В своей комнате уткнулась в подушки и заплакала.
В душе была радость, что скоро можно снова вернуться в родную станицу; увидеть там отца, Герасима... Но ей хотелось, чтобы все это прошло мирно, без войны, без кровопролития... Она часто слышала, как ливонцы проклинают ее родину, проклинают ее веру и царя. Не раз она вступала в спор с хулителями Москвы. В Нарве были люди, которые по-другому говорили о Москве и о московском царе... Не все так думают, как пастор и Клара. Это известно и Параше. Были и явные сторонники Москвы.
Дом, в котором она жила, каменный, с башнями, с подвалами, обнесенный высокою оградою, похож на замок, и принадлежал Генриху фон Колленбаху. Желтолицый, старый вельможа вот уже два месяца приходит к ней в комнату, ласкает ее, добивается добровольной любви; он не хочет приневолить ее силою, он не такой. Ему хочется, чтобы она его полюбила. Он требует этого. Об этом ей говорила Клара. Он по-русски научился говорить только: "слушай", "я хозяин", "я лубьлу тинья". Во всем другом переводчицей была Клара. Она уверяла, что если Параша обратится в их веру, то господин Генрих ее возьмет себе в жены, он богат и все богатство оставит после смерти ей, Параше.
Девушка и слышать не хотела об этом. Она умоляла Клару ничего не говорить ей про Генриха.
Клара развела руками, покраснела.
- Как же я не буду говорить, когда мне приказано?
Клара вздумала учить Парашу немецкому языку. Это было и любопытно, и время проходило незаметно. Памятью Параша отличалась хорошей, и за два месяца она выучила многие слова. Она уже могла говорить по-немецки: "я хочу домой", "отпустите меня" и многие другие фразы.
Из разговора с Кларой она узнала, что господин Генрих - фогт тольсбургский. В этом округе ему подчинены все начальники. Он всем управляет и собирает земские волостельные доходы с подданных округа. Он же и судит ливонцев в своем округе. Он - фогт. Он командор, военный человек. После магистра орденских земель фогты - наивысшие сановники.
На улице, за окном, поднялся сильный шум. Параша подошла к окну, увидела, что в толпе происходит свалка. Трудно было понять, кто с кем дерется и почему. Было только видно, что конная стража ограждает одних и избивает других.
Какая-то женщина перебежала через улицу к дому Генриха Колленбаха, желая укрыться во дворе; за ней гнались люди с палками.
Параша быстро сбежала вниз, отворила дверь и, впустив в нее женщину, заперла дверь на засов.
Женщина упала на колени, обняла Парашины ноги.
- Встань!.. Зачем ты! Встань!
Женщина поднялась, но она не умела говорить по-русски. Лицо ее было все в слезах. Параша повела ее по лестнице к себе в комнату и спрятала за печкой.
Скоро послышался нетерпеливый стук в дверь. Параша открыла. Вошла Клара, бледная, испуганная.
- Ты спрятала в нашем доме эстонку!.. Подумай, что ты наделала! Ой, боже, боже, что же теперь с нами будет?
- За ней гнались с дубьем.
- Но ведь она же эстонка... язычница! Ты разве не знаешь?
- За ней гнались разбойники.
- У нас в городе нет разбойников. У нас есть орденские братья... Где она?
- Добрая душа у тебя, Клара... Зачем же хочешь ты, чтобы ее убили? Бог тебя накажет!
- На замок господина Генриха падет худая слава...
- Клара, подумай, что ты хочешь. Отдать на погибель неповинную голову!
- Ах, ты не знаешь! - со слезами крикнула Клара. - Эсты всегда виноваты!.. Господин фогт за ослушание бросит нас с тобой в тюрьму.
- Пускай! - упрямо возразила Параша. - Я не боюсь.
- Что мне с вами делать!.. - зарыдала Клара, убегая из комнаты.
Вскоре явился пастор и спросил Парашу:
- Где она?
- Кто?
- Эстонская женщина.
Параша поинтересовалась, зачем ему знать это. Он ответил, что, как пастырь церкви, он не допустить убийства и надругательства над человеком.
- Я уведу ее в свою келью. Не думай, что у пастора не хватит милосердия, чтобы спасти ее от беды.
В глазах пастора светилась ирония.
- В Московии духовное лицо не будет спасать... Ваши священнослужители - холопы деспота-царя... Тебе не понять наших обычаев.
Пастор взял за руку эстонскую женщину и отвел ее к себе в башню.
Клара сразу повеселела.
- Слава богу! Она язычница. Пастор обратит ее в лютеранство. Не захочет пастор отпустить ее на волю. Так и этак, она спасена, а мы не виноваты.
Рюссов писал:
"Московит начал эту войну не с намерением покорить города, крепости или земли ливонцев. Он хотел только доказать им, что он не шутит, и хотел заставить их сдержать обещание".
Перо застыло в руке пастора. Внизу послышались шум, хохот, музыка, топанье танцующих. Генрих сегодня справляет день своего рождения. (Который уже раз в этом году!) Тяжелый вздох вырвался из груди Бальтазара.
- Ах, Нарва, Нарва! - тихо говорит он сам себе. - Твоя судьба висит на волоске, а безумцы ликуют... Мэнэ, тэкел, упарсин! - Исчислен, взвешен и разделен!*
_______________
* По библейскому преданию, во время пира эти слова были
начертаны на стене таинственною рукою в виде предсказания последнему
вавилонскому царю Валтасару.
