесь, на кремлевской стене, обвеваемой приятным ветерком, врывавшимся между каменных зубцов, Иоахим Крумгаузен, почтительно обернувшись лицом к Ивану Васильевичу и слегка наклонясь, тихо говорил:
- Великие государи всех стран бывают благодарны вседержителю, когда их народы сближаются торговыми добрыми делами. И, я так думаю, первою помехою тому ныне на Западном море - свейская гордыня, свейские пираты и покровитель оных, сам свейский сениг... а за ними Англия.
Иван пристально посмотрел на Крумгаузена. Лицо нарвского ратмана было печально. Царь говорил:
- Господу богу угодно испытать мое терпение... Много обид видим мы от немцев. Крымцы, турки и поляки, и ливонские магистры не радуют нас соседскими добродетелями. Явственные ласкатели на словах, они редко бывают причиной нашей радости. И нет среди них более лживого и коварного соседа, нежели ваши немцы. (Об Англии царь не сказал ни слова, как будто и не слышал упоминания о ней.)
Крумгаузен покачал головой в знак сочувствия.
- Великий государь! Многие убытки понесли от этого несогласия торговые люди немецких земель, желающие жить со всеми в мире, но более всех подвергает нас опасностям в Балтийском море все же английское и свейское соседство. Его величество Фердинанд, немецкий император, не внял роптанию иноземных государей и склонился на сторону любекских купцов, позволил нам ездить в твое государство и возить вам и серу, и железо, и медь, красную и зеленую, и свинец, но...
Иван нахмурился.
- Знаю. И про свейских правителей знаю. И они поживились от нас. Свейского короля Густава я наказал. Не он ли десять лет назад писал архиепископу рижскому, чтобы тот не пропускал в Москву иноземных людей, кои имели охоту послужить нашему государству? Не он ли поднимал Марию Английскую, датского короля, Польшу, Орден и всех латынян против меня? Но Мария написала мне о лиходействе Густава и прислала мне посланников дружбы. Густав вопил на весь мир, якобы настало время оттеснить наше государство к Уралу. Но я наказал его, отбил в Финляндии наши древние вотчины до Выборга. И послов его с перемирием не принял. Он торговал мясом, - пускай с Новгородом имеет дело, с моим воеводой. Недостойно царю с мясником на одну доску становиться. Карелия и Ингрия, то бишь Карельская и Ижорская земли, со всеми прилегающими к оным местами издревле принадлежат нам. То и сами свейские правители не могут отрицать. Тоже и немцы. В московских летописях издревле значатся города: Сыренск, ныне именуемый Нейшлосом, Юрьев, ныне носящий имя Дерпт, Колывань, именуемый Ревелем, наш старый город Костер стал Олденторном, а Ругодив - Нарвой... и не я ли хочу иметь в Нарве свободное купечество? Немцы нам мешают повсеместно.
Царь повысил голос. Крумгаузен стих. Он хорошо запомнил историю с Шлитте. Он знал, что разговор этот неминуемо натолкнется на воспоминание о том печальном происшествии, которое едва ли не главною причиною послужило к разногласиям между Москвой и Ливонией.
Иван взял Крумгаузена под руку, - доставив тем самым немцу величайшую честь, приведшую его в удивление, - и пошел вместе с ним вдоль по стене... На красивом молодом лице царя легли черты глубокой задумчивости. В такие минуты он выглядел старше своих лет. И вообще, как уже заметили многие иностранцы, Иван бывал "неровен до неузнаваемости".
Раздумывая об этом, Крумгаузен не заметил, как царь вдруг отошел от него к одной из крепостных пушек и стал со всех сторон осматривать ее.
- Честь и слава Аристотелю фрязину*, - сказал, поглаживая пушку, Иван, - за совесть делу моему послужил... Кабы мне бог послал такого! Великим розмыслом и зело нарочитым пушечником был. Честные руки, хотя и иноземец. Мы не охочи быть на поводу у иноземцев, но от благого не отказываемся.
_______________
* Инженер и архитектор итальянец Фиоравенти, приехавший на
службу в Москву в царствование Ивана III ("фрязин" - означало
итальянец).
На лице его появилась улыбка.
- Многое множество иноземцев, ваше царское величество, готовы стать на службу в Москве...
Царь пристально посмотрел на Крумгаузена. Видно было, что царь волнуется. Опять он дотронулся своею рукою до руки спутника.
- Многие почитают нас за прямоту и силу нашу, но многие ли прямят нам? Многие ли платят добром за доброту нашу? И слово свое держат, как держим мы? Про нас болтают за рубежом, будто глаза мы выкалываем иноземным розмыслам, взамен благодарности. Пугают добрых людей, чтобы не ехали к нам...
Немного помолчав, царь продолжал:
- Пришел к нам на подворье молодой беглый... Покаялся и слово принес на своего владыку, на холопа нашего Колычева. А ныне стал он мастер изрядный. Смышлен и остер. Ловчее многолетнего старца в пушечном деле, познал многие кузнечные и литейные диковины. И знаешь ли, у кого он научился?
Крумгаузен с любопытством спросил:
- Коли то не тайна, поведай, государь.
- У пленного шведа, взятого под Выборгом. Повелел я воеводам того шведа одарить щедро и к вере нашей не нудити, а пушкаря-мастера поставить десятником на Пушечном дворе. Мои враги - либо глупцы, либо воры-изменники. Друзья - разумные и честные, но не смелы, робки... Я помогу им быть смелыми, а они помогут мне побороть врагов. Есть и у нас свои люди, мастера превосходные. Дайте нам срок, а там... Бог не без милости!..