вели его в соседний овраг. Она начала кричать, хлестать нагайкой приблизившихся к ней людей, но ничто не помогло. Ее стащили с коня, связали... В овраге были другие кони.
Дальше началась бешеная скачка, замелькали кустарники, деревья...
Крепко связанная веревками, переброшенная через седло, Параша потеряла сознание.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
______________________________
I
Давно Москва не видала такой вьюги: снежные вихри сокрушительным потоком неслись по кривым посадским улочкам, срывая соломенные и тесовые кровли, ломая деревья, засыпая снегом бревенчатые стены строений, заборы, мосты, сторожевые вышки.
Съехавшиеся из разных уездов воинские люди с трудом пробивались сквозь снежную муть бурана.
Приказ царя явиться из поместей "конными, людными и оружными" выполнил и боярин Колычев.
Закутавшись в меховую доху, он всю дорогу дремал в удобном, обитом лосевою шкурою, возке и только на окраине Москвы, проклиная войну, вьюгу и новые порядки, вылез наружу и велел подать ему коня. С трудом взобрался на него, ворча, сгорбился в седле, съежился от холода. Хриплым голосом крикнул, чтобы к арчаку седла привязали маленький набат. Там что бы то ни было, а боярский обычай соблюсти надо. Позор - ехать боярину через толпу, не разгоняя ее, не давая ударами в набат знать о себе, о своем великом чине.
Позади Колычева - несколько саней с оружием, броней, латами, едой. За обозом на побелевших от инея конях двигалась дружина. Верный слуга Колычева, Дмитрий, к делу и не к делу покрикивал на отстающих. Иногда он подъезжал к розвальням и подозрительно посматривал на мужиков, сопровождавших обоз. Ведь там, под рогожами, битая птица, вареное мясо, кадушки масла, меда, караваи хлеба, сухари.
Вступая в Москву, Колычев и все его люди набожно помолились.
- Осподи, осподи! Узри мучения раба твоего Никиты! - прошептал Колычев, задыхаясь от порывов ветра.
Одно утешало: дружинники его - мужики дородные, отчаянные, - авось, отстоят, коли боярин в беду попадет. И оружие - дай бог каждому! В новеньких обшитых лосиной кожей саадаках луки крепкие, тугие и стрелы легкие с острыми железными наконечниками; есть копья и даже одна пищаль. Турские и казацкие сабли - у всех. Пятеро в латах, семеро в кольчугах, десяток в тегиляях. У всех - наручи, на головах шлемы и железные шапки. Чего же еще? Порадел батюшке-царю сколь сил хватило. В дальние места посылал за железом и саблями. Немало своей казны порастряс на то дело. "Лучше было бы откупиться, - раздумывал Никита Борисыч, - да как это можно? Никакие деньги не помогут. Ах, Агриппинушка!.. Бог ведает, что с ней теперь? Тяжелой оставил ее. Без меня, гляди, и долгожданное дитё народится!.. И увижу ли я то дитё, благодатию господнею ниспосланное за мою великую любовь к Агриппинушке?"
Грызет раскаянье: "Всуе так много и так часто упрекал ее за "постыдное неплодство!" Бедная, горькая лебедушка! Прости! Обижал я тебя, сомневался, скаредными словесами во хмелю обзывал! Эх, какие все бабы несчастные!"
Чем дальше оставалась позади родная вотчина, тем виноватее чувствовал себя боярин Колычев перед женой, и час от часу сильнее становился страх его перед будущим.
Повернув коня, боярин, с растерянным видом пропустил мимо себя обоз и конную челядь: смогут ли его люди защитить его?
Из-под косматых малахаев невесело глянули на него глаза ратников.
- Зазябли, братцы? - приветливо спросил он.
- Не! Ничаво! - равнодушно прогудело в ответ.
Колычеву ответ показался недружелюбным. Всю дорогу старался он быть со своими людьми ласковым, заботливым, не как в усадьбе, и вот поди ж ты! Скрепя сердце одаришь их добрым словом, а вместо спасибо: "ничаво!" Вот тут и надейся на них! А как не кормить? Уж если возьмет голод, тогда и вовсе появится голос. На войне холоп молчать не станет. "О, война! размышлял охваченный тревогой Колычев. - Страшна ты боярину не токмо врагом, но и рабом!"
Снег слепил глаза. Буря оглушала внезапными порывами, даже думать становилось трудно. Обозные кони увязли, и всадникам приходилось слезать с коней, вытаскивать сани из сугробов.
В эти промежутки Колычев доставал из кожаного мешка, висевшего у него сбоку, баклажку с вином и, перекрестившись, прикладывался к ней с особым прилежанием, пока не успокаивалось тоскующее нутро. Неторопливо затем убирал Колычев баклажку снова в сумку и долго после того причмокивал и облизывался. "Господь бог не забывает рабов своих!" - отмахиваясь от снежных комьев бурана, успокаивал он сам себя.
На большой дороге к Китай-городу стало полегче. Путь пошел утоптаннее, уезжаннее. Виднелись следы многих коней, солома кружилась в воздухе, глянцевитые полосы от полозьев проглядывали местами сквозь наметы снега.
До слуха вдруг, откуда-то издалека, вместе с порывом ветра, долетел грохот пушечного выстрела.
Колычев икнул, почесал затылок: мурашки пробежали по телу.