Течение мыслей пастора прервал страшный крик, раздавшийся где-то внизу. Кричала женщина. Бальтазар взял светильник и пошел по лестнице вниз. У двери комнаты, где находилась пленница, он остановился. Кричали в этой комнате.
Пастор со всей силою толкнул дверь, остановился на пороге. В комнате был мрак.
Прежде всего пастору бросилась в глаза стоявшая в углу, на столе, русская девушка.
На полу, став на одно колено, склонился господин Колленбах. Тут же около него лежала обнаженная шпага.
Пастор укоризненно покачал головой. Колленбах с трудом поднялся и, шатаясь, подошел к пастору. Он похлопал Бальтазара по плечу и пьяным голосом произнес что-то по-немецки.
Параша крикнула пастору:
- Спасите! Боюсь его!
Пастор нагнулся, поднял шпагу и вывел хмельного Генриха под руку из комнаты. Колленбах размахивал кулаками, кричал, стараясь вырваться.
Оставшись одна, Параша заперла дверь.
"Скоро ли придут наши?" - дрожа от страха, думала девушка... Она стала на колени и принялась усердно молиться, обратившись лицом к Иван-городу.
Из окна ей хорошо было видно построенную Иваном Третьим на Девичьей горе каменную крепость Иван-города. Глаза радовали тройные стены крепости и широкие трех- и четырехъярусные башни, которых было целых десять. На них временами появлялись караульные стрельцы. За стенами высились купола церкви. Клара объяснила, что называется та церковь Успенской и что русские в ней хранят "чудотворную икону" Тихвинской божией матери. Ей-то мысленно и молилась Параша.
Утром плакала Клара. Ее оскорбил Колленбах. Он винит ее в том, что Параша дичится. Клара, озлобившись на него, по секрету рассказала, что господин Колленбах имеет жену. Живет она в другом замке, в Тольсбурге. Есть у него и наложницы: одна - бывшая уличная певица, другая - цыганка, купленная им в Литве. Клара убеждала Парашу быть стойкой, не уступать "старому ослу", как назвала она своего господина.
С этого дня они еще более подружились. Клара передавала все новости, которые слышала на базаре, в лавках, в кирке. Поговаривали, что московское войско удалилось из пределов Ливонии и что в Ведене собирается чрезвычайный сейм для сбора дани московскому царю. Скоро будет заключено новое перемирие с Москвою, и теперь уже надолго.
- Тогда, - молвила Клара, - господин Генрих побоится держать тебя в неволе... Ратманы не захотят гневить царя. Ты можешь пожаловаться нашему ратману Крумгаузену. Он с царем дружит. Во дворце у него бывал. Другой ратман, тоже немец, Арндт фон Деден, часто говорит о мудрости вашего Ивана. Он, как и Крумгаузен, сторонник Москвы. Не бойся! Ты будешь свободна! Оба ратмана не в ладах с господином Колленбахом и бывшим нарвским фогтом. Они заступятся за тебя, коль скоро будет перемирие.
Параша рассказала Кларе о том, что с ней было.
Вечером ее заставили плясать... Чтобы не злить страшного Генриха, она плясала, по-московски, с каким-то хмельным рыцарем... Она нарочно прикинулась веселой, беспечной. Лихо притоптывала каблукам и кружилась. Полуодетые, растрепанные, бесстыжие женщины пили вино с пьяными рыцарями, садились к ним на колени и хохотали, глядя на Парашу... Она улучила удобную минуту и убежала к себе в комнату; за ней вслед прокрался этот безумный Колленбах. Ворвался... Пришлось вскочить на стол и выбить ногой из его рук проклятую шпагу. Тогда он стал умолять, стоя на колене, чтобы она "подарила его лаской". И вот она закричала... Спасибо пастору!..
Глубокою ночью, в непроглядной темени, подходило московское войско к Иван-городу. Черной ленте его, казалось, и конца не будет. Андрейка часто поворачивал своего коня и с любопытством смотрел вдаль на белую равнину, чтобы увидеть - где же войску конец? Но из снежной мглы, будто сказочные витязи из морской пучины, вылезали все новые толпы воинов, кони, розвальни и туры.
Нехотя, через силу, тащили лошади за собою нагруженные добычею сани. В морозном воздухе гулко разносился по полям скрип полозьев, топот и фырканье коней, людские голоса. Все чувствовали усталость после продолжительного перехода от Дерпта до Иван-города. Тянуло на отдых, к настоящему доброму сну. Надоело уже зябнуть в снегах и питаться сушеной рыбой да хлебом.
Рядом с Андрейкой верхом ехал Мелентий. Впереди - дворянин Кусков, а еще впереди - Василий Грязной. У него болели зубы. Он обвязал щеку тряпкой, съежился и всю дорогу потихоньку стонал. Андрейка натер себе ногу сапогом, нога ныла. Мелентий исподтишка смеялся и над Грязным и над Андрейкой:
- Дьячки вы, пономари, а не воины.
- Полно потешаться... Не услыхал бы!
- Гляди, башка, он весь в ворот ушел и носа не видать... А ведь и войны-то путем не было - одна потеха... Попужали народ - и все тут. Нет! Кабы я царем был - спуску не дал бы, так бы до самого моря напролом...