переговоры с Орденом, Христиан с опаской посматривал и на Москву, и на Швецию. Больше же всего он боялся именно Швеции, которая могла бы нанести ему удар с севера. Швеция следила за каждым шагом Дании, Дания следила за каждым шагом Швеции. Вот почему Христиан действовал нерешительно и неопределенно.
Однако и сама Дания жила под угрозой вторжения в ее границы соединенных войск герцогов Веймарского, Саксонского, Франции, Испании, Лотарингии и Любека. Ходили даже слухи о том, что вторжение грозит Дании с моря.
С приходом царских войск в Гаррийской области Эстонии восстали крестьяне против помещиков.
- Не надо нам господ! Конец терпению! - кричали на сходках гаррийские жители: крестьяне, охотники, мелкий работный люд. - Дворяне берут с нас большие оброки, мучат нас барщиной, а как неприятель пришел, так они попрятались, а нас на погибель отдают!
Восставшие объединились в большие отряды, вооружились и начали разорять и жечь дворянские усадьбы, убивать владельцев замков и имений. Некоторые из знатных дворян были схвачены крестьянами и умерщвлены. Повстанцы послали своих людей в Ревель, звали жителей города и бедняков соединиться с ними для борьбы с дворянами. Они говорили, что больше не хотят быть рабами рыцарей, что надо истребить их. С горожанами восставшие желают жить в мире.
Сильный повстанческий отряд осадил замок Лоде, куда сошлись многие спасшиеся от мятежа дворяне. Мунихгаузен с толпою хорошо вооруженных огнестрельным оружием дворян напал на осаждавших. В этом бою было убито множество эстов, латышей и ливов, а вожди их были взяты в плен и частью зверски казнены у ворот замка Лоде, частью на площади в Ревеле. Им отрубали головы, руки, ноги...
Немцы придумали своим пленникам - ливам, латышам и эстам - самые страшные мучения: выкалывали им глаза, рвали языки, сдирали кожу с живых, сжигали в домах целые семьи. Зарево пожаров охватило небо над всей Гаррийской провинцией.
Восстание эстов и ливов против немцев распространилось по всей Эстонии. Мунихгаузен старался показать себя спасителем Ливонии.
Ревельские власти винили в восстании русских ратников, подстрекавших якобы простой народ к неповиновению немецким господам. Пустили слух, будто бы у эстов русское оружие.
Говорили: прав германский канцлер, - и от царя, и от простого народа, в случае присоединения к России, ливонское рыцарство добра не жди!
Нарва становилась новым оживленным портом на Балтийском море.
Потянулись сюда и иноземные торговые люди. На пристанях, у амбаров купеческих шалашей звучала речь на разных языках. К услугам приезжих купцов были настроены "немецкие избы". Здесь они получали ночлег и еду. Здесь же находились и толмачи-переводчики.
Днем и ночью, распустив паруса, к пристаням подплывали красавцы-корабли.
Сукно, медь, олово, соль, оружие и прочие товары перегружались с кораблей на телеги. Громадные обозы уходили в Москву и в иные русские города. Московские купцы продавали иноземным купцам кожевенное сырье, лес, мед, пеньку, лен и хлеб.
Наехали в Нарву, боясь утраты прежнего влияния в торговле, новгородские купцы. Им хотелось быть первыми и в Нарве. С Новгородом соперничали псковские гости. Но трудно было им бороться. Иноземцы высоко ценили новгородский лен. Разбирали его нарасхват. Денег - не жалели, чтобы закупить его побольше. Он был длиннее и чище, чем у других. Нужды нет, что цена несколькими рублями с пуда выше, чем у остальных.
Московская торговля с трудом завоевывала признание на рынке, хотя московским гостям покровительствовал сам царь. Трудно было Москве бороться с Новгородом и Псковом. Еще ее и на свете не было, а новгородцы да псковичи на всех морях известны были своими товарами.
Бальтазар Рюссов, видя, что Ревель теряет силу в торговле, писал:
"После того, как Ливония начала продолжительную войну с московитом и запретила торговать заграничным и ливонским купцам, особенно плохо пришлось любекским купцам, у которых не было никакой неприязни к русским. Они стали ездить в Нарву мимо нашего Ревеля большими толпами, доставляя в Россию товаров много больше того, что полагалось по старым соглашениям ганзейских городов. Наши ревельские немцы снарядили на свой собственный счет несколько кораблей с орудиями, чтобы нападать на любчан и русских купцов и мешать им ездить в Нарву и из Нарвы. Отсюда возникла сильная ненависть иноземных купцов к ревельцам. Раньше же они жили, как родные братья. Теперь Нарва расторгнула эту дружбу.
Любчане публично объявили, что им была дарована старыми шведскими королями привилегия свободно ездить с кораблями в Россию. Им было дозволено и римским (германским) императором беспрепятственно торговать в общих ливонских гаванях с московитом. И при всем том они и теперь явились не первые в Нарву. Раньше их прибыли в Нарву с товарами ревельские же купцы, которые указали и любчанам дорогу в Нарву. Если ревельцы торгуют со своим открытым врагом, то почему бы того не делать любекским купцам? Ведь у них совсем нет никакой вражды к Москве. А теперь не только любекские купцы на Балтийском море, но и все французы, англичане, голландцы, шотландцы, датчане и другие большими группами отправляются в Нарву и ведут там богатую торговлю различными товарами, золотом и серебром.