Встречные одинокие всадники проносились мимо, не кланяясь, - видимо, царские гонцы. Простой народ останавливался, отвешивал поклоны боярину. Колычев снисходительно кивал головою в ответ. На Земляном Валу, предчувствуя близость Кремля, он остановил свой обоз. Крикнул что было мочи:
- Тянись! Прямись! В бока не сдавайсь! Копья не клони!..
Объехал своих людей, остался доволен. Царь любит порядок. Глаз его зорок. Неровен час - оплошность какая! Беда! Не токмо боярином, - не быть тогда и звонарем, и пономарем, пропадай тогда головушка! Весь в своего деда. Покойный Иван Васильевич Третий тоже крут был. Не попусту прозвали его "Грозным"*.
_______________
* Иоанн III был также прозван боярами "Грозным".
У Покровских ворот стража преградила путь. Из караульной воеводской избы, путаясь в широкой, длинной шубе, вылез боярин. Поклонился Колычеву. Тот ему:
- Спаси Христос!
- Бог спасет!
Подскочили люди, помогли Колычеву слезть с коня. Круглый, как шар, в косматом тулупе, Колычев облобызался с боярином. Старые друзья! Князь Семен Ростовский да Никита Колычев в Казанском походе в ертоульном полку* служили. Однажды князь Семен спас Колычева от татарского ятагана. Дружба старинная!
_______________
* Е р т о у л ь н ы й п о л к - отряд легкой конницы, шедшей
впереди войска. Нечто вроде разведчиков. Введен в русском войске во
время Иоанна III.
- Войди-ка, погрейся... - сказал Ростовский, ведя под руку Никиту Борисыча в караульную воеводскую избу.
- А вы обождите, не ходите покуда! - пихнул князь в грудь одного из стрелецких людей, хотевшего войти в избу.
Когда Колычев и князь Ростовский остались одни, оба сели на лавки друг против друга. От волненья они не могли промолвить ни слова. Слезы покатились у них по щекам.
- Семен... князюшка! - плаксиво воскликнул Колычев.
- Никита... друг! - рыдая, произнес Ростовский.
Оба в отчаянии мотнули головами, не в силах продолжать дальше.
- Давай помолимся! - порывисто стал на колени Ростовский. Колычев мягко скатился на пол. Горький шепот полился из их уст.
Молитва немного успокоила обоих. Вытерли слезы. Сели друг против друга.
- Так это что же такое, куманек? Опять капель на нашу плешь? То на царя перекопского, то на татар ногайских, то на царя казанского, а ныне на кого? - простонал Колычев.
- На магистера ливонского... на немчина... какого-то... Штоб ему!
- Пошто он нам? Пошто, - туда его бес! Иль мало нам своей свары? Иль не хватает нам земли?
- Наш блажной Дема не любит сидеть дома. О море, вишь, взалкал. В реках да озерах мало ему воды.
- Што ж наши-то молчат? Князь Андрей Михайлович, поди, в чести у него? Што же он? Сильвеструшка? Олешка Адашев?
- Прямиковое слово, что рогатина... Не слушает никого царь! - Князь Ростовский тяжело вздохнул. - Болел ведь, да вон видишь, таких и смерть не берет... Живучи, осподь с ними. А уж на что бы лучше нам Владимира-то Андреича!.. А?
- Да нешто такого похоронишь? Суховат. Жилист. Могуч. Да что же это я?.. Во, на! Баклажку!.. Отведай моего винца-леденца...
Ростовский достал с полки два кубка. Наполнил их. Выпили.
- А как там Петька, нижегородский наместник? Видел ли?
- Властвует, - усмехнулся Колычев. - Девок портит. Плотию наделен неистовою. Там у нас свои цари... своя воля... Поклон шлет он Курбскому.
- Говорил ты с ним?
- То ж одно как и мы. Плюется, клянет новины. А народ так и прет к нему. На брань просятся... Худородные носы задрали. Взбеленились бесы и у нас в лесе. Изжога опасная у дворян появилась. Не к добру то.
- Сколь ведешь?
- Два десятка мужичья с двумя. Буде! Просилось боле того. Да куды их! Мне на шею? И то - двумя более положенного.
- Под кого станешь?
- Меньше Данилки Романова да Басманова Алешки мне быть невместно. Мои родичи нигде ниже оных выскочек не стояли. В древности ихние деды по запечью сидели, а мои в бою бились...
- Ну, веди!.. Убери баклажку. Неровен час... Слушальщиков много у него. Никому верить нельзя. Осподь с тобой!
Оба вышли на волю.
- Эй, Агап, отворяй ворота!..
Колычев со всем своим обозом и ратниками медленно проследовал дальше по улице в Китай-город.
Время перевалило за полдень.
Теперь стал ясно слышен кремлевский благовест. Народ по улицам бродил толпами. У многих в руках рогатины, копья. Повсюду стремянные* стрельцы в красных охабнях. Вид деловой, озабоченный. Наводят порядок на площадях.
_______________
* Верховные.
Буран угомонился. Просветлело. Лишь слегка вьюжило.
Стало видно Кремль, грозные каменные стены с бойницами, главы соборов, Фроловскую, Никольскую и другие башни.
Колычеву вспомнилось детство. Оно прошло в Москве. Было время, когда жилось беззаботно. Катался по улицам в нарядных санях, запряженных цугом. На Воробьевы горы и в окрестные рощи да в монастырь всей семьей ездили под охраной стаи конных холопов. Отец Никиты - Борис Колычев - никогда никого не боялся. На все у него была своя воля. Незнаком ему был страх. Иван Третий любил его.