Ревель стал пустым и бедным городом. Наши ревельские купцы и бюргеры подолгу стоят в Розовом саду и на валах и с большой тоской смотрят, как корабли плывут мимо Ревеля в Нарву.
И хотя многие корабли тонут в море и попадают в плен военным кораблям шведского короля и к морским разбойникам, не доходя до Нарвы, однако плавание в Нарву не уменьшается, а увеличивается.
Ревель - печальный город, не знающий ни конца, ни меры своим несчастьям!"
Влюбленный в свой родной Ревель, всею душой преданный немецкой старине, ливонский летописец Бальтазар Рюссов решил покинуть родную землю и уехать за границу.
Однажды приплывшие на многих кораблях любчане подняли невообразимый шум около воеводской избы в Нарве. Чуть ли не со слезами на глазах кричали они вышедшему к ним дьяку, что до них дошел слух, будто англичане добиваются у царя монополии на нарвскую торговлю.
- Своекорыстию англичан нет пределов! - говорил с возмущением один немецкий купец, рослый, бритый человек, размахивая кулаками. - Мы будем топить их корабли, коль они будут к вам плавать! Мало им Студеного моря! Захватили они его! Хотят захватить и Балтийское... Не дадим! Не пустим!
Вышел сам воевода и заявил, что великий государь Иван Васильевич никому не мешает торговать в Нарве и что это болтовня досужих людей либо врагов Москвы.
Воевода, однако, знал, что английские купцы действительно добились у царя некоторых преимуществ в торговле с Нарвой, но промолчал.
"Нарва для всех!" - такой приказ пока получил нарвский воевода из Москвы.
Слова воеводы успокоили любчан и других немецких купцов.
IX
Во второй половине июля на Арбате вспыхнул пожар. Лето было знойное, засушливое. Нагретые солнцем бревна в домах быстро воспламенялись. В течение нескольких минут были охвачены огнем десятки домов.
Над Москвой поплыли клубы зловещего черного дыма. В нем утонули очертания кремлевских стен, соборов, башен.
Оседая в узких улочках и переулочках, дым сгущался, никнул к земле, застывал в неподвижности.
Временами с шипением на землю шлепались горящие головни, выброшенные силой пламени вверх.
Иван Васильевич в это время сидел в опочивальне жены. Накануне она почувствовала себя плохо и теперь не вставала с постели. Побывали у нее все английские и немецкие врачи, но лучше ей от этого не стало.
В открытое окно царь вдруг увидел тучи дыма, медленно растекавшиеся в безветренном воздухе над зубцами кремлевской стены у Тайнинской башни.
Охваченный тревогой, он вскочил с места, подошел к окну и сразу все понял. Опять пожар, большой пожар! На кремлевском дворе раздались частые, тревожные удары в било и громкие выкрики дворцовой стражи.
В царицыну опочивальню вбежала мамка Варвара Патрикеевна и, упав перед царицей на колени, истошным голосом вскрикнула: "Матушка государыня, горим!"
Анастасия испуганно вскочила с постели. Затряслась, стала шептать про себя молитвы.
Царь грозно нахмурился и с силой вытолкнул Нагую вон из опочивальни.
- Не бойся, красавица-царица! Не бойся! Все обойдется... Патрикеевна ума лишилась! Дура!
Он осторожно помог Анастасии снова улечься в постель, прикрыл ее одеялом, поцеловал и, приоткрыв дверь, крикнул Вешнякову:
- Вели подать царицыну повозку! Да зови митрополита! Лекарей тоже! В Коломенское отвезем государыню!..
Вернувшись к постели, он сказал:
- Чтоб докуки и беспокойства тебе не было, поезжай-ка ты, Настенька, с митрополитом в Коломенский дворец... Там отдохнешь!.. Скоро и я там буду... Взглянуть мне надобно на огонь да наказ людям дать... чтоб еще большей беды не случилось.
В окно стал проникать запах гари. Иван Васильевич захлопнул ставни.
Анастасия умоляющим взглядом смотрела на мужа.
- Поедем со мной!.. Не оставайся один!.. Боюсь я за тебя!.. Страшно! Не они ли опять подожгли Москву? Да и тебя хотят погубить... Не ходи туда!.. Горяч ты! Погибнешь! Напрасно ты опалился на "сильвестрову орду"... Не они ли?
- Полно, государыня, не кручинься!.. Царь я! Кто смеет стать против меня? А кто станет, того и самого не станет! Лютой казнью уничтожу... Не бойся, матушка, ныне не так, как в те времена. Ваську Грязного возьму с собой! А робят малых забери, вези тож и их в Коломенское!
- Иван Васильевич! Батюшка!.. Сердце мое болит... Недоброе ты задумал!.. Худа бы не приключилось! Несчастья!
В дверь постучали.
Царь отворил. Вошел Вешняков.
- Игнатий! Ваську да Гришку Грязных сыщите. На пожар поскачем...
- Повозка подана, батюшка Иван Васильевич! Митрополит в ожидальной палате!.. Лекаря тож.
- Ну, Настенька! Подымайся!.. Игнатий, кличь баб!..
Вешняков ушел.